пустить самураев, так что опоры были заминированы — и не зря, у Василия Васильевича было двадцать бойцов, а самураев — больше сотни. Те еще Фермопилы… Но мой дедушка не стал подрывать мостик. Они, эти сто, не побежали от штыковой. Они погибли все. А дед с семью бойцами остался на узком мостике через воду, ставшую красной. На пятьсот метров вниз по течению красной, Гундол… А потом янки сбросили на самураев два чистых ядерных заряда, самураи подняли лапки и с тех пор не мусорят! Так вот, Гундол, не звезди, купи за миллиард секрет Яши Хейфица и живи в чистоте, а мы уж тут сами повозимся. У нас ведь все так плохо — а почему-то так хорошо. И запомни — не мы, твари мусорящие, погубим Землю, и природа накажет не за низость, а за гордыню!»
Гундол, конечно, ничего толком не понял — какая собственно связь между капитуляцией Японии шестьдесят лет назад и ее нынешним уровнем экологического мышления? А с уровнем жизни шведов и их развитым общественным сознанием разве сравнить Россию? Он пытался пожаловаться Константину на то, что Вася перегнул палку и не придерживается правил разума и логики, но и между ними разговора не вышло. А технологии, которые в Москву привез швед, чиновники отразили — слишком просто было бы вот так очищать столицу от пластика. Что нам японцы и шведы… Жаль, конечно. Наш чиновник опаснее самурая…
И вот Новиков ранним утром взирает на шведов с их уровнем общественного сознания. Вот они, экологически чистые ханурики, перед его глазами. Пьют друг у друга с губ птичье молоко от избытка духовной свободы. Бррр… Может статься, так природа наказывает за гордыню? За гордыню тех, кто возомнил, будто знает, как ее, природу, спасти и какую чистоту следует блюсти? А японцы — они молодцы. Они умеют убедить на голубом глазу весь остальной мир, что не мусорят никогда. Шведа заставили поверить в миф, так что Гундол при встрече с японцем падет ниц и споёт ему осанну. А расскажи Гундолу, что Кирилл Петрович Новиков не мусорил никогда и сам подбирал конфетные фантики, брошенные его студентами в аудитории на пол — не поверит. А если поверит, то покачает могучей головой и выскажет умное, проницательное предположение, что Кирилл Петрович Новиков был диссидентом… И вот вопрос, который не даёт Константину сосредоточиться на деле: а что открывает человеку уверенность в правоте? В том, что он прав, совершая действие и вынося свой вердикт, а другой — не прав? Вот ханурики. Новикову, при виде их, кажется, что мир сошёл с ума, но что даёт ему силу правоты судить, где есть любовь, а где разврат, когда мыслимый Гундол возразит ему, что мир просто сошёл с мертвой точки, он развивается, и ему больше не нужны границы наций и полов. И любовь как высшая ценность чище в мире ханурической свободы, потому что тут она не замутнена страстями по родине или по женщине. Самая чистая, в смысле очищенная от животного, первобытного — это любовь мужчины к мужчине, вот что скажет ему тот Гундол. И приведёт ещё сотню доводов. Он тоже будет убеждён в своей правоте и цивилизующей миссии на российской земле, еще не осознавшей, что семья и размножение больше не служат идеалам развития… А нарастающая технологическая интрига в отношениях с окружающей средой требует упрощения межчеловеческих органов. В смысле — органов… чувств! Так откуда у Константина Новикова своя уверенность, что правда ходит его тропой? Что вообще такое есть за объект — правда?
Дядя Эдик шутил, обучая его стереометрии, что правды — это проекции четырехмерной истины на трехмерные плоскости пространств и времени, каждую из которых мы к тому же наблюдаем всего лишь двухмерным взглядом. То есть Вася и Гундол могут просто-напросто видеть проекции одной и той же истины на разные их плоскости. Спасибо, дядя Эдик. Объяснил. Так откуда, откуда же платиновым стержнем вкручена в позвоночный столб убежденность, что правда все-таки одна, и правда на твоей стороне, а к истине, не имеющей отношения к справедливости, холодной и чужой в ее четырехмерности, правда отношения не имеет? Вот именно! Правда, в отличие от истины, имеет прямое отношение к справедливости.
— Эй, мужчина, что Вы тут делаете? Вы следите за мной? — донёсся до Константина удивленный голос знакомой журналистки. Круглые малахиты глаз разглядывали яичко в его руке. В голосе не слышалось недовольства нечаянной встречей.
— Нет, Вы ошибаетесь. Просто в этом отеле лучшие в Вене вареные яйца. А что не так? Так гласит путеводитель! — подняв глаза, ответил Новиков. Этот ответ был у него заготовлен заранее, потому что вопроса он ждал и на встречу за завтраком, конечно же, рассчитывал. Ему нужна эта встреча. Но не в столь ранний час…
— У Вас по утрам первым просыпается чувство юмора? Бросьте, говорите, зачем Вы здесь. У меня сегодня уйма забот.
— Бросаю. Чувство юмора бросаю за борт, как персидскую княжну. Экономлю Ваше время. Все проще теоремы Пифагора. С бронью в моем отеле вышла накладка, а брать люкс — мне охоты нет брать местный гостиничный бизнес на свой баланс. Так что я вспомнил про ваш отель, про то, что вас как командированную от культурного издания в больно дорогой не отправят, но и в ночлежку девушку не пошлют — а то спросит Вас великий музыкант, где это Вы остановились, и позора великая русская культура не оберется! И вот я здесь, спасибо Вам. Спокойно, бюджетно, яйца всмятку. Плюс задаром представление со шведской любовью. Вот, полюбуйтесь!
