— Ищу работу, мисс Гуд, — ответил Сандмен, что было чистой правдой, ибо работа все не находилась.
Он был слишком стар, чтобы выучиваться на клерка, и слишком брезглив, чтобы погонять рабов на плантации сахарного тростника на каком-нибудь острове.
— Я слыхала, вы играете в крикет. Зарабатываете на нем?
— Меньше, чем нужно, — ответил Сандмен. — У меня тут маленькая трудность — нескольких крючков не хватает.
— Никак не выкрою время починить, вы застегните, капитан, какие есть, а это вот проденьте в дырки. — Салли перебросила через плечо потертый шелковый носовой платок. — Кстати, ежели собираетесь позавтракать, так поторопитесь, не то после девяти не останется ни кусочка. В «Снопе» не повернуться, когда в Ньюгейте вешают, на людей от этого жор нападает, — объяснила Салли. — Братец туда же отправился.
Брат Салли, загадочный молодой человек, работал в часы, для трудов отнюдь не предназначенные. Они с братом занимали в «Золотом снопе» две большие комнаты на втором этаже.
— Им нравится, что он приходит. Понимаете, обыкновенно промеж бедолаг дергунчиков бывают такие, которых он знает.
— Дергунчиков?
— Висельников, капитан. Повешенных, вздернутых, удавленных. Которые пляшут в Ньюгейте на подмостках у Джемми Боттинга. Вам придется научиться воровскому языку, капитан, раз уж вы тут живете.
— Придется, — кивнул Сандмен и только начал продевать платок в дырочки, как в полуоткрытую дверь протиснулся, ухмыляясь, трактирный посыльный Доддс.
— Закрой свою чертову пасть, не то мух наглотаешься, — сказала ему Салли. — Он мне только платье застегивает.
Доддс оставил ее выпад без внимания и протянул Сандмену запечатанный конверт:
— Вам письмо, капитан.
Сандмен потянулся к сложенной в кресле одежде, чтобы найти пенни на чай посыльному.
Салли оттолкнула руку Сандмена, выхватила у Доддса письмо, вытолкнула парня из комнаты и захлопнула дверь.
Закончив операцию с шелковым платком, Сандмен отступил со словами:
— У вас весьма привлекательный вид, мисс Гуд.
Ее светло-зеленое платье было украшено васильками, и эти цвета прекрасно сочетались с медовой кожей Салли и ее вьющимися волосами такого же светло-золотого оттенка, как у Сандмена. Она была хорошенькой девушкой с ясными голубыми глазами и заразительной улыбкой.
— Вы думаете? Спасибо. Закройте глаза, повернитесь три раза и громко назовите любимую по имени, а потом откройте письмо.
— Что мне это даст? — улыбнулся Сандмен.
— Добрые вести, — улыбнулась она и исчезла.
Сандмен посмотрел на письмо, отложил его и, чувствуя себя последним дураком, закрыл глаза, три раза повернулся вокруг своей оси и громко произнес заветное имя:
— Элинор Форрест.
Затем открыл глаза, сорвал с конверта печать красного сургуча и развернул письмо. Прочитав, он стал ломать голову — добрая это весть или нет?
Виконт Сидмут свидетельствовал свое почтение капитану Сандмену и просил последнего оказать ему честь, прибыв при первой возможности в министерство виконта Сидмута.
Сперва Сандмен решил, что весть плохая, что его отец взял в долг у виконта Сидмута и теперь его светлость намерен потребовать жалкие остатки состояния Сандменов. Однако же отец, насколько было известно Райдеру Сандмену, никогда не водил знакомство с лордом Сидмутом, в противном случае он бы непременно этим похвастался, потому что любил бывать в обществе значительных персон, а мало кто в стране был персоной более значительной, чем первый государственный секретарь — министр внутренних дел его величества.
Так зачем Райдер Сандмен понадобился министру?
Выяснить это можно было только одним способом.
Виконт Сидмут был сама худоба: тонкие губы, жидкие волосы, узкий нос и узкая челюсть. Он заставил Сандмена два часа протомиться в приемной и встретил вошедшего хмурым взглядом, не встав из-за письменного стола.
— Мне рекомендовал вас сэр Джон Колборн. Вы, кажется, сражались в его батальоне при Ватерлоо?
— Совершенно верно, милорд.
Сидмут хмыкнул, словно отчасти не одобрял участия в битве при Ватерлоо. Скорее всего, подумал Сандмен, так оно и есть. Наполеоновские войны вот уже два года как отошли в прошлое, однако британцы, судя по всему, все так же делились на тех, кто воевал с французом, и тех, кто сидел дома. Последние, как подозревал Сандмен, завидовали и при случае были не прочь намекнуть, что пренебрегли возможностью погулять за границей ради процветания Британии.
— Сэр Джон сказал мне, что вы ищете работу.
— Вынужден искать, милорд.
— У вас нет источника дохода? — спросил Себастиан Уитерспун, личный секретарь министра, молодой человек с пухлыми щеками и колючим взглядом. Он сидел у стола патрона.
— Есть, незначительный, — ответил Сандмен, сочтя за благо умолчать о том, что этот источник — крикет. — Его недостаточно, — уточнил Сандмен, — и много из заработанного уходит на оплату долгов, оставшихся от отца.
