Вот такая история произошла с ними сегодня. А сейчас стоит возле них наклюкавшийся мужичонка. Даже покачивается слегка. Видать, откуда-то издалека его принесло, незнакомо акает, говорит не по-боктански грамотно. Нынче в поселок вообще понаехало много новых людей — с Украины и Белоруссии, из Сибири и с Волги, молодые и пожилые, холостые и с семьями — всякие. Селились, кто где, больше в бараках, которые росли возле завода, как опята возле старого пенька. На окраине Боктанки, между прудом и лесом, наскоро построили с десяток двухэтажных деревянных домов.
— Я — дядя Проша. Вот что, хлопчики. Найдите-ка мне где-нибудь водочки. А я вам за это денег дам.
— А где мы найдем? — хохотнул Санька. — Поди в лавку да и купи.
— Не в лавку, а в магазин. Магазины уже закрыты. Вы к заводу? Пошли.
По-осеннему торопливо надвигался вечер. На улицах ни души.
— Как пить охота, — сказал Колька.
— Сейчас, сейчас, дорогуша. — Дядя Проша опять как-то подозрительно подмигнул. — Дамочка тут одна живет. У нее всегда есть квасок. Аж в нос отдает.
Они подошли к новым двухэтажным домам. Дядя Проша зашел в полутемный подъезд крайнего дома и постучал в одну из дверей. Настороженно прислушался и опять постучал. Потом, пошатнувшись и отпрыгнув, начал барабанить в дверь кулаком. Тихо.
— Подем, ну его, — сказал Санька.
— Попить ба… А потом подем.
Дядя Проша сердито вздохнул:
— Уплелась куда-то, сволота. Пошли, в окошко поглядим.
Вышли на улицу.
— В горке у нее я как-то бутылку с водкой видал. — Дядя Проша опять подмигнул и, взяв Саньку за руку, коротко и приглушенно засмеялся: — Я тебя подниму. И ты попробуй окошко открыть.
— Да ты че это? — удивился Санька. — В чужу квартиру…
— Молчи! — Дядя Проша взял его за руку. Длинные пальцы, как клещи. — Там крючок… на честном слове. Дерни.
— Ты что, с ума сошел! Не буду я.
— Да не бойсь. Я ей скажу.
— Не полезу я. От-пус-ти!
— Я тебе не полезу. — Дядя Проша приподнял Саньку. — Открывай! Внизу крючочек. И не боись, Лизка — подружка моя. Она ничего не скажет.
Санька схватился за раму.
— Открывай, тебе говорят.
— Че-то не открывается.
— На ножичек.
— Там… там кто-то, — прошептал Санька.
— Стучи, это Лизка.
— Не, это мужик. Он лежит.
— Где лежит? — уже вполголоса спросил дядя Проша.
— На кровати.
— Врешь!
— Ей-богу, лежит. Храпит. Ну, сам послушай.
Колька не слышал храпа, хотя у него слух лучше, чем у Саньки. И в голосе Санькином Колька уловил что-то игривое, фальшивое, — уж кто-кто, а он-то знал дружка.
— В сапогах лежит. Лысый.
— Неужто опять с Митькой снюхалась. Тьфу! Я б с ним даже в нужнике рядом не сел. От сука!
Дядя Проша опустил Саньку на землю.
— Пошли еще в одно место. Уж там убьем медведя.
— Чего? — удивился Колька.
— Да это так я. Кто смел, тот и съел.
Они проходили мимо дощатых дровяников, возле которых лежала небольшая лестница. Дядя Проша поднял ее.
— Зачем берешь? — спросил Санька.
— Тебя не спросил. Это моя.
— Пошли домой, — шепнул Санька Кольке. — Ну его!
— Попить ба.
— Вот ведь… И деньжонки есть, а водки не найдешь. — У этого мужика было какое-то нервозное нетерпение.
