Ему уже было стыдно – и за свою внезапную бабскую панику, и за то, что так обошелся с Катей. Никита достал коньяк и с отвращением сделал большой глоток.
Но он был уверен, что ему не показалось – он действительно видел бледное пламя, сверкнувшее на секунду в ее зрачках.
Охота
У бухгалтерши Лиды дачка была маленькая, неприметная, скромная – вся в хозяйку. Лида в свои сорок с небольшим имела уже полное право считаться старой девой, а на вид была даже не старой, а какой-то допотопной: носила длинные юбки и платочки, под которыми прятала тонкую седоватую косицу. На дачу Лида приезжала в самом начале сезона и сразу принималась трудиться. Каждые выходные она в одиночку старательно копала, сажала, удобряла, подрезала. Сметала в кучу сухие прошлогодние листья и веточки, вычищала до блеска свою одноместную дачку, помогала выбраться из-под земли первоцветам, оградки им из щепок сооружала, чтобы не наступить случайно. А потом, в благословенные дни летнего отпуска, окончательно переезжала в свое маленькое ухоженное царство. Но не грелась праздно на солнышке, а продолжала неутомимо работать. Чтобы и сад, и огород были образцово-показательными, чтобы, глядя вокруг, чувствовать тихую радость и понимать – все не зря живешь – дело делаешь. «Лида – труженица», – уважительно говорили соседи, и от этого она тоже ощущала тихую радость. Но не гордость, нет, грешно гордиться.
Тем утром Лида пропалывала клубнику. Удобно устроившись на низкой скамеечке, она выдергивала крохотные розетки одуванчиков и бодяка – от этих врагов навсегда не избавишься, сколько ни старайся, ни выкапывай их долгие мясистые корни. Кустики клубники никли под тяжестью ягод – третий урожай уже. Лида и варенья наварила со стевией, сахарной травой, и деткам соседским раздала, и сама наелась как никогда в жизни. Клубника была сладкая, вкусная, но Лида беспокоилась, не истощит ли это бесконечное плодоношение сами растения. А если подкармливать постоянно – тоже навредить можно. Лида сорвала глянцевую ягоду, отправила в рот – сладость невозможная. Как же на даче хорошо, и что уехать отсюда теперь нельзя – тоже, в общем-то, хорошо. Кто ее там, в городе, ждет, разве что начальство. А лето, которое уже пятый месяц тянется, – так это вообще прекрасно, чудны дела твои…
Закачались ветки крыжовника у забора, и сильно так закачались, хотя ветра не было. Лида подняла голову. Ветки все еще подрагивали, но уже другие, правее, как будто кто-то медленно пробирался вдоль забора по кустам. Кошка, подумала Лида, от той старушки забежала, как ее там, то ли Тамара, то ли Варвара.
– Кис-кис, – позвала Лида.
Никто из крыжовника не вышел, а ветки продолжали качаться. Лида заправила под платок выскользнувшую челку, присмотрелась. Ничего постороннего она в кустах не заметила, а крыжовник у нее был аккуратно подстрижен, прятаться вроде бы негде. Ну, на то она и кошка, захотела – пришла, захотела – ушла…
Неизвестный гость тем временем перебрался из крыжовника в заросли топинамбура. Эту земляную грушу, на вкус ничего общего с грушей как таковой не имевшую, Лида растила скорее для красоты. Из высоких стеблей получалась неплохая живая изгородь. И вот сейчас эти стебли беспокойно качались из стороны в сторону, а еще Лида услышала треск и шуршание. Ежик, с облегчением догадалась она, ну конечно же, ежик, самого не видно, а топает как слон. Сфотографировать бы его – Лида тщательно документировала каждый визит дикой живности на свой участок. Просто так, для себя. Зверюшек она любила, мечтала в детстве стать зоологом – а стала бухгалтером, сама не поняв, как так вышло.
Маленький красный фотоаппарат она хранила на полочке в прихожей именно для таких случаев. Лида бесшумно метнулась к дачке, открыла дверь, схватила не глядя свою мыльницу и на цыпочках подошла к зарослям топинамбура. В них по-прежнему что-то шевелилось. Не спугнуть бы, ежики быстро бегают. Одно резкое движение – и все, укатилась колючая капля.
Не отводя взгляда от дисплея мыльницы, Лида раздвинула подрагивающие стебли и от неожиданности тут же нажала на кнопку.
Что-то темное и крупное, совсем не похожее ни на кошку, ни на ежа, притаилось в зарослях. Ошарашенная Лида тщетно пыталась понять, где у этого существа голова, где ноги, где вообще что. А в следующую секунду посреди этой бесформенной шевелящейся массы распахнулась огромная пасть. В ней не было ни языка, ни нёба – только неисчислимое множество зубов, острыми рядами уходящих в багровую глотку. Лида взвизгнула и отшатнулась, улетел куда-то фотоаппарат, а темная тварь прыгнула на нее. В последний миг Лида успела почуять теплую волну гнилого мясного запаха из пасти, внезапно и полностью заслонившей весь мир вокруг.
Ближе к вечеру заглянула соседка – взять у Лиды клубники на варенье, как договаривались. Постояла у калитки, позвала, потом зашла на участок. Все было как обычно – чистенько, ухожено, только самой хозяйки не видать. Соседка позвала еще, а потом ушла, решив, что Лида куда-то отлучилась или вздремнуть прилегла после трудов праведных.