— По закону, Сандмен, — нахмурился Уитерспун, — вы не отвечаете за долги отца.
— Я отвечаю за доброе имя семьи, — возразил Сандмен.
Его отец наделал огромных долгов, ему грозило заточение или изгнание, и тогда он покончил с собой, запятнав свое имя и оставив жену и дочь без средств к существованию.
— Мне нужен человек для одного дела, — сказал министр, — но должен сразу предупредить, что работа временная.
Он кивнул на высокую корзину, которая стояла на ковре и была доверху набита бумагами. Тут были свитки, конверты с сургучными печатями и даже несколько бумаг, перевязанных красной тесьмой наподобие юридических документов.
— Все это прошения, капитан. Осужденный преступник может просить государя о смягчении наказания и даже о полном прощении. Все прошения поступают сюда, и, если преступление не особенно страшное и за осужденного ходатайствуют достойные лица, мы можем проявить милосердие. Скажем, смертный приговор заменить на каторжные работы.
— Вы, милорд? — спросил Сандмен, которого поразило «мы» в словах Сидмута.
— Прошения подаются на высочайшее имя, — пояснил министр, — однако ответственность за решения возлагается на это министерство, а мои решения утверждает Тайный совет. — Сидмут бросил Сандмену прошение. — Иной раз какое-нибудь прошение побуждает нас вникнуть в существо дела. В таких крайне редких случаях мы назначаем дознавателя. — Министр помолчал и добавил: — Лицо, приговоренное к смерти, уже прошло через суд, и вина его доказана. У нас не принято ставить под сомнение компетентность судей, капитан, но в исключительных случаях мы все же проводим дознание.
Сандмен развернул свиток и прочитал: «Господь мне сведетель он добрый мальчик и ни убевал Леди Эйвбери потому как знаит Господь он и мухи ни обидит».
— Речь идет о Шарле Корде, — пояснил лорд Сидмут, — а прошение подала его мать и подписала фамилией Кратвелл, но парень, видимо, взял французскую фамилию, почему — одному Богу ведомо. Его осудили за убийство леди Эйвбери. Злодей ее изнасиловал и заколол, так что заслужил виселицу. Когда казнь? — обратился он к Уитерспуну.
— Через неделю, милорд.
— Зачем же тогда дознание? — спросил Сандмен.
— Затем, что просительница Мейзи Кратвелл — белошвейка ее величества королевы Шарлотты и ее величество милостиво выказала интерес к этому делу, — ответил лорд Сидмут тоном, не оставлявшим сомнений в том, что он с удовольствием придушил бы супругу короля Георга III за подобную милость. — Мой долг верноподданного — заверить ее величество, что в виновности осужденного нет и малейших сомнений. Я написал ее величеству и уведомил, что назначаю дознавателя. Я спрашиваю, капитан, хотите ли вы им стать.
Сандмен колебался. Он не был уверен, что справится с расследованием преступления. Лорд Сидмут принял его колебания за нежелание и раздраженно бросил:
— Задание едва ли обременит вас, негодяй явно виновен, и требуется всего лишь успокоить королеву, которая по-женски озабочена этим делом. Месячное жалованье за день работы.
Месячное жалованье было Сандмену как нельзя кстати.
— Разумеется, я согласен, милорд. Почту за честь.
Уитерспун встал, давая понять, что аудиенция окончена. Министр кивнул на прощание, сказав:
— Уитерспун выдаст вам письменную доверенность, а я жду отчета. До свидания, сэр.
Сандмен проследовал за секретарем в приемную, где за столом корпел над бумагами письмоводитель.
— Поставить печать на доверенности займет минуту-другую, — сказал Уитерспун, — присядьте, пожалуйста.
Сандмен еще раз перечитал прошение. Мейзи Кратвелл настаивала на невиновности сына, однако в подтверждение не могла привести никаких доказательств.
— В письме сказано, — заметил Уитерспун, держа над свечкой палочку сургуча, — что вы проводите дознание от имени Министерства внутренних дел, и содержится просьба оказывать вам содействие. Но заметьте, капитан, мы не можем его требовать на законном основании, а можем только просить. Я бы рекомендовал вам не очень увлекаться дознанием. Осужденный, безусловно, виновен. Вы найдете Корде в Ньюгейте, проявите должную настойчивость, он признается в своем преступлении, и ваше задание будет выполнено. Чего нам решительно не хочется, капитан, так это осложнять дело. Представьте краткий отчет, который позволит министру убедить королеву, — и забудем об этом прискорбном случае.
— А если он невиновен? — спросил Сандмен.
Предположение, судя по всему, ужаснуло Уитерспуна.
— Такого не может быть! Его же признали виновным.
— Совершенно верно, — произнес Сандмен, забирая у Уитерспуна доверенность. — Министр упоминал о вознаграждении. — Ему было противно говорить о деньгах, джентльмену не пристало касаться этой темы. — Не согласились бы вы, мистер Уитерспун, выдать наличными? Неизбежны расходы…
Он замолк, поскольку, хоть убей, не представлял, в чем они могут состоять.
Уитерспун и письмоводитель уставились на Сандмена с таким видом, будто у того свалились штаны.
— Наличными? — переспросил Уитерспун.