«Если бы души совсем не было, что тогда несло бы тебя в Вену? Беспокойство чего? Или прав Эдик, и беспокоит не душа, а орган справедливости? Чертово розовое море! Когда это в последний раз ты размышлял о душе? А тут развезло! Нет, развело! Вот чудесный русский язык»!
— И я тоже не понимаю, зачем спрашивать, если все равно нет? — Брови девушки тоже оказались гуттаперчевыми. Брови, которые могли бы достать апогеем дуги до выпуклой доли лба — такого он не встречал, и эти брови его заинтересовали.
— Это очень по-немецки; если в инструкции предписано спросить — спросят. И очень по-австрийски — что омлета не хватило, — девушка продолжила сыпать словами.
— Часто бываете в Европе? Познали немецкий орднунг? — вступил в права участника диалога Новиков.
— Нет, скорее австрийский озохенвей, — живо, не раздумывая, среагировала девица.
— Живете или работаете? — пропустив озохенвей, продолжил допрос Константин. Ему любопытно было наблюдать за лицом.
— В культурную столицу я по работе.
— По тревожному письму?
— По тревожному нас в Саратов или в Урюпинск. А сюда — по культурной потребности. Для ее удовлетворения.
— Потребности или надобности?
— Это откуда думать…
— А откуда можно думать? Разве не из головы? Есть варианты?
— Можно из прошлого. В Урюпинске мы тоже бывали. Можно из будущего. А если из настоящего — то по надобности. Согласны?
Новиков прищурил глаз. Какое разнообразие овалов предоставляет это лицо!
— А почему Вы решили, что я согласен? На мне написано, что я действую по надобности, и что я — не гласная, а согласная?
— Шутите?
— Ничуть. Я не умею шутить.
— Принято. Вы дольше обычного разглядывали облака для мужчины с такими набитыми кулаками, так что как раз наоборот.
— Так Вы — журналистка? — нахмурился мужчина, срезав линию про облака и про кулаки. Ближе к сути!
— Точно. Хотела быть писательницей, училась на филолога, а стала журналисткой.
Константин хмыкнул. Он не любит журналистов. Кто их сейчас на Руси любит, из честных то, из пахотных, из тех, кто в пахоту по нос да уши, когда свистят мушки над головой. Но говорить об этом девушке он не счёл уместным, разглядев в том свой профит.
— А дальше? То есть если из будущего?
— Из будущего? Ну, женой, матерью, переводчицей.
— Почему переводчицей? — не ожидал мужчина.
— Знание языков плюс работа на дому. А в секретарши не гожусь, я девица забывчивая и не обязательная. Больше ничего не умею. Мне ещё прочили в актрисы — за подвижное мое личико. Только актерство — не мое, актрисы — части речи зависимые.
— От режиссера?
— Нет, от костюмера… Вы ешьте, ешьте.
За разговором курочка успела остыть и превратилась в кусок каучука. Но у Константина крепкие, привычные к подошвам зубы. А вот что для него осталось загадкой, так это способность соседки есть и говорить одновременно, то есть загружать в нижний овал еду, изыскивая крохотные промежутки между словами, и справляться с нею, видимо, не жуя. Не целиком же она глотает каучук! Это из-за глотания у неё глаза разлились на пол лица и зазеленели. Новиков внимателен к глазам. У Софии радужные были каку дикой кошки, мерцающие, темно-зеленые, опасные были глаза. Украинский снайпер попал ей в глаз. Тоже биатлонист, вражина. Ей ровня…
А у этой девушки глаза зелены иначе. Ее глаза не воюют. Ни со вселенским злом, ни с мужчиной. Они еще радуются миру. Кажущийся парадокс — можно согласиться на послабление себе, можно согласиться с формулой, что мир — не отсутствие войны, а возможность безмятежной молодости и радости. Но ведь именно молодость — это уголек войны! Мир — не отсутствие войны. Мир, наверное, это возможность любви… Всякому воевавшему и не сошедшему с ума, хоть минуты бы вот таких глаз над облаками!
— А по-болгарски Вы тоже можете? — чтобы не выдать себя, поинтересовался Новиков. Лицо девушки остановилось в устойчивом удивленном выражении.
— Откуда Вам-то это известно? Вы что, ко мне от ФСБ приставлены?
— Тогда уж от СВР. А Вы зря волнуетесь. Я наугад спросил. По Вашему, из прошлого. Что, попал? Был бы я шпион, не спросил бы…
— Забавно у Вас чукчи пляшут. А я уже заподозрила конкурентов, что шпиона мне в попутчики снарядили. А что, интервью с Нагдеманом того стоит.
— Стоп! Вы собираетесь интервьюировать Нагдемана?
Константин развернулся к девушке всем корпусом. Взгляд на миг стал таким сосредоточенным и пристальным, что соседка от неожиданности отстранилась от него.
— Что не так? — вырвалось у неё.
Новиков оставил вопрос без ответа, не обратив на него внимания. Он уже знал, что эта девушка ему нужна, и их соседство вряд ли можно счесть случайностью. Дядя Эдик в серьезные минуты утверждал, что бог ведет непримиримую борьбу против зла случайности, а до крови человеческой ему дела нет. Поэтому он не дал женщине силы над мужчиной, но дал над ним власть. И ждет, когда же она его одолеет, и утвердит над случайностью закономерность. Это было совсем не понятно, но в то же время ясно как день. Да, ведь Эдик говорил еще, что бог столь же придирчив, сколь сложен физический мир. Но столь же прост, как глухота… Этот образ бога здесь, на высоте, над ватными клубами облаков, теперь казался особенно ясен… Глухота бога — это то, что подтверждает необходимость пути в Вену…
— Что не так с Нагдеманом? — тем временем уточнила свой интерес соседка, — Говорите уже, раз выдали себя. Все-таки конкурент? — ее глаза сосредоточенно потемнели, и в них Новикову почудилось увидеть то, что он видел в зрачках Софии. И он тоже сосредоточился.