Лида жила так одиноко и незаметно, что об ее исчезновении вьюрковцы узнали только через пару дней, после нового случая. А произошел этот случай на противоположном конце поселка, в даче номер шесть по Лесной улице.
Там обитало семейство Усовых: Максим, Анна и сын их Леша, более известный как Леша-нельзя – именно так родители к нему обычно и обращались. Это он месяц назад сильно отравился ядовитым пасленом, которым ни с того ни с сего заросли во Вьюрках все канавы и обочины.
Усовых во Вьюрках вежливо и молчаливо недолюбливали – примерно так же, как Бероевых. Они тоже не вписывались в благостную старосветскую дачную атмосферу. Не жили тут поколениями, участок не получили как положено, а сами купили, отгрохали здоровенный дом безо всяких резных переплетов и тюлевой веранды, к дому пристроили гараж, тоже огромный, для своего гробоподобного внедорожника, который еле втискивался во вьюрковские улочки. Все у Усовых было крупногабаритное, тяжелое, да и сами они тоже. И Леша-нельзя наелся паслена потому, что привык совать в рот вообще все, чтобы прокормить свой неудержимо растущий организм. Впрочем, пышнотелость и старшим поколением дачников одобрялась как признак здоровья и сытости, и младшим воспринималась снисходительно – любители спортзальной усушки на дачи почти не ездят. Но Усовы, в довершение всего, жили с невероятным напором и шумом. Максим с Анной общались на таких повышенных тонах, что обсуждение обеденного меню или похода на речку соседи принимали поначалу за бурную ссору. Впрочем, и ссор хватало, и Леша-нельзя регулярно получал от родителей по различным частям тела и уносился с ревом. Иногда к Усовым приезжали гости, такие же огромные, на огромных машинах – родня, видимо, – и оглушительно хохотали, поглощая шашлыки под водочку.
Тихой и хрупкой была только Лешина бабушка Лизавета Григорьевна, о почти призрачном существовании которой регулярно забывали даже сами Усовы. Ветхая, белоглазая, она выходила иногда за ворота, дожидалась первого случайного прохожего и путано, долго рассказывала ему всю свою длинную неяркую жизнь.
Все произошло средь бела дня, когда выяснилось, что засорилась труба под туалетом, по которой нечистоты стекали за забор, в лесную канавку. Анна крикнула Максиму, чтобы он немедленно эту трубу прочистил. Максим крикнул из дома, что уже пытался и ничего не вышло, а в лес он идти не намерен, так что придется ставить в сортир ведро, как у всех. Анна ответила, что не хочет, как у всех, а хочет удобно, и пусть Максим попробует еще раз. Максим отказался и оглушительно пожелал ей успеха в трудном ассенизационном деле, раз для нее это так важно. Тут подключился Леша, который крикнул, что не будет собирать малину, потому что в малиннике кто-то ходит и он боится. Разъяренная Анна, возившаяся с трубой и ведрами, отвесила ему незапачканной частью руки подзатыльник и велела делать что сказано. Максим собрался выйти во двор, чтобы сделать сыну внушение. Ревущий Леша тем временем удрал за ворота – он вообще не хотел собирать засиженную клопами малину, а хотел кататься на велосипеде.
Переобуваясь в прихожей – за чистотой в доме жена следила строго, для улицы одна обувь, для дома другая, – Максим услышал снаружи дикий, слишком громкий даже для его привычных ушей визг. Он вылетел за дверь и столкнулся с перепуганной Лизаветой Григорьевной, которая дрожащей рукой указывала на дальний забор и лепетала:
– Мешок… Мешок, черный…
Вежливо отодвинув слабоумную тещу в сторону, Максим направился к дачному туалету. Но Анны там не было. Он растерянно оглядел участок и заметил что-то ярко-желтое в траве рядом с малинником. Это оказалась огромная резиновая перчатка, которую жена, очевидно, надела, чтобы прочистить трубу. Максим брезгливо поднял ее, неожиданно тяжелую и булькающую внутри…
Из перчатки вывалилась окровавленная рука с любимым жениным перстнем на пухлом указательном пальце. Судя по лохмотьям плоти, рука была отгрызена кем-то чуть выше запястья.
Соседи быстро забыли о своей неприязни к семейству Усовых, увидев огромного Максима побелевшим от ужаса и со слезами на выпуклых бычьих глазах. Обыскали весь участок, и соседние дворы, и улицу, но никаких следов Анны не обнаружили. Лизавета Григорьевна, твердившая поначалу про черный мешок, теперь умолкла и только дрожала всем своим невесомым телом.
Люди постепенно прибывали, явились председательша с мужем и активная молодежь в лице Пашки, Никиты и Юки. Посовещавшись, вьюрковцы пришли к выводу, что нечто, напавшее на Анну и, очевидно, сожравшее ее, явилось из леса. И теперь надо готовиться к тому, чтобы держать оборону от неизвестного врага. Только никто не знал, как ее держать.
– Баррикадироваться надо! Забор укреплять! – уверенно заявил старичок Волопас.
– Чем? – развел руками Петухов.
– Доски нужны, мешки с песком, с цементом…
– Мешок, мешок… – встрепенулась Лизавета Григорьевна.
– Цемент я вам не отдам, мне фундамент укреплять, – отрезал Степанов.