С тех пор он стал при любой возможности убегать на берег Сушки, чтобы посмотреть на зовущих с реки. Ромочка прятался повыше, за кустами, чтобы не спугнуть их и самому не полезть, забывшись, в воду. Их ласковый зов оказался чем-то вроде бездумной птичьей песни, которую они повторяли на разные лады, листая образы и воспоминания в Ромочкиной голове. Наверное, они проделывали это с каждым, кто приходил на реку.
Потом им наскучили немногочисленные мысли Ромочки, и робеть они тоже перестали. Подплывали к самому берегу, возились в зарослях кубышек, с боем выдергивали резиновые стебли и мастерили гирлянды из желтых пузатых цветов. А Ромочка смотрел во все глаза и удивлялся, каким же глупым он был раньше. Ведь они казались ему неописуемого вида тварями, чем-то вроде живых коряг или циклопических водомерок с ловкими мерзкими лапами. А теперь, следя за их играми, он ясно видел, что это девочки, чудесные нежные девочки в липнущих к телу белых одеждах. Они гонялись друг за другом, вспенивая воду, выбирались погреться на стволы поваленных бобрами деревьев и мгновенно исчезали при любом резком звуке, оставив одни только круги на речной глади. Они были такими красивыми, такими хрупкими, что Ромочкино сердце плавилось от немого обожания. Ему все нестерпимей хотелось скатиться по заросшему травой берегу и нырнуть к ним. Но дяденька в очках строго-настрого запретил ему приближаться к воде, а Ромочка верил взрослым и чтил их запреты почти как божественные табу. Уже то, что он все-таки приходил на реку снова и снова, граничило со святотатством, но навеки детское сознание Ромочки не могло совладать с оглушившей его любовью к чудесным девочкам.
Он чуть было не повернул назад, когда однажды утром, явившись на свое излюбленное место, увидел там рыбачку Катю. Вроде бы она здесь обычно не удила, место было мелководное, затянутое водорослями, – а вот пришла все-таки. Ромочка уже собрался отступить, пока она его не заметила, но тут увидел совсем рядом, под плакучей ивой, одну из белых девочек. Он постепенно научился отличать их друг от друга, и это была одна из его любимиц: тоненькая, с аккуратной гладкой головой, похожая на безделушку из маминой комнаты – фарфоровую балерину.
Ромочка и сам не понял, как оказался на своем обычном наблюдательном посту. Но не мог же он оставить фарфоровую балерину одну.
– Ромочка, – сказал у него в голове чистый радостный голос. – Пришел Ромочка.
Балерина не играла и не грелась на солнце. Прячась под нависшими ветками, она очень медленно, осторожно приближалась к Кате. Чем-то Катя ее заинтересовала – наверное, тем, что тетенька, а рыбу ловит. Ромочка тоже удивлялся, потому и запомнил, что тетю с удочками Катей зовут. Когда Ромочка был поменьше, она пару раз показывала ему, как насаживать червяка и коротким движением забрасывать поплавок не в кубышки и не на дерево, а ровно туда, куда хочешь. Ромочке нравилась Катя, нравились ее пушистая темная челка и рыжие веснушки возле носа. Только она всегда была какая-то грустная. Интересно, и сейчас грустная? Заинтригованный Ромочка пополз, пыхтя, вниз по насыпи, чтобы увидеть хоть краешек Катиного лица. И обнаружил, что рыбу она ловить и не думает. Удочки, садок – все лежало без дела в траве, а Катя сидела, напряженно выпрямившись, и смотрела ровнехонько туда, где тихо покачивалась над водой глянцевая голова балерины. Катя ее заметила! Она тоже видела всяких-разных! Прижимаясь к земле и тщетно уворачиваясь от жгучих поцелуев крапивы, Ромочка сползал все ниже, к воде. И уже у самой кромки понял: Катя не просто наблюдает за девочкой, прячущейся под ивой, она с ней разговаривает. Так тихо, что нельзя было расслышать ни слова, но Ромочкина любимица подплывала как завороженная все ближе, точно Катя звала ее…
И тут Ромочка вдруг провалился ногой в пустоту, потерял равновесие и шумно, с воплем сполз в воду. Катя вздрогнула и поспешно обернулась, а фарфоровая балерина скрылась в речных глубинах.
Спустя мгновение Катя уже поднимала вытащенного из воды Ромочку на ноги и шепотом негодовала:
– Ты зачем сюда пришел?!
– К девочкам… – смущенно пробасил Ромочка, размазывая ил по штанине.
Катя нахмурилась:
– К каким девочкам?
– Которые в реке… ну вы же сами видели… я тоже на них смотреть хожу.
Ромочка бубнил объяснения, даже несколько польщенный таким вниманием, а сам разглядывал Катино лицо. Нет, оно больше не было грустным, теперь в каждой его черточке сквозил глубокий, давно вынашиваемый страх. У мамы становилось такое лицо, когда она видела паука. Она всю жизнь их боялась, но не до обыкновенного визга, как все тетеньки, а тяжело, по-настоящему. Ромочка скорее почувствовал, чем понял головой: Катя тоже увидела своего паука.
– Девочки… – повторила Катя и быстро зашептала: – Нельзя сюда ходить. Они тебя заберут. Туда, в воду, заберут, и всё. Или подменят, отправят вместо тебя к нам лягушку здоровенную, а все будут думать, что это ты.
Ромочка представил себе, как лягушка важно гуляет по Вьюркам, а все с ней здороваются, и хихикнул.
– Я правду говорю, – Катя заглянула в Ромочкины безоблачные глаза, и ему стало вдруг не по себе от этого взгляда. – Чтоб духу твоего здесь не было. Ты где живешь? Ну-ка давай показывай.
