«Из Риверсенда, Дуг Танклтон. Для «Десятого канала».
И снова диктор, морща лоб от значимости истории: «Мы можем немного утешить скорбящую семью Херба Уокера и добрых граждан Беллингтона: сегодня вечером «Сидней геральд» публично принесла извинения и немедленно уволила виновного репортера».
Вырубив звук, Мартин потрясенно смотрит в светящийся экран. Обвинен, осужден, приговорен – и все за каких-то две минуты эфирного времени. Повешен, колесован, четвертован.
– Дьявол! – вслух произносит он, почти развеселившись от нелепости ситуации.
И что дальше? Он подумывал взять что-нибудь выпить и перекусить в клубе. Теперь об этом лучше забыть. К Мэнди? Нет, он оказал бы ей плохую услугу. В таком маленьком городке на нее падет тень вины, и последствия могут быть гнусными. Лучше всего выписаться из мотеля и уехать куда-нибудь далеко-далеко. Нанятая машина еще оплачивается со счета компании. Возможно, он двинет в Перт. Или в Дарвин.
Раздается стук в дверь.
Кто? Звучит слишком размеренно, вряд ли там толпа линчевателей с факелами и вилами.
Мартин приоткрывает дверь, на всякий случай подперев ее ногой сзади.
Это Гофинг, агент АСБР. В одной руке у него упаковка из шести бутылочек пива, в другой – шотландский виски.
– Решил, что выпивка будет нелишней.
Мартин пускает его внутрь.
Взгляд Гофинга падает на телевизор, который беззвучно передает остальные новости «Десятого канала».
– Я так понимаю, ты уже видел?
Мартин кивает.
Гофинг приподнимает сначала пиво, потом виски, предлагая Мартину выбор.
– Пиво. Спасибо.
Мартин садится на кровать. Агент занимает единственное кресло. С легким шипением откупорив бутылки, оба молча делают несколько первых глотков.
– Полиция считает смерть Уокера самоубийством; я не уверен, – говорит агент, глядя Мартину в глаза.
От столь внезапного заявления Мартин теряется. Медля с ответом, он взвешивает, что такая версия за собою влечет.
– Почему вы так решили?
– Ну, допустим, подозрительность у меня в крови. Меня смущает место, где нашли тело.
– Что ж, очень надеюсь на вашу правоту.
– Скажи, Мартин, ты считаешь себя виновным в смерти Херба Уокера?
– Нет. – Мартин отвечает без колебаний, несмотря на неожиданность вопроса. – А должен?
– Не обязательно. Что ты чувствуешь?
– Злость. Возмущение тем, как со мной обошлись. Некоторую подавленность. Хоть убей, не пойму, чем такое заслужил.
Мартин, замолкнув, отпивает пива. Холодное, успокаивает. Почему он исповедуется этому человеку, шпиону, поднаторевшему в скрытности и утайках? Потому что приятно облегчить душу. И потому, что больше не с кем поговорить.
– Признаю, мы, скорее всего, ошиблись насчет Байрона Свифта и Харли Снауча, но наши мотивы были чисты, сами знаете. Мы делали все, что могли. Если брать Херба Уокера, то я здесь вообще ни при чем. Моя сиднейская коллега получила эту наводку от своего контакта в полиции. Я сам выяснил из газеты.
– Стыдишься ли ты той статьи?
– Нет. Нет, не сказал бы. Если наши сведения были верны, а они кажутся такими, Уокер мог бы проверить запруду год назад. Почему бы и не опубликовать?
– Потому что он был твоим источником?
– Нет. Быть источником – не значит иметь иммунитет.
– Но вчера в полицейском участке мне показалось, что ты перед ним извинялся.
– Не совсем так. Знай я, что раздобыла Беттани, предупредил бы лично, попытался встать на его сторону, однако против самой публикации не возражал. По крайней мере, я так думаю. Вот, собственно, почему я вчера искал сержанта.
– Я так и понял. Мандалай Блонд и предполагаемое алиби Байрона Свифта.
– Предполагаемое?
– Полицию оно не убедило. Дневник послан на анализ.
– Вот как? А вы сами что думаете?
– Не знаю. В этом деле я агностик.
Гофинг протягивает Мартину вторую бутылочку с пивом. Мартин и не заметил, что первую уже допил. Теперь он откупоривает новую.
– Почему вы здесь, агент Гофинг?
– Просто Джек… и не надо «агента», мы не в Америке.
– Итак, Джек, что привело тебя в Риверсенд?
Гофинг делается чуть ли не грустным.
– Прости, Мартин, у нас здесь не обмен информацией. Я не вправе раскрывать, зачем приехал. Начальство и так уже бесится. Из-за тебя о моем присутствии здесь раструбили по общенациональному телевидению. Я тоже от этого не в восторге.
– Тогда зачем со мной разговариваешь?
– Из-за Херба Уокера. Ты с ним вчера виделся. Он был на тебя зол. Ты и твоя газета облили его грязью. С тобой он скорее бы выдал, что у него на уме, чем в кругу своих коллег-полицейских. Это не та среда, где поощряются проявления эмоциональной слабости.
– Уокер показался мне вполне нормальным. Злой, да, но никакой подавленности или отчаяния.
– Выходит, он смирился?
– Смирился с чем?
– Что его карьере конец – раз уж столько разом свалилось, бороться бесполезно.
– Нет, скорее напротив.
– В смысле?
Вот оно что! Мартин отпивает еще глоток. Надо отдать агенту АСБР должное, ловко подвел к сути. Сотрудничать? Поделиться тем, что известно об Уокере? Почему бы и нет? С работы выгнали. Уокер мертв, и теперь Гофинг, возможно, единственный, кто заинтересован докопаться до правды.
