– Ничего не имею против, – с готовностью соглашается Кейти, и в ее голосе звучит необычная для нее мягкость.
– Джинни, ты не возражаешь?
– Давай, если тебе так уж невтерпеж. Но я буду тебя поправлять.
– Кто бы сомневался.
Все долго молчат. Эд такой теплый и уютный, что мне хочется поскорее уединиться с ним в лесу. Но пока это вряд ли выйдет.
Вокруг кто-то летает, ползает, пищит и хрустит ветками. Дождь расходится все сильнее. На нас с деревьев начинает капать.
– Мы договорились, что пока мы здесь, будем держать рот на замке. Но вот что я вам скажу: никто из вас, кроме Кейти, не может о нас судить, не зная, что нам пришлось пережить в последние два года.
– Вы знаете, что у нас трое детей? – перебивает его Джин. – Девочка и два мальчика. И еще две маленькие внучки.
Мы утвердительно гудим. Нам это известно.
– Но мы не говорили вам, что случилось с одним из наших мальчиков.
– Джинни, не вмешивайся. Кто рассказывает – ты или я? – раздраженно прерывает ее Джен.
– Не надейся, что я позволю тебе рассказать все по-своему.
– Я знаю. Но дай хотя бы начать.
– Давай. Пусть они сами судят обо всем.
Джен вздыхает:
– Я расскажу вам нашу историю. Джинни будет утверждать, что я все переврал. Так что вам придется разбираться самим. Но прав все-таки я.
И Джен начинает говорить.
Глава 22
Мы слушаем его рассказ в абсолютной темноте под аккомпанемент льющегося дождя и беспокойных лесных шорохов. Эд обнимает меня за плечи, его рука держит меня, как якорь, и я жалею, что мы не сошлись раньше. Сколько же времени мы потеряли.
– Мы решили поехать в Малайзию, и я сразу же об этом пожалел. Еще до того как мы застряли на этом острове, все пошло не так, как надо. И вожделенного отдыха у нас не получилось. Оказалось, уехав от того, что составляло смысл нашей жизни, мы поставили под угрозу свои отношения – и в этом, думаю, Джинни меня поддержит. Нам незачем было ехать в Малайзию. Мы всегда отдыхали в Австралии. Из этой страны нет смысла уезжать. Там отличные пляжи, горы, пейзажи, города мирового уровня и…
– Джен, ты не представитель турфирмы, – язвительно перебивает его Джин. – Кончай рекламу и рассказывай дальше.
– Ну да. Мы не всегда жили в Австралии. Поэтому я так ее люблю. В общем, мы никуда не собирались. Сюда должен был приехать Бен, наш младший сын. Малыш Бен. Он хотел провести здесь медовый месяц с невестой Самирой. Я кратко расскажу, что произошло, потому что вдаваться в подробности мне тяжело. Хотя мы его родители и должны быть сильными, чтобы служить ему опорой, мы с Джинни не очень-то справляемся со своей ролью. Это стало понятно, как только мы уехали из дома. Когда мы отправились в эту увеселительную поездку, Бен лежал в больнице уже два года и пятнадцать дней. Я страшно жалею, что не вел счет времени. Мне надо знать, какое сегодня число в Брисбене, там, где он лежит. Он провел в больнице два своих дня рождения, два Рождества, и сейчас, вероятно, наступает его третья больничная Пасха. У меня всегда была максимальная медицинская страховка, потому что я считал, что надо быть готовым к любым превратностям судьбы. И такая превратность произошла. Бену был тридцать один год. Сейчас ему тридцать три. Итак, ему тридцать один год, он обручен с Самирой, очень милой девушкой, и мы ожидаем появления новых внуков. Джинни и семья Самиры планируют устроить свадьбу, которая будет наполовину индуистской, наполовину европейской, что позволит избежать грандиозного празднества, которое длится несколько недель. Это меня вполне устраивает. Все отлично. Просто замечательно. Бен живет в Брисбене в районе Вест-Энда, неподалеку от Чепел-Хилла, где обосновались его старики-родители. Он навещает нас почти каждую неделю. Парень просто золото: умный, красивый и удачливый во всем. Прекрасный регбист. Мы всегда волновались из-за этого регби, правда, Джинни? Там очень много травм. Можно даже сломать шею. Но он казался неуязвимым. Никаких переломов и рентгеновских снимков. Он никогда не болел гриппом и не пропускал по болезни школу.
И вот однажды все это закончилось…
– О, Джен. Не говори об этом, – всхлипывает Джин. Теперь ее голос звучит совсем по-другому. – Я просто не могу этого вынести.
– Поздно, дорогая, – мягко останавливает ее Джен. – Что случилось, то случилось. И никуда от этого не деться.
– Вы можете не говорить, если вам тяжело, – подает голос Эд.
