— Про других ты ей не сказал! — крикнула Киевица. — Она не знала! Она попала в мышеловку, как Врубель. Она не понимала!
— Однако в тот момент, когда пятилетняя девочка впервые взяла в руки Лиру, Лира сразу поняла, в чьи руки она попала, — отпарировал он. — Иначе б сестра Анны не умерла.
Из Маши словно выпустили воздух.
— Скажите мне, Мария Владимировна, знаете ли вы, что за штука жертва? — церемонно спросил ее он.
— Конечно.
— А вот я так не думаю.
Киевицкий достал из кармана брегет, нажал на пружинку, взглянул на циферблат и светски предложил:
— Прогуляемся? Вы ведь любите гулять по этому времени. Не беспокойтесь обо мне. В данный момент я как раз подхожу к гостинице «Европейской».
Он стоял, опираясь на лакированную трость с набалдашником в форме серебряного указующего перста. Его похожие на непроницаемый камень оникс глаза были пусты. Он смотрел на реку, на заднепровские дали. Смотрел так, точно прощался с ними.
Маша проследила за взглядом:
«Красиво… Как красиво. А я и не взглянула ни разу. Я перестала замечать Прошлое».
«Ширь вовсю — не вымчать и перу» — поистине была несказанной, заставившей Машин дух замереть. Деревья, не успевшие еще подрасти, не заслоняли еще один из самых прекрасных киевских видов на Днепр, на незаселенный Левый берег, на Труханов остров, еще не соединенный с правобережьем мостом. По реке, дымя трубами, плыли пароходы.
— Так вот, жертва, — сказал Демон.
Путь их обратился вспять.
— Тот чудесный результат, который приносит она, всегда можно объяснить и с материалистической точки зрения. — Речь его стала чуть более старорежимной. Оставив позади подъемник, еще не подозревавший о том, что вскоре его окрестят «фуникулером», они зашагали к Владимиру. — Крестьянин вспахивает поле. Чем больше сил он потратил, чем старательнее трудился, тем лучше его урожай. Герой жертвует собой ради спасения других. Рискует здоровьем, жизнью и личным счастьем, ведь не всякая дама пожелает связать судьбу со столь нестабильным супругом. Но чем больше его жертва, тем лучше он исполняет свое предназначение. Древние, как вам известно, приносили в жертву водяному лошадь. И чем толще была лошадь, тем больше рыбы давал водяной, потому как рыба приплывала есть труп. Иначе говоря, жертва — вполне реалистическое, а не сугубо языческое понятие. Присмотритесь, все требует жертвы! И все приносят ее — даже ваш Бог.
«Ваш» — все слово целиком и в особенности две крайние буквы, Демон произнес так, будто «в» и «ш» враждебно отталкивали слова впереди и сзади себя.
Маша удивленно остановилась.
Путь их, протекавший по нижней террасе Владимирской, миновал Крестителя Руси, пошел вверх и привел к круглому строению почти у самого тротуара ТрехСвятительской улицы, — напротив стоящего через дорогу римско-католического костела.
И студентка-историчка знала, что увидит внутри круглого павильона с деревянными полукружиями в стиле moderne — известную на весь Киев панораму «Голгофа». Живописное, почти стометровое полотно, повествующее о казни Христа.
— Ты хочешь показать мне распятие? — изумилась она.
— Хочу.
Демон подвел спутницу к кассе, приобрел две билета и повел ее в зал.
Ступени вывели на возвышение в центре. Огражденная площадка была пуста, если не считать молоденькой дамы в бархатной шляпке и маленькой девочки.
— Видишь, милая, это наш Бог, — говорила мама малышке.
— Даже Он, дай мне Мать сил дожить до того дня, когда я больше не услышу его имени, принес в жертву людям единственного сына, — сказал Киевицкий. — Смотрите же…
Машин взор описал полукруг.
Страдающие на трех крестах божий сын и два разбойника, казненных с ним в одночасье, были изображены художниками на заднем плане — далеко-далеко.
План первый занимали огромные, превосходно выписанные мертвые скалы Иерусалима. Перед ними располагались настоящие камни. Неподдельность камней создавала иллюзию, будто все прочее — настоящее тоже. Будто, шагнув в сумрачный колдовской круг павильона, ты впрямь попал в Прошлое, где — далеко-далеко — богочеловека казнят у тебя на глазах.
Маша знала, поначалу этот «оптический эффект присутствия», «стереоскопическое ощущение участия» поражали неискушенных зрителей так глубоко, что во время демонстрации «панорам» постоянно дежурили врачи, с нюхательными солями и нашатырем.
— А теперь помыслите, уважаемая Мария Владимировна, хоть это и получается у вас порой плоховато, чем отличается языческая жертва от вашей?
— Бог пожертвовал собой, — послушно помыслила Маша.
— Тепло-тепло, — иронично похвалил ее Демон. — То бишь разница состоит исключительно в том, кого ты отдаешь на закланье — себя или другого.
— И ради кого ты делаешь это, ради себя или ради других, — набавила Маша. — Язычники просят что-то для себя. Просят рыбу у водяного — и жертвуют лошадью.
— То есть кем-то или чем-то. Иными словами, ведут себя куда более естественно и здравомысляще.
Киевица смолчала.
