Найда носилась по кустам, только хвост мелькал. Затем, к окончательному недоумению дачников, толкнула носом калитку и деловито потрусила по улице. Если она взяла верный след, то вел он в самое сердце Вьюрков.
Петляя по поселку и надолго останавливаясь в задумчивости, Найда привела к Лидиной калитке. Привычно открыла ее носом, подбежала к зарослям топинамбура и заскулила. Кто-то вспомнил, что здесь живет та женщина в платочке, на богомолку похожая. Начали звать, но из дома никто не вышел. Заметив, что дверь дачки открыта, заглянули внутрь. Кастрюльки, клееночки, образки повсюду, сладко пахнет клубничным вареньем. И тихо, только осы жужжат…
Яков Семенович тем временем сидел на корточках рядом с топинамбуром и разглядывал мелкие бурые пятна на листьях, на заборе, на траве. Юки сначала и решила, что это краска, и не сразу поняла, почему кудрявая тетенька рядом горестно причитает:
— А я-то удивлялась, что ж ее не видно!
Никита заметил в траве что-то яркое. Прямо в одуванчиковой розетке лежал маленький красный фотоаппарат. Никита прокрутил снимки: цветочки, птички, ягодки, бабочки… а последний кадр темный и размытый. Увеличил снимок до максимума, уменьшил обратно, пробовал рассмотреть под разными углами — не помогло. На снимке было что-то расплывчато-зеленое, в центре — что-то расплывчато-черное, а кадр пересекала чуть более отчетливая зеленая палка.
Женщина, сокрушавшаяся по поводу Лиды, ткнула в дисплей:
— Топинамбур. Видите, стебель поперек идет. И листик видно. Топинамбур это. — Она указала на заросли, к которым привела собака.
— А фотоаппарат чей?
— Лидин. Точно Лидин, красненький…
Все обнюхав, Найда опять куда-то рванула. Яков Семенович поспешил следом. Дачники начинали роптать. Надо экстренное собрание созывать, заборы укреплять. Если тут и вправду что-то людей жрет, надо дома сидеть и своих сторожить, деток и стариков в первую очередь. А они бегают за этим сыщиком доморощенным… Может, собака просто так туда-сюда носится. Может, у нее нюх отшибло. А может, след-то она взяла, да не тот. Лешка Усов по всему поселку с утра до ночи шляется, вот и наследил. А Максим свою Аньку сам тюкнул, они же вечно друг на друга орали. Момент подходящий, теперь кто угодно что угодно натворить может, и шито-крыто. Не по следу собака идет, гуляет просто. Вон, опять в калитку чью-то полезла.
Это была Катина калитка. Никита позвал Катю раз, другой. Ткнулся в облупленную дверь — заперто. На рыбалку ушла, решил он и не сразу заметил, что дачники организованно идут вглубь участка. Там, у высокого забора, отделявшего бероевский особняк от Катиных скромных владений, стоял сарай. В таких обычно хранят огородный инвентарь, велосипеды и то, что не пригодилось даже в дачном хозяйстве. Найда поскребла дверь, бросила умный взгляд на хозяина и завыла, по-волчьи запрокинув морду.
На двери был замок. Пашка достал из кармана отвертку и, просунув в петли, одним движением выломал их из прогнивших досок, навалился плечом, но что-то мешало с той стороны. Из темной щели вместе с волной удушливого запаха вырвалась туча мух. Мужчины засуетились, оттесняя от сарая женщин и молодняк. Те упорно рвались вперед, жуть как хотелось глянуть на ужасное…
В сарае всё и нашли. Красно-бурые потеки на стенах, тонкие лохмотья плоти, кости, сухую скорлупку, которую Гена определил как фрагмент черепа. Тут же валялись какие-то тряпки — когда Усов схватил одну, опознав в ней кусок сарафана Анны, из складок вывалился подпорченный уже палец. Никита рванулся посмотреть — нет, не Катин, у Кати ногти были овальные и узкие. Грязноватый палец, натруженный — мозоль желтым шариком проступила под средним сгибом.
— А я говорил, что она… — со значением рассуждал Петухов. — Сразу видно, когда человек психический!
До Никиты постепенно доходило, что речь о Кате. И что ее обглоданных костей в сарае не найдут, потому что неведомый людоед — сама Катя.
— Что вы на нее валите?! — запальчиво крикнула из задних рядов Юки. — Ее, может, первой и… слопали!
— Сарай был заперт, — возразил Петухов. — Заперт, прошу заметить, снаружи, хозяйским ключом.
Яков Семенович, надев садовые перчатки, возился с разбросанными по полу обрывками ткани. Осторожно подцеплял, расправлял и складывал на край деревянного ящика.
— Лиду когда в последний раз видели? — спросил Петухов.
— Дня три назад. — Лидина соседка истерически обмахивалась лопухом. — А потом как ни зайду — никого…
И тут Никиту прорвало. Он, сам удивляясь своей ярости, закричал, что все с ума посходили и он их, конечно, понимает, но Катю он знает, и она не могла, даже чисто физически не могла одолеть огромную Анну. И вообще, как можно подозревать кого-то из своих, никто из людей на такое не способен, это неведомый зверь, очередное вьюрковское проклятие, сожравшее и Лиду, и Усову, и… и Катю, если она только не на реке, а он очень, очень надеется, что она просто ушла на рыбалку…
— Молодой человек, — печально сказал Яков Семенович, — я извиняюсь, но у нас тут давно происходят совершенно невозможные вещи. Вы лучше посмотрите… — Он кивнул на тряпочки. — Что-нибудь из одежды вашей, так сказать, знакомой тут присутствует?
