Михаил Гречанников
Выжить
«Лежи, не вставай. Нет смысла в том, чтобы пытаться выжить».
Внутренний голос твердил это постоянно. Роберт с трудом перевернулся на бок и приподнялся на локте. Подождав, пока комната не перестанет вращаться, он попытался сосредоточиться на каком-то одном предмете. Им стал окровавленный таз, стоявший у постели. Роберт вспомнил, как отхаркивал кровь на протяжении нескольких дней, и отвёл взгляд.
Сделав над собой усилие, он сел на кровати. Впервые за несколько недель комната предстала перед ним целиком, а не в виде отдельных фрагментов, запечатлённых всплывающим из небытия сознанием. Пустые склянки, бутылки, тазы с затхлой водой, разбросанная одежда. Пыль и грязь везде. Некому было навести здесь порядок – Роберт жил один, а если бы и была у него семья, то их давно бы уже забрала чума. Странно было, что сам Роберт ещё пришёл в себя – как ни жаждал он жизни, частичка его понимала, что смерть ждёт за порогом. Но вот он жив, он не харкает кровью, в подмышках у него нет узлов, и разум его светлый, словно он просто очень долго спал.
А потом Роберта нагнал голод. Он внезапно скрутил желудок, отозвался болью где-то в животе, и на секунду Роберту показалось, что его сейчас вырвет. Но тошнота отступила, а резь в животе стала тупее. Надо было поесть, и срочно.
Кое-как поднявшись на ноги, он поспешил шагнуть вперёд – и чуть не упал.
Точнее, упал, но не на пол, а на подвернувшуюся стену. Ноги едва держали своего хозяина в вертикальном положении, но на быструю ходьбу точно не были способны.
Держась руками за стены, Роберт шагнул к столу, чтобы попить. В жестяном ковшике ещё оставалась вода – она плохо пахла, но сейчас было не до придирок. Напившись, Роберт обвёл комнату взглядом в поисках еды, но ничего не нашёл. Проверил буфет, шкаф, даже заглянул под кровать, о чём вскоре пожалел – подняться после этого удалось с трудом. Ничего.
Оставалось лишь отправляться на поиски еды. Возможно, подумал Роберт, он сможет выпросить немного хлеба в лавке Гуго. Взять до первых денег… Если они когда-нибудь будут. В глубине души он понимал, что в такое чёрное время последний, кому дадут взаймы – это больной чумой, но Гуго был его другом, да и желудок не давал голове думать. Ноги сами понесли Роберта к выходу.
Едва он шагнул к двери, как та распахнулась. В комнату ввалились двое головорезов – иначе их и называть было нельзя – за которыми стоял ещё кто-то, чей силуэт виднелся нечётко. Тот здоровяк, что стоял ближе всех к Роберту, дал ему кулаком в живот и отпихнул в угол.
– Сиди там и не вставай, а то живо перережу глотку! – рявкнул он, показывая большой нож.
Роберт и не думал возражать. Слишком мало было сил, чтобы сопротивляться двоим рослым мужчинам. Да и нечего было защищать – всё ценное Роберт продал, а все деньги отдал докторам.
«Кто знает, быть может, смерть от ножа куда лучше смерти от голода или от чумы? – спросил его внутренний голос. – Уж лучше встать и встретить смерть здесь, у себя дома, чем выходить туда, наружу. И всё, что нужно – просто встать. Просто напасть на тех, кто без зазрения совести готов отнять у тебя последнее. Разве гордость не велит тебе вмешаться?»
Но Роберт послал гордость к чёрту и продолжал сидеть тихо.
Приглядевшись, он увидел в дверях сгорбленную старуху с цепким взглядом.
– Говорил же, тут ничего нет! – обиженно воскликнул один из грабителей.
– Молчи! – оборвала его старуха. – Загляни-ка лучше под кровать!
Убедившись, что ничего ценного в квартире нет, грабители перебили почти все склянки, несколько раз пнули сидевшего на полу хозяина комнаты и ушли.
Роберт осторожно встал и, опираясь на стену, приблизился к распахнутой двери. За ней он увидел тусклый отблеск серо-коричневой Темзы – реки, которая кормила его. Роберт был лодочником и перевозил людей с одного берега на другой за пенс. В первый день своей болезни он старался работать через слабость, но уже к вечеру его силы совершенно истощились, так что он еле добрался до дома. С той поры из комнаты он не выходил.
Всё это время за ним ухаживала Анна, старая дева, жившая в этом же доме – но в последние пару дней не заходила и она. Скорее всего, её уже не было в живых.
Не только река, но и город казался серо-коричневым. Через низко нависшие тучи свет пробивался слабо, и неясно было, утро ли сейчас, день или вечер. Однако Роберт был рад увидеть унылую панораму Лондона, рад выбраться из давящих на него стен комнаты, заполненной затхлым вонючим воздухом.
Роберт спустился по скрипящей деревянной лестнице и, стараясь держать равновесие, побрёл по направлению к лавке Гуго. Шагов через двадцать он услышал скрип окна наверху и по привычке посторонился. Чьи-то тощие руки опрокинули над улицей ночной горшок, и его содержимое расплескалось по камням улочки, дополнив уже текущие к реке ручьи нечистот.
Слева кто-то засмеялся. Роберт обернулся и увидел прижатую к стене проститутку с задранной юбкой, над которой пыхтел толстый мужик. Девица смотрела на текущие по улице испражнения, потом перевела взгляд на Роберта и снова рассмеялась. Их взгляды встретились, и ему на секунду стало жутко – в глазах женщины уже не было разума, только безумие, равнодушное ко всему.