Ребята подумали, что он снова поведет их куда-то в квартиру, но дядя Проша подошел к высокому опалубленному дому, стоявшему сиротливым особняком у тракта. Здесь был продуктовый магазин, закрытый сейчас на два огромных мрачных замка. Эти замки как бы говорили всем своим видом: нас так просто не возьмешь, не откроешь — шиш. Дядя Проша приставил лестницу к торцу дома (она не доставала до потолка) и хихикнул весело и зло:
— Будет ловкость рук и никакого мошенства.
— Ты… ты что это хочешь делать? — насторожился Санька.
— Ну его! — крикнул Колька. — Пошли быстрея отсюдова.
Дядя Проша схватил Саньку за руку:
— Шш!..
— Отпусти, ты что? — Санька попытался высвободить руку, но не тут-то было, мужик еще крепче сжал ее, даже больно стало. — Что тебе надо? Отпусти, говорю!
— Нет, милай. Так-то оно верней.
— Отпусти! Отпусти!!!
Дяди Прошин переход от спокойного, полушутливого разговора к грубости был столь неожидан, что Санька растерялся.
— Отпусти его! — закричал Колька.
Мужик начал оглядываться, всматриваться в ближний жилой дом, где зажигались вечерние огни и откуда доносилась бойкая шипящая патефонная музыка. Уже совсем стемнело.
— Тихо! Ловкость рук и никакого мошенства. Зачем золоту золото, ежли есть золотые руки. Заткнитесь!.. Мне говорили, что здесь плохой потолок. Из досок. Нонче хоть и много строят, а дыра на дыре. Полезешь наверх. Ты легкай. И посмотришь.
— Да ты что?! Не буду я. Отстань от меня. Отпусти! Слышишь?! Отпусти!!
— Не трогай его! — Колька начал бить мужика по правой руке, а потом схватился за нее. А тот свободной левой рукой взял Кольку за шиворот и отбросил. Легко, как собачонку. Дядя Проша все больше и больше злобился, сопел и отплевывался.
— Отстань! — продолжал кричать Колька, но уже не подходя к мужику.
— Отпусти. А то в брюхо пну, — погрозил Санька.
— Только попробуй. Молчите, падлы! — Он грубо дернул Саньку за руку. — А то придушу, как котят.
— Не буду я ничего делать.
— Слазь, и тогда отпущу. Честное слово, отпущу.
— Лезь сам, если хочешь. Тока тебя все одно посадят за это.
— Нне посадят. — Мужика пошатнуло. Он все-таки порядком накачался.
— Тебя все одно поймают.
— Нне поймают.
— Поймают. Всех воров сажают.
— Да, да, так прямо и сажают.
— Вот увидишь.
— Заткнись! Лезь! — Повернулся к Кольке: — А ты стой у дороги. И если что, свистнешь. Доски отдерем. И ты… — Ткнул Саньку в плечо, — спустишься в магазин. У меня веревка. Прицепишь ее. Вытащишь водки. Я дам вам денег. И тогда катитесь.
— Я воровать не буду, — просто и твердо сказал Санька. — Это стыдно. Это нехорошо.
— Лезь, пад-ла! — Мужик левой рукой схватил Саньку за ухо.
— Ой, больно! Больно! Не надо! Полезу, полезу.
— Не лезь! — крикнул Колька.
— Заткнись! — прошипел мужик.
Лестница далеко не доставала до потолка. Санька встал на последнюю, неровную, косоватую ступеньку и, протянув руки, схватился за потолок. Он ловкий, цепкий и, наверное, смог бы подняться, но не стал.
— Не. Не залезть.
— Лезь, лезь!
— Да я че — кошка, что ли?
Дядя Проша поднялся по лестнице и, тяжело сопя, приподнял Саньку.
— Лезь, падла, а то счас башку разнесу.
— Не полезу.
Левой рукой мужик прижал Саньку к себе, а правой сжал ему горло.