— Послушайте, Константин! Я все могу понять. Считайте, поверила. Но как Вы объясните вот это! Зачем Вы яйцо поставили на лицо великому музыканту?
Тут пришёл черёд Новикову удивиться. Какому музыканту?
Девушка приподняла стаканчик из-под яйца с газеты. Только тут Константин обратил внимание на то, что стаканчик стоит на фотографии. Он поднёс бумагу ближе к глазам: на фотографии — Эрик Нагдеман на сцене. Вокруг его лица образовался ровный влажный круг, оставленный стоечкой стакана. Действительно, таких совпадений не бывает. Может быть, это и есть знак, указующий на близость родника? Источника событий…
— Вы поставили на моего кандидата? Не говорите, что своё яйцо Вы случайно поместили на голову моего кандидата! — хихикнула девушка, но ее глаза не спешили смеяться.
Новиков не ответил и жестом указал на место напротив. Она не стала возражать и подсела к столу, по-женски собрав обе коленки в сторону. Косте отчего-то вспомнилась Ириска, как она собирала на одно плечо длинные косички, когда помогала отцу его, маленького, купать… Дядя Эдик уверял, что мужчина свободен тогда, когда помнит о себе все, от самой утробы…
— Я стану Вас подозревать. Либо Вы все-таки мой конкурент — журналист, либо ещё потемнее личность! Признавайтесь, что Вам от меня надо?
— Я, право, не нарочно. По теории вероятности, ставая что-то на утреннюю венскую газету, гораздо проще найти там место на голове популярного лица, нежели, скажем, на моей с Вами, или на черепе Васи Пупкина. Согласны со мной?
Девушка улыбнулась, как улыбаются незлобивые люди от бессилия. Что на это возразить? Объяснение не избавило ее от сомнения, но она уже имела опыт жизни с могучим спорщиком, который без труда мог ей доказать, будто черное — это белое, или что рожать — предназначение мужчин.
— Поверьте, я не журналист, и великие, которым легко чисто случайно на голову поставить яйцо, мне по жизни не встречаются. И если бы ваш Нагдеман мне поставил на голову целый стакан виски…
— А Вам с какой стати? И виски он не выпивает. Я наводила справки.
— Пусть воды. А мне? Ну, допустим, я попал на страницу газеты в криминальную хронику. Вот отоварил этих двух голубчиков и оказался в новостях как типичный русский гомофоб…
— То есть тоже стали знаменитым?
— Нет, имя мне все равно легион. Так вот, воткни он мне хоть иголку в глаз, которой яичко прокалывает, чтобы пить сырой желток — вы и тогда не спросите. И будете правы. Ведь так?
— Что это Вы, то острили, а то гоголевским человеком прикидываетесь! Да по Вам за версту видно, что с самооценкой все там — она указала на новиковскую голову — в полном строевом порядке. И с иголкой — мимо. Это певцы пьют сырые яйца.
— Вовсе не гоголевским, нет. Может быть, чеховским? Я не уничижаюсь, а констатирую. А вообще хочу попросить Вас вот о чем: возьмите меня на интервью! Раз так карта легла — однажды постою со знаменитостью. Вровень. Посмотрю, какие они. Не тщеславия ради, а любознательности для. Возьмите! Что Вам стоит!
— Ничего себе просьба! Вы серьезно? Вы не перегрелись? Вчера Вы произвели на меня совершенно иное впечатление!
— Какое я на Вас произвел?
Девушка на миг осеклась, но решилась.
— А такое. Хмурый, тертый, склонный к пессимизму самостоятельный мужчина, который застрял между девяностыми и две тысячи десятыми, и между русскими разночинцами и новыми русскими.
— Ну что же, это диагноз неизлечимой болезни. И что же сегодня? Метаморфоза исцеления?
Она замолчала, задумалась. Тогда он подтолкнул ее продолжить разговор.
— Сегодня я сегодняшний. Вчерашний Вам понятнее, чем сегодняшний. И даже, может быть, он Вам симпатичнее… Но это не вполне логично — Ваши-то статьи Вы ваяете для таких, сегодняшних!
— А я не обещала никому и не присягала редакции, что буду понимать… и любить своих читателей. Да и бросьте это, кто Вам сказал, что вчерашний Вы мне симпатичен? Дело вообще не в этом. Я не очень-то верю тому, чего не могу понять. Что за переходы?
Новиков внутренне улыбнулся. Удача на его стороне, не только правда. Он о симпатии еще ничего не говорил. Значит, он заинтриговал девушку, Осталось удачу оседлать! Вперед!
— А Вам не приходит в голову, что тот вчерашний, который застрявший между — хочет провести день с Вами и взглянуть на современность Вашими карими глазами?
— Карими!?
— Вот видите! Вас уже не пугает предложение вместе рассмотреть современность…
— Вы хитрец и авантюрист?
— Отнюдь. Кто-то рвётся забраться в горы, чтобы свысока взглянуть на мир. Кто-то стремится прыгнуть с парашютом из немыслимой высоты…
— Прыгают — с высоты.