Таксим был готов рассказать все, что ему известно. Он не собирался строить из себя героя и хранить молчание под страхом смерти. Нет, умирать Таксим не собирался. Да и за что? В похищении он участия не принимал, всего лишь убирал свидетелей. Не может быть, чтобы этим он заслужил себе смертный приговор. Тогда для чего белый человек взял нож? Нужно срочно успокоить обоих.
— Переведи, что я скажу, — заговорил Таксим, косясь на нож. — Я пальцем не тронул женщин. Да, я выполнял приказы. Но вам я не враг.
— Что он говорит? — спросил Данко.
— Собака! — выкрикнул Роднин. — Ты еще угрожать будешь?
Держа нож клинком вниз, как разбойники на картинках приключенческих романов, он замахнулся и ударил пленника в горло.
Заостренная сталь попала не в мякоть, а в кость ключицы, скользнув по ней и оставив глубокий, но не смертельный порез. Тогда Роднин нанес повторный удар, но и на этот раз не достиг цели, потому что Таксим успел выставить руку.
Один его палец повис на лоскуте кожи, из обрубка полилась кровь. На мгновение он убрал растопыренную ладонь, и этого времени оказалось достаточно, чтобы враг смог воткнуть нож прямо в его открытый глаз.
Звук был такой, словно проткнули подгнившее яблоко. Негромкий, но запоминающийся. Роднин закричал, чтобы не слышать его, но уже понял, что этот тошнотворный звук будет преследовать его до конца жизни. Продолжая издавать невнятные возгласы, он успел вонзить треугольное лезвие в глотку Таксима, до того как друг оттащил его.
— Рехнулся? — причитал Данко, удерживая вырывающегося товарища. — Ты что творишь? Что ты наделал, придурок? Зачем ты его? На хрена? С кого мы теперь спрашивать будем?
— Да уж не с него.
Роднин бросил взгляд на плюющегося кровью, задыхающегося, захлебывающегося Таксима. Поврежденная рука его обрела былую подвижность, когда он, икая и булькая, попытался зажать горло обеими руками. Это не помогало. Агония умирающего постепенно переходила в легкую утихающую дрожь.
С трудом отведя взгляд, Роднин перегнулся через борт. Его вывернуло. Он ополаскивал окровавленные руки в воде и блевал, ополаскивал и блевал. Когда Данко надоело наблюдать за этим, он схватил товарища за шкирку и яростно встряхнул:
— Хватит! Отвечай. Зачем ты это сделал?
— Лучше не спрашивай, — попросил Роднин слабым голосом, встал и стал осматривать одежду, проверяя, не осталось ли на ней пятен крови. — Тебе не надо этого знать.
У Данко потемнело в глазах. Он намотал воротник Роднина на свои кулаки и приподнял его на цыпочки.
— Я сам решу, что мне надо знать, а что нет. Что произошло? Что Таксим тебе сказал?
Задавая вопросы, Данко встряхивал товарища так, словно хотел лишить его вяло болтающейся головы.
— Он… твою… Нет, не могу.
Роднин не смотрел на Данко. Из его мокрого рта несло рвотой, его руки висели по бокам, как плети.
Данко отпустил его, тоже уронив руки.
— Кто-то из моих… мертв?
За время короткой паузы он успел побледнеть как полотно и сглотнуть с таким усилием, словно это была не слюна, а свинцовый шар.
— Нет, что ты, что ты. — Роднин, всполошившись, замахал руками. — Обе живы, слава богу. Но… В общем, эта падаль… — Он указал на затихшего Таксима. — Эта падаль похвасталась, что… Соню.
Глагол был предусмотрительно пропущен, но Данко от этого легче не стало. Он понял. Перевел взгляд на искаженное лицо покойника, спросил тихо:
— Он — Соню? Мою Соню?
— Давай сейчас не делать из этого драмы, — поспешно произнес Роднин.
— Не делать драмы?
— Пойми, Дан, это могло быть бравадой. Он же бандит. Мозгов на грош, да и те отбиты. Ну, вздумалось этому подонку похвастаться. Мы не обязаны ему верить.
Данко посмотрел на товарища глазами, растянутыми в две непроницаемые щели.
— Но ты же поверил, Женя?
— Я? — Роднин потупился, утирая губы тыльной стороной ладони. — Не то чтобы…
— Тогда почему убил Таксима?
Оба одновременно посмотрели на труп у своих ног.
— Разозлил он меня, — произнес Роднин, цедя слова сквозь оскаленные зубы. — Не надо было болтать своим поганым языком. Сам напросился.
— Как ты? — спросил Данко. — Нормально?
Это было не участие, а тревога. Его беспокоило, не выбит ли товарищ из колеи настолько, что не сможет быть полезен. Во всяком случае, так решил Роднин. Его губы сложились в горькую улыбку.
— Нормально, — сказал он. — Не волнуйся, Дан. Сейчас я позвоню и все выясню.
— Кому позвонишь? — не понял Данко.
— Как кому? Господину Кунгу Тулану. Должны же мы оговорить условия. Давай только от этого дерьма избавимся. Видеть его не могу.
Схватив мертвеца за руки и ноги, друзья несколько раз качнули его и бросили в воду. Мокрая блестящая спина медленно поплыла по течению, словно панцирь какой-то диковинной черепахи.
— Нужно было груз привязать, — посетовал Роднин.