— Однако же, — сказал Демон, — не будем спорить по этому поводу. Коли вы, уважаемая Мария Владимировна, считаете, что убивать себя естественнее, чем жить, — то, увы, это ваше право. Вернемся лучше к столь интересующей вас Аннушке. Лира не дарит человеку талант, она помогает ему реализовать его. И требует свою законную жертву взамен.
— По-моему, ваша Лира — чистое зло, — высказала сложившееся убеждение Маша.
Демон посмотрел на нее укоризненно.
— Знаю, — сказала она, — зла и добра не существует.
— Вы не поняли, — отмел ее знание он. — Лира — не добро и не зло. Она — это вы. Талисман не принимает решений, кому жить, а кому умирать. Он лишь дает своему хозяину силы свершить избранное им.
— Так ты считаешь, Ахматова — плохая? В моем понимании, — быстро выправилась Маша. — Я просто не знаю, как иначе сказать.
— Лучше всех это сказал Александр Блок. Вам известно, за что он не любил нашу Аннушку? Он говорил: «Поэт должен стоять перед Богом, а Ахматова всегда стоит перед мужчиной». Где-то между моленной и будуаром — уж простите, что цитирую критика[12]. Иначе говоря, она — женщина!
— Женщина, которая сильнее мужчин.
— Женщина в высшем смысле этого слова! Мужчины писатели ведут себя по-иному… Позвольте мне сделать вам приятное.
Демон пробормотал несколько слов и звонко щелкнул пальцами.
Дама с девочкой исчезли.
Пустой павильон заполнил взвод гимназистов, в одинаковых ремнях и фуражках с эмблемой 1-й гимназии.
У Ковалевой перехватило дыхание.
Одним коротким щелчком Демон перенес их в другой день и час, а может, и в иной год бытия панорамы «Голгофа».
«Как он это сделал?»
— 1902, — подтвердил он догадку, и металлический палец на набалдашнике трости указал ей на мальчика лет десяти, со светлыми волосами.
— Булгаков? — обмерла Маша.
«Конечно… Гимназистов 1-й гимназии водили сюда на экскурсию классами».
— Вам приятно? — кивнул Демон. — Я рад.
«Булгакову десять или одиннадцать лет…
Он уже прочел „Мертвые души“.
Живет в Кудрявском переулке.
Такой серьезный».
Маленький гимназист стоял неподвижно, неотрывно вглядываясь в дальнего, покрытого дымкой Христа.
Ребра умирающего Бога проступили сквозь кожу. Живот был втянут. Держа в руках тонкую трость, римский воин протягивал к губам распятого губку…
— Пей! — сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа.
— просияла строка из «Мастера и Маргариты».
Но то, что Булгаков списал свой «Ершалаим» с живописного Иерусалима на Владимирской горке, списанного с полотна Фроша и Кригера, списавших его, в свою очередь, с истинных иерусалимских холмов, не было для студентки новостью.
Нынче же в голову ей пришло совсем новое:
«По Булгакову, Иешуа Га-Ноцри тоже был распят на Лысой Горе[13].
Как и этот Христос…
Ведь Владимирская горка прячет Лысую Гору…
…ту самую, где Ахматова прятала Лиру».
— Но мы говорили о писателях-женщинах, — напомнил о себе Машин спутник. Всякая женщина ближе к природе, ближе к Земле. А Мать-Земля не склонна к абстрактным идеалам и не видит дурного в том, чтобы накормить голодного волка зайцем. Потому-то едва Аннушка нашла талисман, ее младшая сестра попала в лапы к медведю. Затем заболел ее брат. Вот тут-то девочка испугалась и совершила обратную жертву — христианскую. Она пожертвовала самым дорогим ради спасения брата.
— Обратную жертву? — сказала студентка. — Анти-жертву? Как у Булгакова? — Она помолчала, ожидая, не станет ли Демон кричать, и договорила: — Мирон Петровский доказал: перед балом у Воланда Маргарита прилетает в Киев, в Город, где крещена Русь. Владимир крестил киевлян в реке — на правом берегу. И, купаясь в реке Чарторые на Левом — обратном берегу Днепра, Маргарита проходит обряд раскрещивания… То есть анти-обряд.
Демон не ответил.
— Но почему Лира выбрала Рику? А не, к примеру, бонну? — спросила Маша.
— Кровная жертва, — сказал Демон, не глядя на спутницу. — Все очень просто и, как я уже объяснял вам, материалистично: чем толще лошадь, тем больше рыбы. Смерть единокровной сестры, если так можно сказать, «толще» смерти посторонней женщины. Впрочем, Лире не нужна ничья смерть, ей нужна жизнь, энергия, сила, которую она передает хозяину. Вот отчего жизнь Аннушкиных братьев и сестер закончилась столь трагично[14]…
«И Ахматова сама предсказала смерть своей последней сестры — Ни».
— А Гумилев?
— Жизнь того, кто любит тебя, не худее кровной жертвы. Николай был влюблен в нее с семнадцати лет.
«Друг, который был в нее влюблен, тоже покончил. Студент-католик, который в Ахматову был влюблен, — покончил тоже. По этому поводу в Питере был жуткий скандал… Муж ее, Гумилев, раза три пытался из-за нее покончить с собой. А потом его рас