Однажды я наткнулась на куст сочных ягод и присела, чтобы поесть. Недалеко от меня находилась скрытая от глаз равнина. Я была так занята наполнением мешка, что не сразу заметила: рядом со мной больше не было Лунного Света и Рваного Уха. Занятая сбором ягод, я спокойно срывала их и складывала в сумку.
Такие моменты, когда от голода забываешь про осторожность, порой оказываются гибельными. Я не заметила, как пришла беда.
Внезапно я услышала пронзительный женский крик: «Нет… Нет…»
Я бросилась в кусты и увидела мужчину в немецкой форме буквально в нескольких метрах от меня, так близко, что я бы столкнулась с ним, если бы пробралась через заросли лакомства. Я тихо ползла вдоль кустов, которые стали своеобразной стеной между немцем и мной. Я знала, что нахожусь неподалеку от леса, что на равнине живут люди, зато я ничего не знала о том, что тут есть немцы. Значит, эта местность была куда опаснее, чем я думала. За мной был склон, передо мной кусты, я стояла на коленях и наблюдала.
Кричала девушка, лежавшая на земле, мужчина в форме разрывал на ней одежду, она пыталась защититься, а он бил ее изо всех сил. Я видела, как движутся его белые руки и ноги. Немец, поваливший девушку на землю, накинулся на нее, а она выла, как раненый зверь. От дикого крика у меня замерзла кровь в жилах. Я была парализована. Конечно, прежде я никогда не видела изнасилования, я знала об отношениях полов только по наблюдению за животными, но я прекрасно понимала, что происходит. Я никогда не слышала, чтобы волчица выла от боли в момент спаривания.
Потом мужчина встал, его член был в крови. Девушка неподвижно лежала на земле. Немец застегнул штаны и плюнул на нее. Потом он достал пистолет и выстрелил ей в голову. Хладнокровно. Я прекрасно видела все его движения, подчиненные страшному ритму. Одеться, плюнуть, достать оружие, выстрелить. Как будто он считал: один, два, три, четыре.
Это была не та война, которую я узнала у польских партизан, это было беспричинное убийство невинной девушки, совершенное будто для тренировки. Эта чудовищная сцена стала частью моих кошмаров. Я окаменела от страха.
А потом я отступила назад, почти не дыша от ужаса, и уперлась спиной в камень. Я не могла ни убежать, ни напасть на этого солдата, а немец развернулся в мою сторону, должно быть, он услышал шум.
Я практически легла на спину, держа один из ножей наготове — острое лезвие, настоящий кинжал — и тихо ждала, вытянув руки вдоль туловища: нож прижат к правому бедру, глаза закрыты.
Я сказала себе: «Я не хочу умирать, ты меня не получишь, сволочь».
Я слышала, как он приближается, листья хрустели под его сапогами. Он раздвигал кусты. Я лежала неподвижно, с закрытыми глазами — он должен был поверить в то, что я мертва. Мне самой начало казаться, что я стала холодной, замороженной. Затем я услышала дыхание солдата прямо надо мной, почувствовала его запах и подумала: «Сейчас или никогда!» Я резко вскочила, одновременно выбросила лезвие вперед, изо всех сил воткнув немцу в живот.
Он схватился руками за нож, но я выдернула его, отпрыгнув назад. Руки солдата залила кровь, а я, словно ослепленная, вонзала лезвие снова и снова. Он пытался выхватить оружие из-за пояса, и я, не задумываясь, ударила его в лицо. Лезвие ножа вошло в его щеки, в горло, меня забрызгало кровью, я обезумела. Немец был на последнем издыхании. Он посмотрел мне в глаза. Это было ужасно, потому что в них я увидела смерть, ее лицо. Мужчина согнулся. Я ударила его в затылок. Все, он больше не шевелится, я могу перевести дух.
Я была вся покрыта кровью, даже во рту был ее вкус. Но я все еще была здесь, живая, зубы сжаты от ненависти, нож весь в крови, и говорила себе: «Если он шевельнется, я снова его ударю».
Я пнула немца, чтобы проверить, действительно ли он умер, и заметила, что потеряла ботинок. Не знаю, где он соскочил. Немец не реагировал на удары босой ногой. Тогда я потрогала его рукой, чтобы окончательно удостовериться. Он на самом деле был мертв.
Я вытерла нож о его форму, привела в порядок свой мешок, немного побродила вокруг в поисках ботинка, потом забрала у немца часы как бесполезный трофей. Я не осознавала, где нахожусь и что делаю. Словно безумная, я принялась бегать кругами среди деревьев. Внезапно я остановилась:
— Что же я делаю? Что произошло?
Я упала на колени, рыдания рвались из горла. Я была на грани того, чтобы взорваться или завыть, когда увидела, как Лунный Свет и Рваное Ухо приближаются ко мне. Они нежно лизнули меня в лицо, будто успокаивали, но я все поняла. По их мнению, я только что убила жертву, на мне была ее кровь, а у них был обычай облизывать друг друга после растерзания добычи. Я была волком, одним из них.
Когда я вспоминаю об этом, все произошедшее кажется мне невероятным. Мне не десять лет, я не я, я сошла с ума от ненависти к этому убийце и готова была плакать от шока. Меня мутило от вкуса крови, тогда как волкам он нравился. Их реакция показала, что я волк среди волков и только что убила свою первую жертву — и это вернуло мне равновесие.
