– Нет, ты все-таки присядь, – потребовал Крошка-Енот.
– Где мы? – спросила Анна, даже не делая попытки подняться.
– Ты уверена, что хочешь знать? – холодно отозвался мальчишка. – Порой бывает трудно судить, что именно по-настоящему важно, а о чем лучше и не догадываться. Но не кажется ли тебе, что иногда лучше не знать именно то, что имеет значение?
И тут она вспомнила, от кого когда-то слышала эти до боли знакомые интонации. Не голос, по-мальчишески звонкий, а именно интонации – уверенные, не терпящие возражений.
Глава 21
Закон подобен паутине: если в нее попадется человек слабый, не умеющий себя защитить, она выдержит, опутает его своими нитями, и закон восторжествует. Но если в ловушку паука-законника угодит добыча достаточно сильная и крупная, чтобы разорвать паутину, – здесь закон бессилен.
Диего не обманул. Как только Матвей вышел за дверь, на которую тот указал, аннигилятор очень даже пригодился. Несколько когорт воинов в тяжелых латах, прикрываясь огромными алыми щитами, ощетинившись копьями, медленно двигались ему навстречу. Впереди колонны двигался окрашенный серебрянкой тяжелый танк, на башне которого сидел барабанщик. Он бил в свой барабан размеренно и четко, и дисциплинированные солдаты не смели сделать очередного шага, пока не раздался очередной удар. Танк двигался, звеня гусеницами, но рева мотора не было слышно, хотя из выхлопной трубы вырывался шлейф черного дыма. Намерения этого крупного воинского подразделения не вызывали сомнений, и когда ствол танкового орудия уставился на командора прямой наводкой, а из-за спин щитоносцев в небо поднялся рой стрел, Матвей, выставив индикатор мощности на максимум, выстрелил. На том месте, где только что был танк, образовалась дымящаяся воронка, на дне которой бурлило и пенилось озерцо расплавленного металла. Ошметки тел павших воинов разметало по обочинам дороги, но те немногие, кого не разорвало в клочья, продолжали двигаться вперед, отбивая подошвами сандалий все тот же неизменный ритм.
Что делать? Скосить их еще одним импульсом или попытаться покинуть поле битвы? Все происходящее с самого начала выглядело слишком уж абсурдным, и до того момента, как большая часть наступающих превратилась в кровавую кашу, трудно было поверить, что это не иллюзия. Но сейчас останки, усеявшие обочины дороги, выглядели абсолютно реально. Но еще страшнее было то, что вперед продолжали двигаться не только те, кто был невредим, но и увечные. У кого-то вместо руки остался кровоточащий обрубок, у кого-то лицо было залито кровью, а кто-то волочил за собой вывалившиеся кишки. Лица были искажены гримасами, нестерпимая боль читалась в глазах, но никто не смел выдавить из себя ни единого стона. Те, у кого силы кончались, просто валились на землю, но строй тут же смыкался. Когда они подошли на считаные метры, от всего воинства осталась шеренга в дюжину бойцов, да еще несколько лучников двигались по флангам, на ходу натягивая луки.
Надо было либо стрелять, либо бежать, но Матвей словно оцепенел. Ему и раньше не раз приходилось убивать, но одно дело, когда жертва находится в десятках и сотнях миль, защищена броней вражеского корабля и, главное, – ее не видно… Есть только сигнал на пульте управления оружием: «Цель поражена». Здесь же – гора трупов, озеро крови и воины, презирающие собственную смерть, которые ни перед чем не остановятся, лишь бы уничтожить врага. И еще было лишенное хоть какой-то логики, но совершенно ясное ощущение, что стрелять во второй раз было бы ошибкой – из тех, что уже невозможно будет исправить, из тех, что лишают шансов на благополучный исход и вечным грузом ложатся на совесть. Но почему-то и бежать он не мог себя заставить. Может быть, просто не знал – куда? Он закрыл глаза, вслушиваясь в приближающийся мерный топот сандалий, и уже ясно ощущал запах пота и крови… И вдруг все стихло. Наступила такая тишина, что от нее стало жутко – в ней было что-то зловещее, что-то противоестественное.
– Молодой человек! – раздался под ухом писклявый старушечий голос. – Будьте так любезны, не откажите…
Матвей открыл глаза и обнаружил, что прямо перед ним, буквально в метре, стоит маленькая сгорбленная старуха, одетая в старомодное черное дорожное платье, с черной шляпкой на голове и морщинистым лицом, скрытом тенью широкополой черной шляпы.
– Молодой человек, – повторила старуха, – я очень нуждаюсь в помощи, и обратиться мне больше не к кому.
– Что вам угодно? – отозвался он, растерянно озираясь по сторонам.
Остатки воинства исчезли, как и дорога, по которой оно наступало, а вокруг до горизонта простиралась долина, поросшая коротко стриженой травой, из которой торчало множество каменных столбиков, напоминающих надгробия.
– Позвольте представиться – Элла Ша, – сказала старуха, ощерив беззубый рот в подобии улыбки. – Мне правда очень нужна помощь, и я готова за нее щедро заплатить.
– Что вам угодно? – повторил Матвей, стараясь на нее не глядеть.
