ость усилий в отношении «буферной зоны» в лице еще не аффилированных с западным сообществом государств оставалась, пожалуй, единственной перспективной и просто свободной нишей».
Оценивая активность Польши и стран Балтии, следует, во-первых, помнить, что они не столько реализуют общеевропейские интересы, сколько являются проводниками американских. Во-вторых, их деятельность справедливо рассматривать в связи с официально принятой администрацией США концепцией «геополитического плюрализма», в рамках которой новый союзник в Восточной Европе, по мнению американской стороны, располагает «набором средств, необходимым для того, чтобы затормозить интеграционные процессы в СНГ». В данном контексте следует согласиться с выводом экспертов Российской ассоциации политической науки (РАПН) о том, что «страны Вышеградской группы будут и дальше использоваться в евроатлантической стратегии как вершина треугольника вклинивания в пространства бывшего СССР».
В-третьих, нужно четко понимать, что сначала Польша, а затем Литва, как новые «еврогранды», формируют свой курс по принципу антитезы всему российскому и впредь будут создавать «зону отчуждения» от России. Агрессивная русофобская риторика как часть националистической идеологии прибалтов стала привычной составляющей «Восточного партнерства», более того – одним из надежных его движителей.
Отдельного и особо пристального внимания заслуживает институционализация, легализация и легитимация неонацистских структур в «Новой Европе», которые главным врагом в дихотомии «свой – чужой» видят исключительно русских. Возможно, что небывалая поддержка политики киевских властей и ее карательных неонацистских батальонов со стороны новых «еврограндов» определена тем, что нацистский вирус уже давно поразил страны Балтии. И в организаторах и приверженцах «Свободы» и «Правого сектора» они видят единоверцев. Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что польско-балтийский сегмент ВП в силу своей русофобии и американоцентризма является одним из потенциальных источников нестабильности в самом Евросоюзе, поскольку постоянно нагнетает напряженность в отношениях с Россией.
Что же касается России, то она, так или иначе, оказывается вовлеченной в любые политические инициативы ЕС, являясь по сути неучаствующим участником ВП. Однако «отводимая России роль незавидна и варьирует в амплитуде от игнорирования по причине ее слабости до боязни по причине ее силы» (Е. С. Арляпова). Так или иначе, вспоминаются слова А. С. Пушкина: «Европа в отношении России была всегда столь же невежественная, сколь и неблагодарна».
Вне зависимости от того, как воспринимают Россию – как слабого или как сильного игрока, необходимо серьезно и взвешенно оценивать любые инициативы ЕС, в том числе и исходящие от стран «второго эшелона». Несмотря на явное поражение инициаторов ВП на Украине, стоит признать, что пусть даже при неформальной поддержке США, «малые нации» смогли добиться выгодной для себя динамики политических процессов на постсоветском пространстве. Не только элитные группы новых независимых государств на евразийском пространстве, но и определенная часть их населения стремится в ЕС и не желает видеть тяжелейших социально-экономических последствий такого сближения.
Стратегическое планирование предполагает четкую оценку реального положения дел. В случае с ВП необходимо знать, что по мере роста российского фактора в мировой политике задачи сдерживания нашей страны, поставленные кураторами перед новыми «еврограндами», серьезным образом актуализировались. Поэтому стратегия ускорения политического сближения и экономической интеграции с ЕС бывших советских республик, вне всякого сомнения, должна быть оценена как стремление достижения доминирования на пространстве Северной Евразии и подчинения себе политики вышеназванных государств, в том числе в случае необходимости – посредством дестабилизации пространства. Именно такое развитие событий мы наблюдаем сегодня.
Анализируя ВП, следует также помнить, что данная программа, как и ее конкретные саммиты (несмотря на провалы), решают очень важную задачу – являются поводами в информационной войне против России. Это очень важный момент, который ни в коем случае не должен быть упущен в оценке и планировании внешнеполитической деятельности. Как бы мы не привыкли к агрессивной риторике, она каждый раз должна получать соответствующую оценку.
Несмотря на провал в ноябре 2013 году, программа «Восточного партнерства» была названа среди приоритетов председательства Латвии в Совете ЕС в первой половине 2015 года. В связи с этим перед Ригой возникла острая необходимость в анализе дальнейших путей развития программы ВП с целью определения возможностей по повышению ее эффективности. В то же время подготовка саммита в Риге, прошедшего 21–22 мая 2015 г., и который почти все эксперты оценили как «ритуальное мероприятие», осуществлялась на фоне отсутствия в Европе единого мнения как относительно дальнейшего развития программы, так и внешнеполитической стратегии развития всего Европейского Союза.