Я окунула горящую голову в ручей, сняла куртку, мешок, все, что было на мне, чтобы помыться. Волосы склеились, стали липкими. Ручей помутнел от земли и крови. Я разогнала грязь, чтобы напиться чистой воды, а рядом со мной пили мои волки. Я чувствовала себя могучей, сильной, гордилась тем, что совершила. А когда два моих спутника завыли, я завыла вместе с ними. Я была жива! Я, Мишке, была жива! Я снова видела, как падает тот человек, и радовалась ненависти, которая охватила меня: «Удар за девушку, удар за моих родителей, удар за мои несчастья… удар за всех убитых…» Я чувствовала себя победителем. Волки видели, как я убиваю жертву, я выросла в их глазах. Я окончательно стала зверем.
Вот так я думала. Я пала духом гораздо позже, когда наступила ночь. Я не могла забыть глаза фрица в тот момент, когда воткнула ему нож в живот.
Глаза, широкие от удивления. Он хотел вытащить нож, я угадала его намерения и сделала это одновременно с ним, оросив ему руки кровью, а потом ударила снова. Он потянулся за пистолетом — я опередила его.
Откуда во мне взялась эта сила? Ненависть? Храбрость? Страх? Инстинкт выживания? Я или он. В нормальной схватке один на один я бы не выжила. Если бы я не притворилась мертвой, холодной, как камень, перед тем как вскочить и вонзить ему лезвие в живот, я бы не смогла его победить. Но видеть, как смерть, принесенная тобой, появляется в глазах человека, невыносимо тяжело. Даже мучительно, потому что возбуждение от схватки за жизнь подействовало на меня как электрический заряд. Я слышала дыхание этой сволочи, видела его страх. И я ликовала! Чем больше лилось крови, тем сильнее я била. Я была жизнью, побеждающей смерть, мстящей за издевательства над той несчастной девушкой. Я была пьяна от мести, и хотела жить, я так хотела жить!
Мне не хватило духу взглянуть на бедную девушку. Я даже не подумала об этом. Я знала, что она мертва, и в тот момент все мои мысли были о сумасшедшей победе с ножом в руках. Не знаю, что я сделала потом с этим ножом. Я помню, как механически вытерла его, как искала свой ботинок, а потом — провал, я бегала как безумная, должно быть, я его потеряла. Я теряла множество ножей, падая или убегая. А потом находила новые. То же самое с обувью, покрывалами и едой. Я делала запасы, защищаясь от страданий, холода и голода. Сегодня мои ножи тщательно спрятаны в надежных местах, будто за углом моего дома может оказаться нацист. Когда муж спрашивает меня, кого я боюсь после стольких лет, я отвечаю: «Всех».
Вечером того безумного дня меня все еще трясло от избытка эмоций, мне нужно было найти укрытие, какое-нибудь дупло, чтобы спрятаться там и прийти в себя. Я хотела бы убежать как можно дальше от этого места, углубиться в лес, прочь от дорог, от равнин, от домов, от немцев. А вместо этого я рухнула рядом с ручьем. Лунный Свет остался со мной, его брат ушел. Я заснула как убитая.
Утром Лунный Свет тоже ушел.
Долгое время я шла в одиночестве, все было как в тумане. Почти каждую ночь мне снились кошмары, я слышала ту девушку, видела глаза мужчины надо мной… Девушка кричала, выла от боли, а он насиловал ее, плевал и убивал. И этот запах, повсюду запах потного человеческого самца как будто забивал мне ноздри. У волков все совершенно иначе. Если волчица не хочет волка, она прогоняет его, и самец должен ждать, пока самка его не примет. А здесь был грязный человек, которого волнуют лишь его собственные желания. Чудовищный убийца.
Он сто раз заслужил смерть за то, что сделал. И я не должна была чувствовать вины за то, что убила его. Но почему тогда эти кошмары заставляли меня кричать? Я была всего лишь ребенком, возможно, это было слишком тяжело для меня. После случившегося мне приходилось заставлять себя жить, я говорила себе:
— Посмотри, какое красивое дерево, нужно любоваться его красотой, она тебя утешит.
Я всегда пыталась найти способ исцелиться (после мамы Риты, после ловушки в гетто и после смерти этой девушки), и я убеждала себя:
— Мы живы, мы идем в верном направлении, мы найдем маму, мы продолжим путь…
Я разговаривала с деревьями, словно молилась:
— Вы все видите, вы все знаете, вы должны защитить меня, мне необходимо идти дальше, мои товарищи покинули меня, у меня больше нет семьи…
А как только я прекращала молиться деревьям, в ушах снова звучал тот крик раненого животного. Тогда я снова заставляла себя искать красоту вокруг, чтобы убежать от воспоминаний. Мне кажется, что я всю жизнь прожила в депрессии и постоянно искала какое угодно средство, даже самое малое, чтобы преодолеть ее.
Я много дней шла как в тумане и больше не думала о том, что нахожусь в России. Я не видела ничего, кроме деревьев, а деревья — они как я, им плевать на границы.
Я знаю, что спала, укрывшись в развилке дуба, на трех переплетенных ветках, образовавших замечательный крест. Но больше всего там было берез, таких красивых, что для меня они стали Россией.