– Я застряла.
Никита выволок ее за ноги обратно. Выплюнув землю и отряхнувшись, Катя сказала, что знает, куда ведет ход. Никита хмыкнул – ему для того, чтобы понять это, не потребовалось лезть в нору. Местоположение подкопа – у дальней стены, поближе к забору, – не оставляло сомнений, что ведет он на участок Бероевых.
– Потому и замок остался. Изнутри влезли и кости притащили. Уроды! – Катя еще раз сплюнула на пол. – Говорю же: слишком это по-человечески – другого подставлять.
– Так зверь… это что, кто-то из них?
Катя пожала плечами:
– А ты их самих-то когда в последний раз видел?
Никита задумался. Бероевых и впрямь давно уже не было видно, даже Светка перестала выгуливать детей по своему раз и навсегда установленному маршруту. Но они всегда жили замкнуто, мало с кем общались, и никто на это особого внимания не обратил.
– Вот, а я к ним пару раз пробраться пыталась. Мало ли. Может, они заметили, всполошились, ну и… сам понимаешь.
– Ничего я не понимаю, – отрезал Никита. – То у тебя лешие с кикиморами, то соседский заговор.
– А кто говорил, что легко будет? Ну что, пойдем?
– Куда?
– К соседям в гости.
Старое высокое грушевое дерево росло на самом краю Катиного участка. Оно уже давно вышло из плодородного возраста и только изредка давало твердые зеленые плоды, мало чем похожие на груши. Не срубали его по соображениям сентиментальным – сколько лет уже тут, тень дает, живое. Но сейчас обнаружилась и дополнительная польза: ветки старой груши нависали над высоким забором и над бероевскими владениями. Именно здесь Катя пыталась пробраться к соседям или хотя бы понаблюдать за происходящим у них на участке. Но каждый раз откуда-то вдруг появлялась Светка Бероева, и приходилось спешно скатываться на землю во избежание вопросов и скандалов.
Обдирая руки, ломая хрупкие старые ветки, Катя с Никитой перелезли через забор и, взмокшие и исцарапанные, приземлились на заросший газон. Вдоль ровных, мощенных белой плиткой дорожек у Бероевых были расставлены фонари на солнечных батарейках, и цепочки светящихся матовых шаров опутывали участок, словно елочные гирлянды. А среди этой умиротворяющей иллюминации слепо чернели окна огромного особняка. «Настоящая дачная цитадель, – подумал Никита, глядя на дом, – лучшей берлоги зверю не найти. Наверное, он попросту сожрал все семейство, чтобы обосноваться тут. А Светка… скорее всего, Светка и была этим самым зверем. Подходящее амплуа для образцовой жены и матери, зарубившей тяпкой спятившего старика».
Потихоньку, избегая освещенных участков, они обошли дом, но ничего интересного не обнаружили. Решетки на окнах, дверь заперта – Катя рискнула на цыпочках взобраться на крыльцо и подергать за ручку. А Никиту постепенно охватывал азарт – это же был настоящий квест, «попади в таинственную дачу», и его, невзирая на все реальные и воображаемые опасности, хотелось пройти до конца. В квесты Никита, будучи почти тридцатилетним лоботрясом, играл довольно часто и знал, что на каждом уровне бывает какая-нибудь неочевидная лазейка…
И тут он увидел наружную дверь в подпол – Бероевы, как видно, оборудовали там погреб, а размеры дома позволяли не ограничиваться обычным люком в полу, в который не очень-то удобно спускаться и загружать припасы. Двойная дверь распахивалась в обе стороны, а ручки были спутаны вместе толстой проволокой.
Проволока оказалась закрученной на совесть, но в четыре руки они ее одолели и аккуратно, чтобы ничем случайно не грохнуть, открыли погреб. Оттуда пахнуло уже знакомым густым духом бойни. Катя отпрянула, зажав нос, а Никита первым полез в темноту, движимый все тем же квестовым азартом.
Луч фонарика скользил по полкам со всякой хозяйственной мелочью, банкам с соленьями, мешкам с картошкой – сколько Светка ни кичилась своим английским газоном и европейским особняком, а погреб у нее был самый обыкновенный, дачный.
Уже мелькнула впереди лестница, ведущая наверх, к люку в полу. И тут в темноте что-то заворочалось и издало мучительный булькающий хрип. Дрожащий луч фонарика метнулся на звук, и Катя, вскрикнув, спряталась за спину Никиты.
Живой полуобглоданный скелет полз к ним по бетонному полу, мерно постукивая костями. На костях краснели неровные полоски мяса. Кое-где уцелели лоскуты плоти покрупнее, с кожей, и они подрагивали при каждом движении. И это почти съеденное существо, почему-то все еще способное шевелиться, мычало и булькало, тараща на них единственный, лишенный века круглый глаз.
С большей части лица кожа и мышцы были сорваны, но по жестким черным волосам на макушке и квадратной челюсти Никита узнал этого получеловека. Это был Бероев. Бывший солидный бизнесмен и, по слухам, криминальный авторитет подползал все ближе, роняя с полок банки и щелкая навечно оскаленными зубами.
– Это ведь заложный? – выдохнула Катя, глядя на Никиту с надеждой, как будто подсказки ждала. – Заложный мертвец, правильно?
– Понятия не имею! – Никита схватил стоявшую у стены лопату. – А ну отойди!
– Стой, вдруг хуже сделаешь!.. Как же с заложными-то надо? Я про них не помню ничего.