— Он у тебя есть? — спросил Данко. — Нет? Тогда сойдет так. Мы его обгоним. — Он направился к двигателям, завел их и дал задний ход, готовясь к развороту. — Поплыли отсюда, корабль возвращать пора. А ты звони, звони, Женя. Но предупреди, что нужную сумму я соберу только завтра к вечеру. Пока всех обзвоню, пока перечислят… — Данко выругался. — Ох и сволочь этот Кунг! Он думает, я ему это так спущу?
— Ты что? — заволновался Роднин. — Мстить собрался? Даже не думай. Ты не дома. Здесь все аборигены против тебя, включая полицию.
— Это я уже понял. Туристический рай, туристический рай… Ад туристический, вот что здесь такое. И дернул нас черт припереться сюда. А ведь говорил мне один опытный человек… — Осекшись, Данко махнул рукой. — Ладно, хватит. Набери Кунга и не забудь отсрочку попросить.
— Может, к полудню управишься? — спросил Роднин. — Юле и Соне ведь каждый час в неволе годом кажется.
— Да знаю я, знаю! Думаешь, не понимаю? Но тут разница во времени помнишь какая? Да и бухгалтерии придется хорошенько попотеть, чтобы свободные средства найти.
Голосу Данко раскатисто аккомпанировал треск моторов. Перебравшись на нос лодки, Роднин включил телефон покойного Таксима и нажал кнопку вызова. При этом он предостерегающе выставил палец, давая понять, что отвлекать его нельзя. Данко, не понявшего из разговора ни слова, оставалось лишь вопросительно и нетерпеливо двигать бровями.
— Вот и все, — сказал Роднин, закончив переговоры. — Порядок, Дан. Завтра обнимешь своих.
— Они в порядке? — спросил Данко.
— В целости и сохранности.
— Ты говорил с ними?
— Нет конечно, — ответил Роднин с некоторой обидой. — Как ты себе это представляешь? Кто бы мне позволил?
— Нужно было потребовать, — недовольно сказал Данко. — Обычная практика при выкупе заложников.
— Мне, знаешь ли, эта практика незнакома. Извини.
Роднин шутовски приподнял плечи, разведя руками.
— Есть куча фильмов на эту тему, — продолжал ворчать Данко.
— Я не смотрю боевиков. И не читаю. Хочешь вменить мне это в вину?
— Ладно, ладно, не кипятись. Проехали. Лучше скажи, ты предупредил этого Кунга Тулана, что я соберу сумму только к завтрашнему вечеру?
— Да, — подтвердил Роднин, глаза которого приняли еще более печальное выражение, чем обычно. — Он согласился, но поднял ставку.
— Что? — вскинулся Данко.
— Ставку, говорю, поднял. Не двадцать миллионов батов, а тридцать пять. Но есть и хорошая новость.
— Хорошая? Ты можешь порадовать меня хотя бы одной хорошей новостью?
— Да, — подтвердил Роднин, важно кивая. — Наличные деньги не нужны. Ты просто переведешь их на указанный счет. — Он постучал пальцем по экранчику мобильника. — Номер карточки мне передадут сообщением.
— Сколько же это всего получается? — гадал Данко, выводя сампан из узкого клонга. — Черт, никак не могу сосчитать. Голова кругом идет от твоих хороших новостей.
— Ровно миллион. Ну, почти.
— А морда у Кунга не треснет?
Роднин осторожно пожал плечами:
— Ну, условия диктует он. Мы можем лишь отвергнуть их или согласиться.
— На самом деле вариант только один, — мрачно признал Данко. — Согласиться.
Его глаза, устремленные вперед, превратились в две смотровые щели, лицо, подставленное встречному ветру, словно заледенело.
«Ну вот, — подумал Роднин. — Дело сделано. Только как-то не очень радостно».
День седьмой
Вернувшись в свою комнату без окон, Юлия уткнулась лицом в подушку и заплакала. Соня проснулась, подняла голову, прислушалась, а потом встревоженно потрясла ее за плечо:
— Мама? Мама… Что случилось?
Юлия затихла. Потом ее спина затряслась снова. Беззвучно.
— Мама!
Приложив усилие, Соня заставила ее перевернуться набок. Лицо, обращенное к ней, было жалобно сморщено и залито слезами.
— Оставь… меня… — попросила Юлия, делая попытку лечь на живот.
— Ни за что! — Соня удержала ее в прежнем положении. — Рассказывай, что произошло? Ты… Тебя…
Она не договорила, бегая тревожным взглядом по маминому лицу, короткому халатику, голым ногам. Ее расширившиеся глаза постепенно преисполнялись пугающим пониманием.
— Это пустяки, — сказала Юлия, внезапно успокоившись. — Забудь.
— Забыть? Что? Над тобой… над тобой надругались?
— Лишь бы тебя не тронули, доченька.
К чувству жалости и сострадания, пронизывающему душу Сони, примешался панический страх. Они с мамой были абсолютно беззащитны в этом бандитском логове. Они не знали, где находятся, и были лишены всяческой связи с внешним миром. С самого начала Соня подозревала, что их начнут не только насиловать, но еще и мучить при этом. Но шли дни, и она постепенно успокаивалась на этот счет. Старалась не задумываться о том, для чего еще тайским бандитам понадобились две женщины. И вот пришло прозрение.
— Никто меня не тронет, мама, — сказала Соня, надеясь, что в голосе ее куда больше уверенности, чем в душе. — Я многим из них в дочери гожусь. До сих пор нас никто не трогал, верно? Это какая-то ужасная случайность. — Сообразив, что она попросту утешает себя, а не мать, Соня взяла ее за щеки обеими руками. — Как ты, мамочка? Было очень плохо?