— Можно на ручки? — попросился Ромочка. Он уже устал плакать, но никак не мог успокоиться.
— А?
— На ручки, — угрюмо повторил Ромочка и, забравшись на лавку с ногами, осторожно уложил лохматую голову Кате на колени. Так мама обычно его утешала, как будто Ромочка и снаружи оставался маленьким. Растерянная Катя устроилась поудобнее насколько возможно и опасливо погладила его по голове.
— Они русалки, да? — с закрытыми глазами спросил Ромочка.
Катя помолчала, вспоминая жуткие фигуры с чуткими многосуставчатыми лапами.
— Почему ты их боишься?
— Потому что они страшные, Ромочка.
— Ты тоже, а я тебя не боюсь… ты меня покачай, как мама.
Катя неуклюже качнулась из стороны в сторону и виновато вздохнула:
— Я не умею.
— Почему? Все мамы умеют.
— У меня детей нет.
Ромочка задумался на минуту, не зная, говорить ей или нет, и все-таки сказал:
— Это потому, что она тебе не разрешает…
— Кто?
Он почувствовал, как наливаются жаром впившиеся в плечо Катины пальцы. И неожиданная, почти хитрая мысль сверкнула в легкой Ромочкиной голове.
— Отпусти меня к девочкам, тогда скажу! — выпалил он.
Катя встряхнула его — грубо, совсем не как мама, и низким чужим голосом повторила:
— Кто?
— Отпусти к девочкам…
Катя прикусила губу, посмотрела на него серьезно, как на взрослого, и кивнула:
— Ладно. Кто?
— Тетенька из огня. Высокая-высокая, и горит, как ты.
— Я горю?.. — удивилась Катя и потрогала свой лоб.
— Не там, тут. — Ромочка постучал себя пальцем по груди. — Я видел. Ты меня правда отпустишь? Ты обещала.
— Обещала.
— Ну вот. — Ромочка счастливо улыбнулся и мгновенно заснул.
Рано утром Катя разбудила его, велела сполоснуться из рукомойника, чтобы избавиться от полынного духа, и одеться во все чистое. Ромочка сразу понял, куда они собираются, и благодарно затих. Радостное предвкушение распирало его.
Они тихонько прошли по безлюдному еще поселку и спустились к реке. Река тоже спала, только водомерки скользили по буроватой глади. Катя бросила камешек, разбила речное зеркало, и на стволах прибрежных ив замерцали блики.
— Принимайте гостей.
У мостков что-то шумно плеснулось, и Ромочка расплылся в улыбке, увидев знакомую голову с тонкой нитью пробора. Катя тоже ее заметила, и по ее мгновенно закаменевшему лицу стало понятно, что она не любит речных девочек, не верит им. Испугавшись, что она передумает, Ромочка торопливо сбросил сандалии и хотел войти в воду, но Катя схватила его за руку.
— Ты обещала! — налился свинцовой обидой Ромочка.
Катя крепче сжала его запястье. Ромочка заревел. Он был на голову выше, ему ничего не стоило просто оттолкнуть ее и уйти, но она взрослая, она главная, и она не могла ему соврать…
— Подай знак, — выдавила наконец Катя. — Как будешь там, подай знак.
Ромочка не понял, о чем она, но закивал яростно. И Катя его отпустила.
Он, блаженно улыбаясь, пошлепал по мелководью. Когда вода дошла до колен, идти стало труднее, он пыхтел и размахивал руками. Наконец он почувствовал, как холодные руки смыкаются вокруг его тела…
Катя долго еще стояла на берегу. Трещали стрекозы, рыбья чешуя серебрилась под темной гладью, вспучилась над водой лягушачья голова и, поразмыслив, квакнула. А знака никакого не было.
Охота
Лида в сорок с небольшим имела полное право считаться старой девой, а на вид была даже не старой, а какой-то допотопной: носила длинные юбки и платочки. На дачу она приезжала в начале сезона, сметала в кучу прошлогодние листья, вычищала до блеска скромную дачку, копала, сажала. А в благословенные дни летнего отпуска окончательно перебиралась в свое маленькое ухоженное царство. И продолжала неутомимо работать. «Лида — труженица», — уважительно говорили соседи, и от этого она чувствовала тихую радость. Но не гордость, нет, грешно гордиться.
Тем утром Лида пропалывала клубнику. Кустики никли под тяжестью ягод — третий урожай уже. И варенья наварила, и деткам соседским раздала, и сама наелась, как никогда в жизни. Как же на даче хорошо, разнеженно думала она, и что уехать нельзя — тоже, в общем, хорошо. Кто ее в городе ждет, начальство? А лето, которое пятый месяц тянется, — это вообще прекрасно…
Закачался крыжовник у забора, хотя ветра не было, Лида подняла голову. Ветки подрагивали, будто кто-то медленно пробирался по кустам. Кошка, решила Лида, от той старушки забежала, как ее там… Присмотрелась, но ничего не заметила. Ну, на то и кошка, захотела — пришла, захотела — ушла… Неизвестный гость тем временем перебрался в заросли топинамбура. Высокие стебли беспокойно зашелестели, Лида услышала треск и шуршание. Ежик, с облегчением догадалась она, ну конечно, самого не видно, а шума как от слона. Сфотографировать бы. Зверюшек она любила, мечтала в детстве стать зоологом, а стала бухгалтером.