– Отойди, я сказал!
Катя присела на корточки, загребла с пола горсть мусора – камешки, песок, сухие листья – и, размахнувшись, швырнула все это подальше:
– Тогда в дом войдешь, когда весь мак соберешь!
После этого нелепого маневра Бероев, замычав, развернулся и… пополз в противоположном направлении. Никита, не веря своим глазам, смотрел, как он елозит костями по полу, послушно собирая песчинки и камешки.
Катя взлетела вверх по лестнице, налегла на крышку погреба – раз, другой, потом сверху что-то шумно упало, и крышка поддалась. Они выбрались в какое-то обширное темное помещение, поспешно захлопнули крышку и на всякий случай встали прямо на нее. Кружок света выхватил из темноты гнутые ножки деревянной тумбочки, коврик, легендарные бероевские часы с маятником, бой которых было слышно всем соседям. Только теперь они стояли, и циферблат подернулся пыльным узором.
– Дверь ищи, дверь, – нетерпеливо зашептала Катя.
– А как же чай? – спросил приятный женский голос, и Катя с Никитой тут же зажмурились от внезапно вспыхнувшего света.
В дверях стояла Светка Бероева в велюровом домашнем костюме и тапках с заячьими мордочками. Ее очки в тонкой оправе поблескивали все так же интеллигентно и строго. А у Светкиных ног свернулись кожистыми кольцами огромные черные звери. Два зверя.
– Уж извините, что я в домашнем, но вы тоже без приглашения, – кивнула Светка гостям.
– Вы что… это же… – давился словами Никита, тыча в зверей пальцем.
– Какие ни есть, а для матери всегда малыши, – и Светка улыбнулась сладко-сладко, совсем как полная молока и счастья красавица-мать в рекламе детского питания. – Вы уж извините еще раз, но детки очень кушать хотят.
Растягиваясь и сокращаясь по-пиявочьи, звери бросились на них. Увидев перед самым своим носом круглую распахнутую пасть с бесконечными рядами зубов, Катя закричала так, что зазвенели оконные стекла.
А дальше произошло нечто совсем уже непонятное. Белая, ослепительно яркая вспышка озарила комнату, и сразу же стало нестерпимо жарко, горячо до боли, запахло паленым волосом. Звери забились на полу в корчах, жалобно рыча, точно раненые медвежата. Их толстые шкуры пузырились и покрывались язвами. Пронзительно закричала Светка. Мгновенно раскалившийся воздух жег глаза и горло, было нечем дышать. А Никита, ничего уже не соображавший, вдруг почувствовал, как кто-то схватил его за футболку и поволок…
Он окончательно пришел в себя уже на улице, в канаве под фонарем, куда они с Катей свалились, пробежав целую улицу и совсем выбившись из сил. Шел сильный дождь, настоящий ливень. Никита подставил обожженное лицо под струи воды и с трудом шевельнул запекшимися губами:
– Что это было?
– Это не ее дети, это подменыши, – ответила, стуча зубами, Катя. – Помнишь, Наргиз детей на реку повела и пропала? Вот тамошние и детей тогда тоже забрали. А этих подкинули. С Наргиз не вышло у них, наверное, или почуяли, что чужая… да кто их разберет. А подменыши теперь… ну, прежними становятся. И жрать хотят. Вернуть их надо, в реку, только Светка же не отдаст. Да они, может, и сами не пойдут, прижились, человечину распробовали…
– Хватит, – простонал Никита. – Я не про то, я про огонь…
– Подменыши всегда огня боятся… А он сказал, что я горю… – Катя обхватила голову руками. – Я не понимаю. Не знаю, не знаю…
– Кать… – Никита разлепил опухшие веки. – Да расскажи ты, наконец! Хватит уже… Ты все знаешь. Где кто живет, правила все эти. Откуда? Откуда ты знаешь?! Только не заливай опять про фольклористику в институте… Я поверю, Кать. Я теперь всему поверю.
Катя молчала, наблюдая, как в ручейке прямо под фонарем барахтается из последних сил крупная муха. А потом вдруг улыбнулась еле заметно:
– Слышал стишок детский, про кирпич? А мне бабушка по-своему читала:
По реке плывет кирпич
Из села Стоянова.
Ну и пусть себе плывет
Может, кто-то в нем живет…
Баба огненная
К тому времени, как Катя доросла до более-менее сознательного возраста, мало что уже осталось от папиной мамы, бабушки Серафимы. И это оставшееся сидело целыми днями в своей комнате перед телевизором либо возилось тихонько на кухне, перетирая баночки. Бабушка любила маленькую Катю, и Катя любила – если не саму бабушку, то уж точно ее сказки, истории из тех времен, когда Кати еще не было, а мир уже зачем-то существовал. Но она так и не смогла привыкнуть к странному, сладковато-затхлому бабушкиному запаху. Катя давно поняла, что так пахнет смерть. Мама говорила, это просто старость, у старых людей особый запах, но Катя не понимала по детской бескомпромиссности: какая разница, ведь старость и есть смерть.
А на фотографиях из монохромного прошлого солнце было белым-белым, а бабушка Серафима была феей. Нежной девой такой красоты, какой Катя и в кино не видела. И устоять, конечно, не смогла: ту Серафиму Катя полюбила всей своей дошкольной, не оформившейся еще душой, безоговорочно, как и волшебное село Стояново, из которого были родом и бабушка, и ее сказки.