Я не хочу верить, что смерть близко, но…
Она вышла из электрички на неизвестной её станции и пошла туда
куда?
где заканчивались дома, и начинался лес. Ноги несли её прямо, а она бездумно радовалась солнечному утру, теплой осени и проходившим мимо людям, живущим в этом поселке. Абсолютно незнакомым людям, а потому она смотрела на них без обычного для неё раздражения. Она знала, что идет к реке,
откуда она это знает?
которая медленно несет свои воды рядом с лесом.
Так и оказалось. По чистой воде тихо плыли желтые листья. По берегу реки над водой свисали ветви ив. Где-то далеко пищали птицы и отстукивал свою песню дятел. Тишина и покой. Под ногами зеленая трава, манящая своей чистотой и мягкостью. Чистый воздух, вдыхать который было одно наслаждение, и даже не возникало желание закурить.
Лидия Гавриловна села на берегу и …
здесь будут жить люди, и здесь они будут умирать. Это благодатное место примет их для жизни и для смерти. И все также будет отражаться в чистой воде бездонное небо, когда планета соберет свой урожай.
Она тряхнула головой, - не мешай слушать тишину. В кои веки выбралась на природу из суеты города. И ты не даешь наслаждаться жизнью. Она легла на спину, подставив лицо теплому солнцу. И
что сука хочешь вижу хочешь раззявила свою дырку
получи по полной программе все то о чем мечтаешь
хочешь мучительную смерть получишь её сейчас
страх полузадушенного состояния от руки сдавливающей горло
раздирающая боль внизу переходящая в нестерпимое желание
сдави сильнее горло дай мне то что я хочу
заставь меня содрогаться я хочу этого ну же еще …
Лидия Гавриловна судорожно вдохнула воздух, вынырнув из глубины, из мрака своего сознания
моего больного сознания, которое заполонил тот, кого я хочу и ненавижу.
- Господи, спаси и сохрани меня, дай силы выжить и помоги мне, грешной, - пробормотала она, не осознавая, что произносит слова, которые никогда не использовала. Молится тому, в кого никогда не верила. Говорит слова, которые вынырнули из подсознания, из глубин памяти.
Река уже не казалась благостным местом, - вода притягивала своей чернотой, ивы тянули к ней ветви-руки, кукушка начала отсчитывать время до смерти.
Лидия Гавриловна встала на ватные ноги и, уходя от реки, последний раз посмотрела на течение воды, впитывая в себя это меланхоличное состояние небытия. Когда шла по поселку обратно, люди уже не казались добродушными и милыми. Они были, скорее, равнодушными и недобрыми. Зомби, работающие от рассвета до заката, чтобы прокормить своих выродков. Их убогая жизнь не имела смысла, впрочем, как и её существование.
Дома Лидия Гавриловна сняла заляпанные грязью сапожки и спросила встречающего её мужа:
- Ты почему дома?
- Вообще-то, сегодня выходной день, суббота. Я удивился, куда это ты с утра исчезла.
- Еще скажи, что ты волновался за меня, - сказала Лидия Гавриловна.
- Да, и что же в этом такого? Ты моя жена, и мне не все равно, где ты.
- Если я умру, наверняка, обрадуешься, - она посмотрела прямо в глаза своего супруга и, увидев там ответ, улыбнулась.
- Что ты такое говоришь? Зачем ты так?
- Да, пошел ты…, - сказала равнодушно Лидия Гавриловна и пошла к своему бару. Утреннее хорошее настроение кануло в лету, испарилось, как дым от сигареты, и это было плохо. Она открыла новую бутылку коньяка и налила сразу в стакан, - пятьюдесятью граммами не обойтись. Может это не самый лучший метод лечения больного сознания, но другого нет. Поставила на прикроватную тумбочку бутылку, забралась в постель и, потягивая горький напиток, задумалась. О смысле своей жизни, о необходимости карабкаться вверх, о желании жить
и дать возможность жить другому,
об этих странных, таких реальных
и настолько нестерпимо желанных,
видениях.
Коньяк давал возможность встряхнуться, стимулируя аналитические способности, но он же и тормозил, погружая сознание в расслабленное ленивое состояние. Когда Лидия Гавриловна допивала второй стакан, появилась тяжесть внизу живота. Она переложила стакан в левую руку, а правую сунула под юбку. Счастливо улыбаясь приближающемуся удовольствию, плеснула в рот остатки коньяка и расслабилась.
Иди сюда, мой любовник, сделай это снова и снова. Если мне суждено умереть, то сделай это так, чтобы я приняла это со счастливой улыбкой на устах. За секунды до прихода счастья она увидела его глаза
я твоя судьба
и его руку, что был нож
вонзающийся в её живот
где еще теплится жизнь
которую я хочу защитить
и хочу её немедленной смерти
потому что ненавижу
рассекающий чрево нож
лопающийся живот
как перезрелый арбуз
вытекающие жизненные соки
и мой крик совпавший с криком новорожденной плоти
той что должна умереть
я должна жить
я хочу жить
я не дам тебе возможность убить меня.
