И заметно повеселели, когда настало время садиться за стол.
Своих духов было немного – пять – шесть, зато чужие повалили валом. Они влетали в окно и просачивались сквозь стены, отряхивая снег, подметая веником на совок для выгребания углей, который остался рядом с буржуйкой от старых хозяев, и обязательно выбрасывая на улицу, будто стены для них не существовало. Два духа подхватили у Любки ведро, поплыли с ним над столом, позволяя всем черпать воду самим. Любка шла за ними с чайником, наливая заварку всем по очереди, придерживая крышку одной рукой, как делала Инга, отогнув мизинец. Кружки ей подставляли.
Странно, но горница как будто стала больше, а потолок выше. И стол вытянулся еще, когда кому-то не хватило места. Между столами теперь было пространство. Немного было тесновато, когда духи начали плясать, но не толкались.
Такой веселый Новый год с новосельем у Любки сроду не бывал. Она сидела во главе стола, по одну сторону от нее сидел мужчина, а по другую женщина, которые веселились вместе с духами и пели незнакомые ей песни. А она неожиданно подхватывала, даже если слова у песни были не русскими, или такими, в которых русские слова едва угадывались… Песни в основном были отчего-то невеселые, некоторые духи даже плакали, смачно сморкаясь в концы скатерти.
Ой, болит, болит моя головушка,
А на сердце воет черная тоска,
Закружила над землею сила темная,
И накладывает крест во все места.
Не поднять мне голову закрытую,
Птицы черные клюют, клюют мои глаза,
Тянет шею веревочка души убитой,
И забитая плетьми болит спина.
А в княжеских палатах белокаменных,
На костях милого молится княжна,
Как за жизнь мою, за серую, убогую.
Обращая добра молодца в вола.
Как у реченьки, у омута глубокого,
Темной ночкой выйдет водяной,
Покажу ему я зов княжны высокий,
Пусть подарочки утянет за собой.
А потом дойду до полюшка широкого,
И пущу на ветер все срамны слова,
Помолюсь я Богу, теперь уж одинокая,
И закроет он души моей уста.
– Грустная песня, – вздохнула Любка, сопереживая девушкам, о которых пели духи.
– Здесь теперь все так живут, – взгрустнула волшебница. – Но я бы не сказала, что она грустная. Четвертью воинственная, четвертью поднимает знание колдовское, а четвертью духам угождает. Для них она самая что ни на есть приятная. Ну что ж вы! – она хлопнула в ладоши. – Пожелайте Любе что-нибудь хорошее!
Любка приободрилась. И снова расстроилась, когда услышала совсем не то, что ожидала.
Подниму навоз и глину, и даю Любане в спину,
Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,
У земли один закон,
За земельку надо биться, если враг берет в полон!
Дух вдруг прыгнул Любке на спину, сунув под нос такое, отчего ее чуть не вырвало. На мгновение она ткнулась головой в столешницу, потеряв сознание.
Наложу ремень на шею, покажу душе винище,
Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,
У земли один закон,
За земельку надо биться, если враг берет в полон!
И этот дух посмеялся над нею. И сразу его сменил другой дух, грязно выругавшись за спиной и сильно перекрестив ее плеткой. Больно! Но терпимо.
Отдаю мое проклятие, всем кто задом наперед,
Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,
У земли один закон,
За земельку надо биться, если враг берет в полон!
– Зачем они так? – чуть не расплакалась Любка.
– Любонька, это они замок снимают, чтобы прийти и поговорить с тобой иногда, – рассмеялся мужчина, накладывая ей торт. – Голлем по земле твоей ходит, а душа ему силу дает и в мир отпускает. Колдовству душа твоя обучена, а вдруг поймет, что в ты беде, да и поможет. Вдвоем-то справиться легче… Она не в этом мире, в другом, духам до души твоей не добраться, но весточку послать по силам. А то, он, поди, и не знает, что железная у него спина.
– Духи уму разуму учат быстро, тот, кто с ними дружбу водит и внимательно за ними наблюдает, – поддержала волшебница. – Сама подумай, видела бы твоя мама, как издеваются над нею, стала бы плакать-то?
– Нет, – вдруг согласилась Любка в задумчивости. – Я бы ей сказала, но она мне не поверит.
– А если бы видел твой отчим, как погоняют им, стал бы слушать-то?
– Не знаю, – рассудила Любка.
– В том мире, в котором твоя судьба, духи голую правду в глаза бросают. Бросали…
– А разве душа не во мне? – удивилась Любка.
– В тебе, но не близко. Вот я и мой муж. Он моя душа, а я ему душа, а вместе мы как дух и душа, с какого боку не посмотри. И там, где я шью черными нитками, он белыми, он белыми, а я черными. Я всегда знаю, где он и что с ним, и он обо мне, а вмести мы одно, потому что завязаны в узелок. Мы завязали себя сами, а людей духи завязывают, когда пришла пора душе появиться. Без души человек был бы как зверь, который мысли о себе не имеет. И очень не любят, когда кто-то узелок старается развязать и на себя приложить. Что ими завязано, уже не развяжут, но в петельку загнать, вполне.
– Получается, у людей выбора нет? – ужаснулась Любка.
– И у нас его не было, – рассмеялся мужчина. – Как ни крути, и духам нельзя без души на том свете. Мы соединяем их, а они людей на земле. Мы – тот и этот свет. У человека недолгим будет век, если душу не убережет, без души человек – не жилец.