В сарай пробилась Юки. Шумно сглотнула, зажала нос пальцами и опустилась на корточки рядом с ящиком.
— Это теть-Лидин платок. Рисунок такой, я помню… Это не знаю чье. А это вообще от мешка, — Юки подняла голову и с отчаянной честностью посмотрела на Никиту. — Катькиного тут нет.
Никита вышел из сарая.
— Подождите. — На его локоть легли прохладные пальцы Клавдии Ильиничны. — Вы же с этой Катей общались. Кто она, откуда? Семья у нее есть? А лет ей сколько? Кем работает, раз все лето тут сидит?
— Не знаю.
— Как же вы не знаете, если общались? — удивилась Клавдия Ильинична. — Вы хоть можете сказать, кто она вообще такая?
У Никиты в груди что-то мелко задрожало и ухнуло вниз, как яблоко с ветки. Он неожиданно понял, что ничего не знает о Кате, даже фамилию. Помнил только, что любит рыбалку, что правый уголок рта у нее съезжает вниз, когда улыбается, и еще она как-то сказала, что не может иметь детей. И всё. Зато сколько у него возникало вопросов из-за мелких странностей в ее поведении, в словах… Как будто она… готова была проговориться, но в последнюю секунду спохватывалась.
— Что вы людей пугаете? — укоризненно сказала Тамара Яковлевна. — Меня бы лучше спросили.
Внимание председательши переключилось, и Никита поспешно ушел. А Тамара Яковлевна довольно долго рассказывала, что Катя еще маленькая тут бегала, родители ее каждое лето привозили. И бабушку привозили, совсем старенькую, бабушка у них в маразме была, сбегала иногда и бродила по улицам, бормотала что-то себе под нос. Те, кто постарше, тоже начали вспоминать, оживились. Старичок Волопас рассказал, как эта бабушка к нему в сарай залезла, кто-то вспомнил, что Катя и в детстве вечно на речке сидела. Значит, не неведомое существо жило тут под видом рыбачки Кати, а обычный человек… Тут из-за дома послышался крик Петухова: он звал всех срочно на что-то посмотреть.
Петухов стоял возле калитки, ведущей в лес. Несмотря на строгий приказ Клавдии Ильиничны, она не была заперта. Петухов осторожно открыл ее, и все уставились на узкую тропинку среди иван-да-марьи и таволги — подозрительно была примята трава у забора…
Юки заметила под ближней березой что-то небольшое, синее и явно пластмассовое. И прежде, чем взрослые успели ее остановить, выбежала в лес.
— Куда?! — рявкнул Пашка, и ему тревожным лаем ответила Найда.
Юки схватила непонятный предмет и пулей влетела обратно на участок. Петухов захлопнул калитку и напустился было на глупую девчонку, но тут же растерянно замолчал, разглядев, что она держала в руках.
Это было пластмассовое ведерко, до краев наполненное черникой, ежевикой, черноплодной рябиной и еще какими-то ягодами, свежими. Все они были примерно одного цвета, только оттенки различались.
— Это вороний глаз. — Юки выцепила из ведра крупную ягоду с уцелевшим околоцветником. — Он ядовитый…
Дачники испуганно зашептались, и, как всегда в подобные моменты, когда вьюрковцев одолевали страх и замешательство, всплыл из глубин забвения покойный Кожебаткин. Тоже был просто странноватый сосед, а потом…
— А тело-то, — вспомнил вдруг Петухов, — тело его нашли?
Дачники задумались, кто-то покачал головой.
— Когда мы потом пришли, его не было уже, — ляпнула Юки.
— Вы? С кем это? — переспросили сразу несколько голосов.
— С Катей… — Юки чувствовала себя так, будто ее вызвали к доске в самый неподходящий момент. — Нет, мы… мы не вместе, я потом прибежала, когда все разошлись, а Катя… она выходила как раз. А потом мы обратно, посмотреть… И Павлов с нами был!
— То есть она там последняя оставалась? — нахмурился Петухов.
У Юки похолодел кончик носа. Она видела тогда, что Никита стоит под фонарем один. А Катя вышла потом… и еще пускать Юки на кожебаткинский участок не хотела… Юки поставила ведерко на землю и поспешно спряталась за чужими спинами, пробралась к Пашке и зашептала:
— Пойдем ее поищем, а? Пожалуйста! Она же на речке, да? Ну пойдем, ну Паш.
Они вдвоем потихоньку вышли на улицу. За первым же поворотом наткнулись на Лешу-нельзя. Про него в суматохе забыли, другие дети сидели по домам, и Леша развлекал себя сам, как мог. Он запустил в Юки какой-то штуковиной и звонко крикнул:
— А у меня мамку съели!
Над рекой носились стрекозы. Иногда по воде шлепала одинокая рыбина. Юки вспомнила, как Катя рассказывала ей о рыбах: с удовольствием и знанием дела, разделывая на кухонной доске чешуйчатое тельце. Показывала — вот жабры, вот молоки, вот плавательный пузырь. Иногда выпотрошенная рыба вдруг принималась биться, и Юки морщилась от болезненной жалости.
Катя что-то знала. Юки поняла это еще тогда, когда избавлялись от безногой девочки. Тогда Юки решила, что Катя ведьма. Теперь по всему выходило — кто-то похуже. Но она ведь помогла ей, а разве плохие помогают?