– Нет. Раз я сказал, что расскажу, значит, так оно и будет. Я хочу, чтобы вы знали. Все случилось очень быстро. Когда вы осознаете, что ничего изменить нельзя, сколько бы вы ни старались, это просто сводит вас с ума. Ничего нельзя переиграть. Если бы я мог повернуть время вспять и поставить себя на его место, я бы сделал это, не раздумывая. Тысячу, миллион раз. Но ничего подобного я сделать не в силах – таков мировой закон. Когда нас сюда занесло, я подумал, что этот закон забуксовал, и это даст мне шанс что-то изменить в жизни Бена, но, увы, ничего подобного не случилось. Так вот. Он просто переходил дорогу в Брисбене. Как это делают миллионы людей каждый божий день. Был час пик, машин полно. Но они стояли в пробке, и он пробирался между ними. И так же между ними лавировал мотоцикл. Но мотоцикл – это транспорт, а не пешеход, значит, он должен был стоять и ждать вместе с другими машинами, а не вилять между ними. Все случилось мгновенно. Бен вышел из-за машины, и на него наехал мотоцикл, отбросив его под колеса. Мотоциклист вылетел из седла, однако он был в защитной амуниции и практически не пострадал. А вот Бену повезло меньше. «Скорая» ехала очень долго, но он как-то держался. Нам позвонили. Снимая трубку, я ожидал чего угодно, но только не этого. Говорят, родители чувствуют, когда что-то случается с их детьми. Ничего подобного. Для нас это было подобно грому среди ясного неба. Они сказали, что он в коме. Но это же Бен. У меня оставалась надежда. Бен ведь всегда выходил сухим из воды. Джинни была в ужасном состоянии, однако я уверял ее, что все будет в порядке. Казалось, во мне говорит родительский инстинкт. Я обещал ей, что, когда мы приедем в больницу, он уже будет сидеть на кровати и проситься домой. Я всегда верил в Бога. Но когда мы приехали в больницу, эта вера сразу же пропала. В одно мгновение.
– А я снова в него уверовала, – раздается из темноты голос Джин. – Только это и остается.
– Когда мы приехали, нас отвели в маленький кабинет. Джинни все время повторяла, что хочет видеть сына, а я подумал, что нас привели сюда, чтобы сообщить о его смерти. Так обычно показывают по телевизору: вы приезжаете слишком поздно, и вас отводят в небольшой кабинет. Но нам сказали, что он жив и впал в кому. Он может очнуться, но тогда… – У Джена срывается голос.
Дальше рассказывает Джин, а мы делаем вид, что не замечаем, как Джен пытается справиться с собой и Кейти шепотом старается его утешить.
– Мы всегда считали Самиру славной девочкой, – начинает Джин, четко выговаривая слова. – Но только теперь она проявила себя по-настоящему. Последние два года она постоянно сидела у его кровати. Мы говорили ей: послушай, Самми, тебе не стоит проводить здесь столько времени. Иди и немного отвлекись. Мы бы не стали ее осуждать, правда, Джен? Даже если бы она встретила другого. Они с Беном ровесники, а значит, ей пора подумать о детях. Он бы на нее не обиделся. Он бы все понял. Теперь она приходит три раза в неделю, сидит с ним, берет его за руку, разговаривает с ним. У нас просто сердце разрывается, глядя на нее. Ведь у них уже могли быть дети. Благодаря страховке Джена Бен лежит в частной больнице, где ему обеспечен самый лучший уход. Но он так и не пришел в себя. Мы сидим рядом с ним, смотрим и ждем. Но ничего не происходит.
– Уверен, он все слышит, – перебивает ее немного успокоившийся Джен. – Джинни считает, что нет. Да, да, Джин. Ты же реально смотришь на вещи. А я верю, что он нас слушает. Я два года и пятнадцать дней провел у его кровати и все время с ним говорил. Он все знает. Перед произошедшим они с Самми обсуждали, как провести медовый месяц. Они собирались приехать сюда. Не на этот проклятый остров с его чертовыми джунглями, тучами москитов и дождем, а туда, где до этого жили все мы: чудесное место с бунгало и кафе. Мы в качестве свадебного подарка купили им билеты. Как раз перед тем, как все это случилось. Когда подошла вторая годовщина, мы подумали, что с билетами надо что-то делать. В авиакомпании нам сказали, что, учитывая обстоятельства, они могут в любое время забронировать нам места. Мы предложили билеты Самми, но она отказалась. Честно говоря, мы стали ее немного раздражать. А потом Джин решила, что ехать надо нам. Я немного подумал и согласился. Мы хотели сделать это для Бена: съездить, а потом рассказать ему обо всем. Такой у нас был план. Но, как известно, если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах.
Я понял, почему у Джинни возникла такая идея. Обычный отдых для нас исключался – как можно оставить больного сына и уехать в кемпинг, как мы обычно это делали? Однако здесь совсем другое дело. Это было путешествие Бена. И я спросил его об этом, когда мы были одни. «Что, если мы с твоей мамой поедем на тот самый остров, а, Бен?» – спросил я и стал ждать его реакции. И у него чуть дрогнули веки. Я точно это видел. Первый раз за все время появилась какая-то реакция. «Сестра!» – закричал я. Но это только в кино они немедленно прибегают на зов. Тогда я пошел за сестрой сам. «Сестра, он реагирует! Его глаза движутся под веками». Тогда пришли все, кто там был. Я все утро просидел рядом с ним, ожидая, что он очнется. Но ничего не произошло. И все равно я уверен, что видел какую-то перемену.
– Вот почему мы здесь, – объясняет Джин. – Нам надо было сменить обстановку, и мы это сделали ради нашего малыша Бена. Хотели потом все ему рассказать, даже если он нас не услышит.
– Но все пошло не так, как мы думали, – продолжает Джен. – Еще до того, как мы попали на этот гнусный остров. Мы с Джин просто не осознавали, насколько вся наша жизнь завязана на Бене и только на нем. Нам невыносимо быть вдвоем и ничего не делать. Нет уж, избавьте. Валяться на пляже, когда наш сын прикован к аппаратам? Зачем мы вообще сюда поехали? Мы стали бросаться друг на друга. Как вы, наверное, заметили. – Он смущенно откашливается. – За что нам следовало бы извиниться, правда, Джин?