Лида бесшумно метнулась к дачке, схватила «мыльницу» и на цыпочках приблизилась к топинамбуру. Не спугнуть бы, ежики быстро бегают. Не сводя глаз с дисплея, она раздвинула стебли и от неожиданности тут же нажала на кнопку. Что-то темное и крупное притаилось в зарослях. Ошарашенная Лида тщетно пыталась понять, где у этого существа голова, где ноги. В следующую секунду посреди бесформенной шевелящейся массы распахнулась пасть. В ней не было ни языка, ни нёба — только неисчислимое множество зубов, острыми рядами уходящих в багровую глотку. Лида взвизгнула, улетел куда-то фотоаппарат, а темная тварь прыгнула на нее. И Лида успела почуять теплую волну гнилого мясного запаха из пасти, внезапно заслонившей мир вокруг.
Ближе к вечеру заглянула соседка. Постояла у калитки, позвала, зашла на участок. Все было как обычно — чистенько, ухоженно, только хозяйки не видать. Соседка позвала еще, а потом ушла, решив, что Лида куда-то отлучилась. О ее исчезновении узнали только через пару дней, после нового случая на противоположном конце поселка.
Там обитало семейство Усовых: Максим, Анна и сын их Леша-нельзя. Их во Вьюрках тихо недолюбливали — примерно как Бероевых. Они тоже не жили тут поколениями, участок не получили, а купили, отгрохали дом безо всяких резных переплетов, к дому пристроили гараж для внедорожника. Всё у Усовых было крупногабаритное, тяжелое. И жили они с невероятным напором и шумом. Максим с Анной общались на таких тонах, что обсуждение обеденного меню соседи принимали поначалу за бурную ссору. Впрочем, и ссор хватало, и Леша-нельзя регулярно получал от родителей и уносился с ревом.
Все произошло средь бела дня. Засорилась труба, по которой нечистоты стекали за забор, и Анна крикнула Максиму, чтобы немедленно прочистил. Максим крикнул из дома, что уже пытался и ничего не вышло, так что придется ставить в сортир ведро, как у всех. Анна ответила, что не хочет, как у всех, и пусть Максим попробует еще раз. Максим отказался и оглушительно пожелал ей успеха в трудном ассенизационном деле, раз для нее это так важно. Тут Леша крикнул, что не будет собирать малину, потому что в малиннике кто-то ходит и он боится. Разъяренная Анна, возившаяся с трубой, отвесила ему незапачканной частью руки подзатыльник и велела делать что сказали. Максим собрался во двор сделать сыну внушение. Леша удрал за ворота.
Переобуваясь в прихожей, Максим услышал снаружи дикий, слишком громкий даже для его ушей визг. Он открыл дверь, позвал жену, но ответа не получил. Анны нигде не было. Он растерянно оглядел участок и заметил что-то ярко-желтое в траве рядом с малинником. Это оказалась огромная резиновая перчатка, которую жена, очевидно, надела, чтобы прочистить трубу. Максим брезгливо поднял ее, неожиданно тяжелую и булькающую… Из перчатки вывалилась окровавленная рука с любимым жениным перстнем на пальце.
Соседи быстро забыли о неприязни к Усовым. Обыскали весь участок, и соседние дворы, и улицу, но никаких следов не обнаружили. Люди прибывали, явились председательша с мужем и активная молодежь в лице Пашки, Никиты и Юки. Посовещавшись, пришли к выводу, что нечто, напавшее на Анну и, очевидно, сожравшее ее, явилось из леса. И теперь надо держать оборону от неизвестного врага.
— Баррикадироваться надо! — уверенно заявил старичок Волопас, преподаватель истории на пенсии. — Доски нужны, мешки с цементом…
— Цемент не отдам, мне фундамент укреплять, — отрезал Степанов.
— Такое творится, а вы — фундамент!
— И что теперь, пусть дом заваливается? А на новый забор в том году по пятерке сдавали, и где он?
— Не на забор, а на водопровод, трубы проржавели.
— Что, воду все-таки отключат? — забеспокоились дачники.
— Охренели совсем?! Тут человека сожрали! — взревел Усов.
Сквозь толпу пробирался собаковод, Яков Семенович, вел на поводке овчарку. Протиснувшись в центр круга, он откашлялся, привлекая внимание:
— Найда, я извиняюсь, умеет брать след. Предлагаю для начала установить, откуда пришло это, грубо говоря, существо. Овчарки очень умные, и если дать, я извиняюсь, понюхать… Нет-нет, она не кусается.
Найда чихнула с подвыванием.
— Так давайте, давайте! — засуетился Петухов.
Собаку подвели к откушенной руке. Яков Семенович стоял поодаль, размотав до максимума поводок, и бормотал, что это ужас, до чего дожили. Его скорбное от природы лицо приобрело совсем уж беспросветное выражение. Найда обнюхала забрызганную кровью траву вокруг — с отвращением, фыркая и всхрапывая, как лошадь, покружилась и уверенно направилась в заросли малины. Теория нападения извне, похоже, подтверждалась: за малинником был забор, за забором лес. Но Найда все не показывалась, и в конце концов Якову Семеновичу пришлось раздвинуть ветки, с которых посыпались перезревшие ягоды.
За малинником сходились та часть ограды, за которой находился лес, и та, которая отделяла участок Усовых от соседского. И во второй части забора зияла дыра. Нижний край железного листа был отогнут, и из этого лаза выглядывала Найда. Увидев хозяина, она нетерпеливо гавкнула.