Она еще жива и в его глазах
ты выполнила свою миссию
прочитала приговор. И захотела это, и получила то, чего желала
я освобожу тебя от этой проклятой жизни
от обязанностей и прав
от счастья и несчастья
от радости и горя
от добра и зла
от веры и неверия
от желания и отрицания
от этого сжигающего плоть огня
от необходимости набивать брюхо
и от необходимости выделять нечистоты
я отведу тебя туда где ничего нет
или есть все
и где ты получишь то что хочешь
или не хочешь
если захочешь.
Очнувшись, Лидия Гавриловнаподнесла к своим глазам правую руку, уже зная, что увидит.
Кровь, яркая алая кровь.
Инстинкт самосохранения заставил её сползти с кровати, добраться до двери спальни и, открыв её, позвать мужа.
Лидия Гавриловна смотрела на мелькающие за окном машины скорой помощи дома и деревья, словно наблюдала в кинотеатре чужую жизнь. Или созерцала быстротечную смену кадров своей жизни. Она чувствовала боль от инъекций,
слава богу, я еще жива,
видела качающийся над головой флакон, от которого тянулась тонкая трубка.
- Я умру? – спросила она
кого?
- Не знаю, надеюсь, нет, - услышала честный ответ
от кого?
Она закрыла глаза, отдаваясь покачивающимся движениям автомобиля, не желая сопротивляться охватившей её слабости.
- Женщина, откройте глаза, - услышала она через секунду, и, послушно открыв глаза, увидела вокруг белые кафельные стены и закрытое маской лицо. – Говорить можете?
- Кто же теперь будет трахать мои мозги, ведь я хочу этого постоянно? – спросила она маску. Или подумала, что спросила.
- Субстрат совсем без крыши, - услышала она
или показалось,
перед тем, как снова погрузиться в себя.
Уже навсегда.
Рождение и смерть-3
5.
Вера Малахова ждала, когда стрелки на часах приблизятся к девяти часам. Время в послеродовой палате текло медленно, от кормления до кормления. Груди болели, молоко самопроизвольно стекало из сосков, и её рубашка в области груди и живота уже промокла.
С молоком у неё всегда было хорошо. Родила она уже четвертый раз и снова дочь. Муж будет недоволен, потому что он хочет мальчика. Вера во всем винила себя, - он старается, работает, все деньги в дом, а она не может ему родить мальчика. Но новорожденную девочку она все равно любила. Ребенок не виноват, что её мать такая непутевая дура.
В коридоре послышался стук колес каталки с детьми и их голодный плач. Вера только вчера поздним вечером родила, и это кормление было вторым. Она с нетерпением ждала ребенка, толком не разобравшись ночью или ранним утром, на кого она похожа и радуясь встрече со своей частичкой.
- Вера, держи свою плаксу, - детская сестра протянула ей завернутый в пеленку орущий комок. Ребенок сразу затих, получив грудь. Вера с умилением смотрела, как она жадно хватает сосок.
Нос мой, глаза мои, а уши и подбородок – папин.
- Девочки, у кого молока много, покормите мальчика, - спросила медсестра, - мама у него умерла в родах, он недоношенный и материнское молоко ему было бы кстати.
Только сейчас Вера заметила, что на каталке остался еще один завернутый в пеленку комок, тонко пищащий в наступившей тишине палатного кормления. Её доброе сердце рванулось к этому малышу, да и молока у неё с избытком.
- Давайте мне, - сказала она и, получив в свободную руку ребенка, уточнила:
- Почему его мама умерла?
- Кровотечение, - спокойно ответила сестра.
раковая опухоль проросшая насквозь мышечную ткань и высосавшая все соки из этого плодовместилища
- Что вы сказали? – удивилась Вера, но медсестра ушла, а соседки по палате были заняты своими детьми. Решив, что показалось, она удобно приспособила дочь к груди и переключила внимание на мальчика.
Лицо с ладошку, розовое с легким синеватым отливом, глаза закрыты, но рот тянется туда, куда надо. Схватил сосок и жадно начал поглощать молоко. Вера ослабила пеленку, стягивающую ребенка, и его маленькая ручка, одна, а затем и вторая, ухватились за молочную железу.
«Недоносок, а шустряк», - улыбнулась Вера своим мыслям. Она посмотрела на свою дочь, которая неторопливо сосала молоко, даже не пытаясь вытащить руки из пеленки. В отличие от мальчика, её лицо было умиротворенным.
дай мне жизнь мне надо жить надо мне жизнь дай
Вера прислушалась к себе, - опять этот голос внутри неё, ниоткуда, странный и требовательный. Она на мгновение закрыла глаза, ожидая, что он снова что-нибудь скажет, но
ничего не услышала, кроме шума ветра в вершинах сосен, почувствовав такой знакомый и родной запах хвои. Уже темнеет, а она не знает путь домой. Она выросла в этом лесу и знает его, как свои пять пальцев, но сейчас она стоит на маленькой полянке и не знает, что делать. Нет, пока еще не страшно. Здесь она тоже дома, но родители будут волноваться. Особенно, папа. Если все обойдется, обязательно выпорет. Больно и унизительно.