Отвернувшись, он заковылял прочь.
Пламя свечи, словно застенчивая любовница, робко прикоснулось к жёлтой бумаге письма, а затем вдруг заструилось по нему вверх, растекаясь по углам. Человек, державший письмо, положил его на тарелку и стал безучастно смотреть на огонь.
– Доктор Хиггс! – услышал он женский голос. – Доктор!
Шум доносился с лестницы. Кто-то поднимался к нему в кабинет. Доктор не встал из-за стола, просто сплёл пальцы на столешнице и стал выжидающе смотреть на дверь. Вскоре она распахнулась, и на пороге показалась молодая женщина в платье из грубой коричневой ткани. У неё на пути пытался встать слуга Хиггса, седой и сгорбленный старик с большим красным носом. Но девушка решительно прошла к столу и устремила на хозяина дома пылающий ненавистью взгляд.
– Наконец-то! – сказала она. – Наконец-то я вижу доктора Хиггса!
Человека, ограбившего мою семью!
– Кто вы такая? – лениво поинтересовался тот, не меняя позы.
– Я – дочь Томаса Аттвуда, которого вы бесстыдно ограбили!
– Ограбил? – Хиггс поднял брови. – Семья Аттвудов погибла от чумы, их имущество было предано огню.
– Как бы не так! – крикнула девушка. – Вы забрали всё его имущество! Вы не бросали в огонь его золото и мебель, вы его просто вынесли!
– Я бы на вашем месте не стал разбрасываться подобными обвинениями, – спокойно ответил доктор. – В наше тёмное время все мы делаем то, чего от нас требует долг, и это не всегда просто. Доктора не забирают себе вещи умерших, а то докторов бы давно уже и вовсе не осталось.
– Быть может, таких, как вы, даже чума не берёт! Но вещи забрали вы! Это видела куча народу!
– Я начинаю терять терпение, – так же спокойно ответил Хиггс. – Мне надоели ваши пустые обвинения. Покиньте мой дом, или вас отсюда выставят.
В этот момент внизу послышался стук в дверь.
– А вот и мои гости! – улыбнулся он, поворачиваясь к слуге. – Уэйд, встреть их и проводи сюда. Их помощь сейчас отнюдь не помешает.
Слуга исчез на лестнице, и через минуту вернулся в сопровождении жёлтой старухи и двоих здоровенных детин.
– У вас гости… – начала было старуха, заметив девушку, но Хиггс перебил её:
– Да, но моей гостье как раз пора уходить.
– Я никуда не уйду! – возмутилась та. – Не уйду, пока вы не вернёте мне всё, вынесенное из дома отца!
– Раз так… Миссис Далтон, помогите моей гостье найти выход.
– Как скажете, доктор… – Старуха ухмыльнулась, и от этой ухмылки девушка вздрогнула. – Мальчики, уведите отсюда эту прелестную девицу.
Громилы схватили несчастную под локти и бесцеремонно выволокли на лестницу. Та вздумала было закричать, но один из мужчин ударил её кулаком в живот, и девушка зашлась в хрипе.
– Вы посылали за нами, доктор? – угодливо спросила старуха.
Она то и дело бросала жадные взгляды на убранство кабинета, на фолианты и статуэтки, что не укрылось от Хиггса.
– Нам пора на рейд, – ответил он, вставая и направляясь к шкафу.
– Кого мы навестим сегодня, доктор?
Хиггс открыл гардероб, откуда на него взглянула маска с клювом:
– Одного пекаря.
Роберт удалялся от реки, шагая вверх по узкой улочке, когда услышал плач ребёнка. Так плакали только самые маленькие, ещё грудные дети. Оторвав взгляд от камней под ногами, Роберт увидел вышедшего из подворотни мужчину. Штаны его были спущены до лодыжек, и потому шёл он маленькими шажками. В руке он держал окровавленный нож, взгляд был устремлён в никуда. Дойдя до середины улочки, мужчина упал навзничь и больше не шевелился. А из подворотни по-прежнему слышался крик ребёнка.
Как ни слаб был Роберт, он не мог не заглянуть в тот закоулок. Сперва он ничего не увидел – там было темно, и Роберт сделал несколько шагов вперёд, прежде чем различил мёртвое тело. Это была девушка, одежда на которой была разорвана в клочья. Её прекрасное лицо застыло в гримасе боли, взгляд был устремлён куда-то под крыши. А грудь и живот сплошь были покрыты ранами и кровью.
Рядом с ней лежал свёрток одеял, из которого и доносился крик. Присев рядом, Роберт отогнул край – и правда, в одеялах был ещё совсем грудничок. Мальчик или девочка, Роберт не смотрел. Страшно было и думать распеленать ребёнка здесь, в грязи и рядом со смертью. Он неуклюже шевелил ручками и кричал, не раскрывая глаз, кричал очень горько и обиженно. Роберт посмотрел ещё раз на убитую девушку, на неподвижно лежащего мужчину – и взял ребёнка на руки. От неожиданности тот на секунду замолчал, а потом заголосил ещё громче, прижимаясь к груди Роберта и слепо ища ртом сосок.
«Брось его, – вновь заговорил внутренний голос. – Зачем ты его взял? Ты видишь, взрослые и сильные мужчины гибнут, как скот, так что же говорить об этом младенце? Его участь решена. Брось его, и тебе не придётся смотреть на его кончину. Возьмёшь его с собой – и он умрёт у тебя на руках. Ты что, ещё не вдоволь насмотрелся на смерть?!»