Ромочка зря ей доверился: Катя оказалась злой ябедой. Нажаловалась тете Лиде, что Ромочка на реке околачивается, да еще приврала, что он там чуть не утонул. Тетя Лида охала, всплескивала руками, а потом, не зная, как еще наказать великовозрастного чужого ребенка – чтобы понял, а то без наказания не поймет ведь ничего, – заперла его на даче и строго-настрого запретила выходить. Сидеть взаперти не по собственной воле оказалось очень противно и обидно.
Ромочка побитым сенбернаром бродил по даче, плакал, даже обзывал в сердцах дурами и тетю Лиду, и Катю. У него отобрали чудесных девочек, теперь они будут играть без него, а что он такого сделал, почему такая несправедливость…
В унынии и заточении Ромочка провел два дня. Приходила тетя Лида, оставила банку супа и мерзкие рыбные котлеты – и снова заперла дверь. Она даже немного удивилась, что Ромочка не пытался убежать – через окно, например. А зачем и, главное, куда ему было убегать, если все равно нельзя на реку. Катя сказала, что будет его там караулить. И Ромочка представлял, как она караулит его под насыпью – с овчаркой Найдой на поводке, как пограничник. И тетя Лида, наверное, тоже станет караулить, вон какая сердитая ходит. Обе будут днем и ночью бродить по берегу с собаками, охраняя реку от Ромочки. Его тайная дружба с речными девочками раскрыта, опозорена, и остаток жизни он проведет здесь, в разлуке с ними.
Ночью Ромочка проснулся от шума. Человечек с совиным лицом возился на полке, где хранились книги и всякая дачная мелочь. За последнее время человечек оформился окончательно, превратился из малопонятной узловатой фигурки в ладного гномика серой масти.
На кресло-кровать под полкой упруго падали книги, коробочки, пузырьки. Ромочка ругался, хлопал в ладоши, но человечек не уходил. Пришлось встать и включить свет. Всякий-разный тут же свалился с полки и юркнул под шкаф. Он всегда пропадал бесследно, не давая рассмотреть себя на свету.
На кресле поверх всего сброшенного лежал странный желтый кирпичик. Ромочка взял его, повертел в руках и наконец понял – это маленький радиоприемник, по которому мама иногда слушала новости. Он щелкнул переключателем, из крохотного динамика послышалось шипение, то нарастающее, то убывающее, как шум ночного леса. Колесико легко крутилось туда-сюда, и шум менялся, но не превращался, как обычно, в музыку и голоса.
– Ро…
Он замер, торопливо прокрутил обратно и прижал приемник к уху.
– Ромочка, – сказал из динамика легкий ласковый голос. – А мы к тебе. Мы к тебе…
Они пришли следующим вечером. Ромочка мучительно ждал их, боясь отойти от окна даже на пару минут, и за весь день съел одно яблоко. И после заката, когда оранжевые всполохи еще горели в небе, сад вдруг наполнился шорохом и смехом, и чудесные девочки возникли из ниоткуда: расселись в траве, весело закачались на ветках. Они вертели в руках забытую в беседке посуду, перекидывались яблоками, теребили прислоненный к крыльцу велосипед – и вдруг брызнули врассыпную, испуганные внезапным звонком.
Ромочка застыл у окна в безмолвном восторге, ничем не выдавая своего присутствия. Но девочки сами быстро его обнаружили и подошли, начали стучать по стеклу долгими белыми пальцами. В сумерках казалось, что от них идет еле уловимый молочный свет. Ромочка очнулся, с трудом оторвал прилипшую к размякшей краске на раме щеколду и распахнул окно. Множество нежных и очень холодных рук потянулось к нему, и он словно перетек в них, оказавшись каким-то образом уже за стенами дачи, в центре белого хоровода. Девочки окружили его, и каждая норовила дотронуться, погладить, ласково пощекотать. От них пахло рекой, водорослями, чистой речной рыбой. И ледяное, прозрачное счастье медленно растекалось в Ромочкином сердце…
И вдруг откуда-то послышались шум и крики. Девочки опять брызнули врассыпную, как стайка мальков, и Ромочка увидел Катю. Растрепанная, со строгим побелевшим лицом, она шла по садовой дорожке, замахиваясь на девочек большим пучком какой-то зелени и исступленно повторяя:
– Хрен да полынь! Плюнь да покинь! Хрен да полынь!..
Выглядело это нелепо, и присказка была дурацкая, Ромочка даже пару раз, не удержавшись, хихикнул над нехорошим словом «хрен». Но бедным девочкам было не до смеха, они испуганно шарахались от Кати, от горького полынного веника, вскрикивали беспомощно, по-птичьи, и растворялись в сумерках с тихим плачем. Ромочка пытался остановить их, умоляюще хватая за нежные руки и белые одежды, но они ускользали и таяли, таяли…
– Перестань! – взревел Ромочка и чуть не бросился на Катю с кулаками, но остановился, не добежав до нее. Наверное, потому, что на тетенек ведь с кулаками нельзя. И еще потому, что внезапно увидел, как просвечивает у Кати внутри что-то непонятное и постороннее, близкое этим, всяким-разным, – только сама она этого, похоже, не чувствует, не знает пока о том, что стала другой. Ромочка не знал, как описать то, что он видел, да и не думал об этом, а если бы его спросили – совсем растерялся бы, не в силах объяснить, что Катя вспыхнула изнутри, и она не светится нежно, как речные девочки, а горит по-настоящему, и от нее идут прозрачным маревом волны жара. Бледный пламень проступал сквозь ее телесные очертания, тлел в глазах, и Ромочка инстинктивно почуял, что это не только красиво, но и опасно, и трогать Катю сейч