– Мне все перечислять? – ехидно поинтересовалась старуха. – Могу и все! Я желаю принять ванну, выпить чашечку кофе, помолодеть, оказаться в центре внимания, жить ни в чем себе не отказывая, мороженого с апельсиновым джемом, бокал холодного шампанского, дюжину пар туфель, свою фотографию на обложке «Звездной моды», прогулку на катере с шикарным кавалером, дворец из розового мрамора, папарацци, притаившихся в кустах и на крышах… Продолжать?
– Что вам надо от меня? – Матвей старался быть благодарным. В конце концов, это она вывела его из внезапного оцепенения, да и остатки жуткого воинства исчезли, как только появилась эта старушенция.
Она сорвала с головы шляпку, обнажив сильно поредевшие седые волосы, нетвердой походкой доковыляла до одного из каменных столбиков и попыталась смахнуть с него слой мелкого, как пыль, песка. Тут же последовала яркая вспышка, которая превратила шляпку в пепел и опалила ее руку так, что та обуглилась.
– Уничтожьте этот камень, – простонала старуха, выставив вперед обожженную кисть руки. – Я знаю, вы можете. У вас есть оружие. В этом камне мое проклятие, и его надо разбить. А лучше распылить. А еще лучше, чтобы и пыли не осталось. Только отойдите подальше, когда будете стрелять. А я останусь здесь, рядом с ним. Чтобы получше видеть, как он рассыпается. Только бейте наверняка. Меня не заденьте… Это важно. Я буду рядом. Тут! Отойдите и стреляйте! Ну же! – Эта весьма пожилая дама, похоже, теряла терпение, но Матвей медлил, чувствуя, что за этой настоятельной просьбой скрыт какой-то подвох. Да и как можно стрелять в неизвестно что, не зная, чем это может кончиться.
– Что это? – Он ткнул пальцем в камень.
– Нет! – вскричала старуха. – Не прикасайтесь к нему. Только я… Только мне позволено. Стреляйте же. Я видела! Такая мощь! Или дайте мне. Я сама. – Она потянулась к подсумку на его поясе, где лежал аннигилятор.
– Уберите руки, гражданочка, – спокойно, но твердо сказал Матвей, и дрожащие обугленные старушечьи пальцы замерли в сантиметре от магнитной застежки. – Может быть, я и помогу, но сначала объясните мне, что это такое и почему я должен это уничтожить.
– Это… Это! – Старушенция явно силилась придумать что-нибудь правдоподобное, но, похоже, фантазии у нее не хватало. – Это зло! Страшное Зло! Его надо истребить. Тут все – Зло! Здесь целая долина Зла! Мой славный рыцарь! Великий воин! Уничтожь хотя бы одно из его тысяч вместилищ, и ты сам поймешь все.
– Я-то пойму, – пообещал Матвей, – только предпочитаю сначала разобраться, а потом палить. – Он аккуратно подвинул старуху, стоявшую между ним и «надгробием», сделал пару шагов вперед, чтобы присмотреться к нему получше.
Пальцы даже не успели коснуться камня, как по ним с треском пробежали ослепительные белые искры, а всю руку до предплечья пробила нестерпимая боль.
– Я же говорила! – радостно воскликнула старуха. – Я же говорила, что это Зло! Уничтожающий зло творит добро, разве не так?!
Но Матвей медлил. Подвохом здесь несло за версту, да и место это слишком уж напоминало кладбище, а тревожить мертвых во все времена и во всех мирах считалось делом и постыдным.
– Нет, – решительно ответил командор, – сначала вы мне подробно расскажете, что это за зло такое, кому оно мешает и в чем тут ваш интерес. – В то, что старушка просто бескорыстно и самоотверженно пытается бороться с неким злом, не верилось, хоть тресни.
Элла, видимо, отчаявшись, присела на обломок точно такого же «надгробия», тяжело вздохнула, бросила на него взгляд, полный страдания и тоски, и заговорила как по писаному:
– Зло не было когда-то сотворено, Зло – это всего лишь добро, отраженное в кривом зеркале. Зло в человеке – это личный эгоизм каждого. Чем более мы допускаем произвола, тем более уродуем окружающий нас мир, принося ему все новые и новые скорби. Мы рождаемся слабыми и себялюбивыми, и только жизнь учит нас состраданию и милосердию, позволяет обрести идеалы и веру. Но как быть тем, кого судьба обделила добродетелями и любовью, кого не свела с добрыми, сильными и мудрыми людьми? Те, кто при жизни брел во мраке собственных страстей, жаждал лишь собственного блага и добивался его, прибегая к жестокости и коварству, тот после смерти становится средоточием той разрушительной силы, что именуется Злом. Вот и ты, поддавшийся неверию, стал частью этого Зла и отныне не расставайся со своим всеразрушающим оружием и держи его всегда наготове, поскольку не только Зло не спит, но и Добро не дремлет, и оно однажды покарает тебя своею справедливой и неотвратной рукой…
Она продолжала говорить, но голос ее звучал все тише, да и сама старуха становилась все прозрачнее, а вскоре превратилась в плоское изображение, которое чаще и чаще подергивалось рябью. Вдруг она вновь обрела объем, с ужасом посмотрела сначала на Матвея, потом на свои руки и в тот же миг превратилась в гипсовое изваяние, которое тут же рассыпалось в пыль.