— Лезь, курва, ежли хочешь жить.
Тут уж было не до шуток. И мальчишка полез. Он никогда еще не видывал такого страшного человека. Было слышно, как Санька ходит, ворочается там, в темноте, на потолке магазина.
— Доски тута. Тока мне их не отодрать. И я боюся.
Кольке показалось, что Санька сдавленно хихикнул.
— Подожди, счас залезу, — сказал дядя Проша, матерно ругаясь.
Когда он, пыхтя, кое-как забрался на потолок и, шумно шарясь там, недовольно сказал: «Никаких тут досок нету. Где ты их нашел?», — Санька бросился по ступенькам вниз и, став на землю, повалил лестницу.
— Бежим, — сказал Колька.
— Ты что это сделал, а? — заорал дядя Проша. — Ты что, мерзавец, сделал?!
— А я че, виноват, что она свалилася?
— Вр-решь, падла! Поставь счас же! Ну!..
— Да она тяжелая.
— Ставьте, мер-рзавцы!! Ставьте, или сейчас обоим кишки выпущу.
Мужик опять начал матерно ругаться. О, как он нехорошо, как непристойно ругался! Пытался куда-нибудь привязать веревку, чтобы с ее помощью спуститься на землю, но это ему не удавалось. Потом начал раздумывать: прыгать или не прыгать, высоко все-таки, внизу — лестница, гальки, какие-то разбитые деревянные ящики — искалечишься.
— Ты так нализался, что уж ниче не соображаешь, — сказал Санька. — Чем бы ты отдирал доски-то? Пальцами?.. Сиди уж. А то убьешься.
— Ставь лестницу!
— Давай громче, чтоб милиция услышала.
— Уу, п-падлы!
— Хорошо!
— Л-лягавые!
К ним торопливо подходили двое мужчин, тревожно переговариваясь и громко шаркая подошвами. Дядя Проша пьяно орал:
— Ставьте, говорю!
— Бежим, — шепнул Санька.
И они нырнули за угол магазина, к ближним деревянным избам, прилепившимся к склону горы, и через узкий темный заулок подбежали к пруду, от которого тянуло стылой неуютной сыростью и кухонным запахом рыбы. Колька сунулся лицом к воде и долго пил, чмокая и тяжело дыша. В горле у него громко булькало.
До чего же длинным казался им сегодняшний день, столько всякого было. Утром они долго рылись на старой, поросшей крапивой свалке, что у леса; сюда свозили из поселка мусор и навоз, битую посуду и обломки кирпичей, гнилые овощи и старые, отжившие предметы, которые нельзя использовать, нельзя продать и сжечь. Здесь рыболовы с ближних улиц копали червей под многолетними залежами назема. Санька нашел на свалке тонкий металлический прут, а Колька — медную трубку. Все-таки что-то.
Уже пора домой. И так, наверное, обоим достанется на орехи. Но, видно, Санька с Колькой крепко зарядились сегодня, им все хотелось что-то искать, а что, они и сами не знали, и, когда увидели плот недалеко от плотины, забрались на него. Плот ветхий, с гнилыми, скользкими, как чусовские гальки, досками. Но и у него были хозяева. Послышался простой, недовольный бабий голос:
— Каки-то озорники на мой плот забралися.
Ей ответил добродушный, непривычно для Боктанки манерный бас:
— Да это же мореплаватели. И они решают важную задачу, сколько им потребуется провизии и снаряжения для кругосветного путешествия.
ОСЕННИМ ДНЕМ
Шум в доме начался на рассвете, когда Егор Иванович пришел после ночной смены, уставший, угрюмый, крепко пропахнувший заводом. Он слесарь — работенка, что и говорить, не из легких. По внешнему виду это типичный боктановец: приземистый, с огрубленными чертами широкого лица. И не поймешь, сколько лет ему. Можно дать сорок, а можно и все шестьдесят — боктанские рабочие быстро старели.