— Среагировал, правда Ваша. Но я не журналист.
— А кто Вы?
— Не поверите — не знаю ещё. Обобщенно — предприниматель. Лица общее выражение среди русского бизнеса. Я предпринимаю. Но вот дело какое: мечтаю в Вене попасть на Нагдемана!
— Ничего себе, общее лицо! Некислое у русского бизнеса лицо — на Эрика Нагдемана! Оно, это лицо, в музыке сечет? И билеты на Нагдемана оно уже запасло, это лицо? А то они на год вперёд распроданы. Австрийцы, венцы — сибариты и музыкальные гурманы.
— А как же Вы попадёте?
— А так и попаду. Сравнили… Я же не лицо русского бизнеса и не его, извините, выражение… Я журналистка «К», и аккредитована. Лицо культуры, так сказать. Мои интервью тоже на год вперёд забиты. Девушка гордо вскинула головой, всколыхнув шарик аккуратно подстриженных волос.
Но на собеседника известие об аккредитации никакого действия не возымело, что укрепило ее в подозрении — рядом с ней действительное конкурент.
«Ладно, погоди, сейчас проясним, кто кому в этом деле Вася», — повторила она любимую формулировку их глав-вреда.
— Вы себе не представляете, какой это геморрой, договариваться об интервью с великими. А что Вы улыбаетесь? Я Вас не пойму, неголодное лицо бизнеса. Я серьезно, а Вы улыбнулись. Замечу, в первый раз.
— Ну уж и первый… Не верьте улыбкам, верьте только искреннему смеху…
— Это кто сказал?
— Кто-то. А не я. Вы слишком всерьёз меня восприняли. Нагдеман? Пёс с ним, с Нагдеманом. Как Вас зовут? Отлично. Вы знаете? Нет, Вы ещё не знаете, что я помогу Вам записать уникальное интервью с Нагдеманом.
Константин произнёс эти слова, неожиданные и даже удивительные для него самого, и принял самый уверенный и загадочный вид, на который только был способен. Но поскольку никакого ответа от изумленной журналистки не последовало, он усугубил своё положение ещё одним нахальным действием — в раскрытый, буковкой «О», ротик он вложил крохотный десертный помидорчик, коим повар авиакомпании аранжировал каучуковую курицу. Девушки проглотила его, даже не попытавшись разжевать.
— Вы мне? Вы в своём уме? — наконец, подала голос она.
— Не возражайте, а поверьте мне, у меня к Эрику Нагдеману сногсшибательный вопрос для серьезного интервью. Ему станет интересно отвечать, я Вам обещаю.
— Это о чем вопрос?
— А вот узнаете. Всему свое время. Должна же быть в Вашем сюжете интрига! Или интрига противоречит высокой культуре?
— Ну, почему же, наверное, нет, господин конкурент, — задумчиво и с долей сомнения выговорила девушка.
Солнце сквозь иллюминатор подмигнуло Новикову.
Слепой случай или провидение? Кирилл Петрович, в отличие от Эдика, не производил на свет загадочных рассуждений о природе случайности и об отношении к ней такой субстанции, как бог. Но в том, что история может обойтись без понятия «случайность», он был убеждён. Случайности в истории не выживают, история для случайности — не та среда. Только случайность и случай — это как «да» по-русски, и по-болгарски. То, что Угрюмый успел шмальнуть первым в минуту их рандеву, да попала пуля в дорогую стальную флягу с виски, припрятанную в нагрудном кармане куртки — это банальность, но не случайность. А то, что эту фляжку он взял на память у дяди Эдика, из его холодного кармана — это случай. Счастливый? А уже по какой причине дядя Эдик получил такую вещь в подарок от Кирилла Петровича к пятидесятилетию — один бог ведает. Зато Константину известно, что его отец получил вещь, так сказать, по наследству. НКВД исправно выдало семье вещи капитана Новикова Петра Кирилловича. В том числе — трофейная плоская фляжка неармейского образца. Кто знает, какой полковник, оберштурмбанфюрер, маршал и фон-барон пил из неё коньячок, пока не погиб или не попал в полон, а трофей не оказался у капитана Новикова Петра Константиновича. И вот уже едет гнутая фляжка обратно на Запад. В город-герой Вену…
Из здания аэропорта Швехат Константин Новиков, мужчина хорошо одетый или, как говорят о таких в Москве, упакованный, с модной кожаной сумкой через плечо, складный, хоть на ход ноги уже тяжеловатый, — вот такой мужчина вышел вместе с симпатичной, малорослой — ему по плечо, полненькой широкобёдрой молоденькой женщиной. Бросающие на неё мимолетные взгляды пассажиры, полицейские, встречающие, отмечали кто что: кто — ее необычно живое подвижное личико, а кто — крепкие загорелые икры, ничуть не нарушающие ее женственного облика. Мужчины провожали долгими глазами большой белый чемодан, который тащился за ней на ошейнике, переваливаясь с бока на бок, поскрипывая колесами и издавая стоны, словно живое существо, вызывающее в ком сочувствие, а в ком — раздражение и даже ненависть. Местный вор — цыган единственным зрячим глазом цепко следил не за белым спутником на колесах, а за увесистой черной сумой, привычно висящей на ее плече. Видно, дорогая вещь, смекнул он. Хороша вещь. Да мужчина — второй спутник — не хороший, оценил возможности он, и сплюнул прямо на пол черной слюной из насвая. Он проследовал за парой до самого выхода и отстал, сделав знак подручным — отбой. Нехороший спутник, нехороший…