Тем не менее, очередного председателя ЕС – Латвию, которая «правила» с 1 января по 30 июня 2015 года, отличало стремление переосмыслить стратегию внешней политики организации и найти оптимальные модели соседства. Справедливости ради нужно сказать, что латышские политики не оказались в этом вопросе креативными: впервые предложения по переформатированию (в сторону большей гибкости) программы ВП были озвучены сразу после Вильнюсского саммита министрами иностранных дел стран «Веймарского треугольника» – Германии, Польши и Франции.
Правда, латыши предложили два сценария будущего развития ВП. Условно их можно назвать: модель Я. Урбановича (по имени председателя фракции «Центр Согласия» в сейме республики и президента Балтийского форума) и модель Э. Ринкевича (глава МИД Латвии, ставший широко известным своим официальным признанием в гомосексуализме[23]).
По мнению Урбановича, ВП нуждается в политике «смягчения» и в развороте к России. Среди определяющих направлений этого процесса он выделяет: «аудит» программы с целью изъятия скрытых интересов; отказ ЕС от категоричных требований к странам-участницам ВП в отношении общерыночных стандартов; отказ от антироссийской риторики, как и от логики «борьбы» за постсоветское пространство в целом, за передел сфер влияния; вовлечение в партнерство Москвы и создание формата многосторонней дискуссии с привлечением фокусных стран программы, ЕС и России; выстраивание восточной политики ЕС, исходя из предпосылки о заинтересованности России быть частью Европы для проведения собственной модернизации; акцент на выгоду от реализации программы не только для стран «Восточного партнерства», но и для России и других стран постсоветского пространства. Иными словами, Урбанович предлагал сделать ставку не на изоляцию России и конфронтацию с ней, а на сотрудничество и даже сотворчество в рамках Большой Европы.
Э. Ринкевич, с именем которого связаны наиболее громкие из антироссийских шагов Латвии, придерживается совершенно противоположной позиции. Успешное развитие «Партнерства» министр связывает, во-первых, с максимальным вовлечением США в реализацию программы вплоть до ее переименования в «Евроатлантическое восточное партнерство».
Вторым важным изменением в программе должно стать включение в дорожную карту ВП не просто ассоциированного членства с весьма неопределенными преимуществами, но обещание полноценного членства в Евросоюзе, несмотря на его практическую нереализуемость.
В-третьих, Ринкевич предлагает осуществить т. н. диверсифицированный подход, согласно которому каждой стране-участнице ВП может быть предложена собственная мини-программа евроинтеграции, учитывающая особенности каждого конкретного случая. В этом вопросе он солидарен с Урбановичем: следует отказаться от требований соответствия экономик восточных партнеров «общерыночным стандартам».
Кроме того Ринкевич предлагает повысить эффективность программы через усиление принципа «большее за большее». Министр считает, что «государствам "Восточного партнерства", которые разделяют ценности ЕС и готовы провести все необходимые реформы, должны быть предложены перспективы более тесной интеграции с Европейским Союзом».
Отдельного внимания заслуживает тезис об информационном противостоянии России. В этом вопросе Ринкевич даже более радикален, чем «20 пунктов "Восточного партнерства" после Вильнюса» – этакий план «спасения» ВП, подготовленный Швецией и Польшей, включающий три блока.
Первый блок – «Укрепление видимости» – посвящен информационной сфере. В частности, в документе говорится о необходимости проведения информационных кампаний «Вместе сильнее» и противодействия дезинформации с привлечением экспертов и публичных персон. Особо подчеркнута необходимость информирования граждан о важности и выгоде зоны свободной торговли и ассоциации с ЕС, а также о возможном воздействии России и Таможенного союза. Особую роль в информационном обеспечении ВП должны сыграть «отрицание необоснованных претензий на расходы» и целенаправленные действия в среде нацменьшинств». Однако если «20 пунктов…» предлагают, кроме всего прочего, создание позитивной картины будущего, акцентирование внимания на позитивных сторонах программы, то латвийский министр подчеркивает необходимость мер, ограничивающих российское информационное влияние, тем самым повышая градус конфликтности ВП.
Таким образом, модель Ринкевича является наиболее жесткой и конфронтационной. С одной стороны, она закладывает основу не только для конфликта между Россией и ЕС, но и предполагает более активное участие США в европейской политике. С другой – потенциально возможна информационная изоляция России. Не лишним будет указать и на то, что эта модель является наиболее ресурсозатратной, что не может не отразиться на политическом и экономическом климате всей Европы.
В связи с последним – информационным – тезисом весьма показательным является перманентное акцентирование Ринкевичем внимания на «необходимости совместных усилий для противодействия информационной пропаганде со стороны России» и создании в этой связи паневропейского… русскоязычного канала.