Мартин опять отпивает пива и начинает рассказывать:
– Не то чтобы Уокер казался подавленным, скорее новость о дневнике Мэнди Блонд его заинтриговала. К тому же сержанта переполняла решимость выяснить, почему Байрон Свифт устроил ту кровавую бойню у церкви Святого Иакова.
Лицо Гофинга застыло, взгляд устремлен на Мартина.
– Ты что-нибудь знаешь о направлении его поисков?
Мартин кивает:
– Мне удалось поговорить с одним свидетелем трагедии. Полиция его не допрашивала. Этот человек рассказал, что незадолго до стрельбы Байрон выглядел счастливым и спокойным. Он стоял снаружи, беседовал с несколькими прихожанами, которые приехали раньше. Смеялся и шутил. Даже поговорил с Крейгом Ландерсом, одной из своих жертв, причем явно без затаенной злобы. Затем удалился в церковь, предположительно, чтобы подготовиться к службе, а через пять – десять минут вышел и открыл огонь.
– Продолжай.
– Что же случилось внутри церкви? Как мне кажется, Свифт с кем-то поговорил то ли вживую, то ли по телефону. Херб Уокер пытался выяснить, были в то утро входящие либо исходящие звонки или нет.
– Верно, – кивает Гофинг. – И ничего не выяснил. Мы знаем. Проверяли то же самое. Тем утром из церкви звонил только Робби Хаус-Джонс – Уокеру и вызывал «скорую» из Беллингтона. Что еще у тебя есть?
– Нет, Уокер говорил мне совершенно другое. Вчера в участке он упомянул еще два звонка – один в церковь, один из нее. Перед самой трагедией. Он пытался отследить номера.
Гофинг молчит добрых тридцать секунд, а то и больше. Взгляд устремлен на Мартина, но мысли унеслись куда-то в совершенно другое место.
– Он говорил, какой вызов был первым?
– Нет. Вероятно, Свифт с кем-то связался, а потом перезвонили ему.
– Не исключено. Что-нибудь еще? Уокер говорил что-нибудь еще?
– Нет, к тому времени, если ты не забыл, мы были не в самых теплых отношениях.
– Спасибо, Мартин. Твоя информация и впрямь очень поможет. Очень. Ты еще кому-нибудь рассказывал о тех звонках? Коллегам? Мандалай Блонд?
– Думаешь, звонки важны?
– Вероятно. Когда мы проверяли записи, их не было в телефонной базе.
– Кто-то подчистил записи о звонках?
– Похоже. Такое по меньшей мере странно. Так что, ты говорил кому-нибудь об этих звонках?
– Нет, только тебе.
– Очень хорошо. Пожалуйста, никому не рассказывай, в том числе полиции. Особенно полиции. Раз уж я решил снять с тебя ответственность за смерть Уокера, эти сведения нужно до поры до времени придержать. Понимаешь?
Мартин чувствует прилив сил и надежду.
– Снять с меня ответственность? Думаешь, удастся?
– Не знаю. Не хотелось бы ничего обещать, вдруг не получится. Но информацию о телефонных звонках держи при себе.
– Как скажешь. А что я получу взамен?
– То есть помимо того, что я сниму с тебя обвинения в смерти Уокера? – улыбается Гофинг и тут же принимает серьезный вид. – Есть у меня кое-что. Твоя статья в «Санди Эйдж» – та, о Свифте-человеке без прошлого. Ты с ней попал в яблочко.
– Можешь подтвердить информацию?
– Да, твоя статья точна. Настоящий Байрон Свифт был сиротой из детского дома в Западной Австралии. Он изучал теологию в Пертском универе, но бросил и отправился в Камбоджу. Там работал на благотворительную организацию, что на границе Таиланда и Бирмы оказывала помощь развивающимся странам. Умер пять лет назад от героиновой передозировки. Все, точнее, почти все записи подверглись редакции. Под его именем и стал жить наш Байрон Свифт.
– Ты знаешь, кем Свифт был в действительности?
– Да. – Гофинг замолкает, просчитывая что-то в уме, и наконец говорит: – Наверняка его истинная личность выяснится в ходе следствия. – Он замолкает, словно взвешивая решение, и рассказывает дальше: – Тебе стоило бы попытаться опубликовать это раньше, но знай: ни при каких обстоятельствах не должно упоминаться мое имя или АСБР. Просто ссылайся на достоверный источник или еще как-нибудь.
– Твое предложение оторвано от жизни. Мне больше негде публиковать эту информацию.
– Найдешь что-нибудь.
– Ладно, рассказывай. Даю слово, что не раскрою, откуда об этом узнал.
– На самом деле его звали Джулианом Флинтом. Он был беглецом.
– Беглецом? Я думал, он бывший солдат.
– Так и есть. Снайпер-спецназовец. В Ираке и Афганистане. По всем отзывам, великолепный солдат: прирожденный лидер, бесстрашный и харизматичный. По крайней мере, пока не попался талибам. Восемь месяцев в плену, пытки, скверное обращение, унижения. Позднее, уже как освободился, он прошел все психологические тесты и был признан годным к службе. Большая ошибка. Огромнейшая. Казалось, с ним все хорошо, никаких отклонений, никакого следа травмы. И вдруг однажды, почти год спустя, во время перестрелки в лагере моджахедов он сорвался. Две женщины с детьми, безоружные, вышли с поднятыми руками сдаваться. Общим счетом пять человек. Он хладнокровно