– А почему я здесь, а душа моя там? – расстроилась Любка.
– Мы помочь людям хотели, передали немного сил, чтобы справились с чудовищем. А они убили твою силу и принесли сюда умирать. Ты, Любонька, родилась на другой планете. Увидеть духов – самая большая награда. Магия там обычное явление. И ты была бы магом. Самым сильным магом.
– А сейчас уже не смогу?
– Магия – сложная наука, любые знания накапливают веками. Но если прочитать колдовскую книгу…
Любка долго смотрела на волшебников, стараясь осознать сказанное, а потом вдруг почувствовала, что ее снова перекосило приступом. Одна половина лица стала как будто больше другой, и как-то сильно вытянулась, а глаз словно бы закрылся. Она видела им, но чувствовала, что что-то на него давит. И руки снова свела судорога. Она убрала руки под стол, стряхивая ими и разминая. Ни мужчина, ни женщина ее не торопили, мужчина положил руку на плечо, а женщина погладила и забрала руку в свою ладонь, крепко ее сжимая.
– Но зачем же они меня…?
– Испугались. И здесь люди боятся то, чего не понимают.
– Много лет назад однажды Зверь пришел в этот мир и забрал у людей знания. И как только он пришел, люди перестали слушать свой голос, а только Зверя. И молятся теперь ему, как душе своей. А много людей и планет погибло. Люди того мира увидели и закрылись, чтобы никто не переступил через границу.
– Откуда пришел? – ужаснулась Любка.
– Из моего чрева, – женщина переглянулись с мужчиной, усмехнувшись. – Мы родим и доброе, и злое.
– И вот, снова должен был родиться Зверь, хуже первого. Как расплата за трусость, за то, что умножили ужас и прокляли людей этого мира. Но наказание не должно было стать приговором – и мы дали им тебя, чтобы, когда придет Зверь, ты смогла его остановить. О том, что он придет, было пророчество, полученное в день, когда проклятие начало пожирать народы. И о тебе было в пророчестве. А когда ты родилась, они вызвали страшную силу, чтобы пожелать смерти, потому что решили, что Зверь – это ты.
– Я? Но как же… Я… – досказать Любка не смогла, но волшебники, видимо читали ее мысли.
– Нет, твоя мама носила мертвого младенца, мальчика. Она должна была умереть. Те люди, что принесли тебя, помогли ему родиться и спасли ей жизнь, чтобы она присматривала за тобой.
– Я… Меня… Я действительно…
Волшебница мягко улыбнулась, упрекнув Любку одним лишь взглядом.
– Да, она не родила тебя, но четыре года сидела у твоей кроватки, в надежде, что ты поднимешься. А когда ты открыла глаза, из тебя вышел Голлем и придавил ее, как многих, кто к тебе приближается.
– А там? – с болью в голосе тихо спросила Любка.
– Твой отец был почти мертв, когда мы дали ему семя и силу, чтобы он положил их в чрево твоей матери, которая тебя родила. Вряд ли ее можно назвать мамой, семя было живым. Она очень испугалась, как все, кто знал о пророчестве и увидел знаки. Не будем скрывать, она отказалась от тебя. Теперь у нее другая девочка, которую она считает своей дочерью, и рада, что смогла избавиться от чудовища, которое вышло из нее. Голлема тогда еще не было, поэтому решение ее было осознанное и очень продуманное. Она маг – и первым делом защищалась заклятиями. Ты не должна питать иллюзий о своей родной матери, она не помнит тебя и не желает с тобой увидеться, твоя мама здесь.
– Я была чудовищем? – охрипшим голосом спросила Любка.
– Нет, ты была очень красивой девочкой с характером, – рассмеялись волшебники. – Их напугала твоя сила. Поверь, если бы у меня или у моего мужа был выбор, мы бы выбрали ту маму, с которой ты живешь.
– А как меня звали? – с болью спросила Любка.
– Никак. Они не дали тебе имя, чтобы ты не вошла в их мир.
– А какая сила? У меня нет никакой силы! – пожала она плечами.
– Теперь нет, они ее убили, – тяжело вздохнул волшебник. – И забрали магию, которая могла бы тебе помочь убить Голлема и противостоять Зверю. И даже поставили замок, чтобы духи не смогли приблизиться и говорить с тобой, как с человеком.
Не мигая, Любка вглядывалась в лица волшебников – и мысленно тянулась к ним, и отталкивала, понимая, что им можно верить. Она вдруг почувствовала, как шею сдавила удавка – голова стала тяжелой. Лоб вспотел, по телу пробежали мурашки.
– Люба, ты родилась здоровая, сильная, с глубоким чувством юмора, подарив им незабываемые мгновения. Но им это очень не понравилось, – разумеется, волшебники сразу же расстроились, заметив, как ей тяжело. Волшебница погладила ее по волосам, а волшебник обнял за плечи. – И тогда они собрались вместе – самые сильные маги и колдуны, и прожгли твой мозг очень сильным огнем… проткнули глаз, которым маги работают с пространством, и которым люди видят внутри себя. Они сделали тебя слепой, закрыв в темнице, забрали твою память, которая теперь как бы отдельно от тебя. Но этого им показалось мало. Они оградили тебя полем, которому приказали сеять вокруг тебя ненависть и злобу. И убивать.