Летние ночи сейчас теплые, она не сильно голодна, - успокаивала она себя, но паника медленно вползала в голову. Не надо создавать проблему на пустом месте, мне уже пятнадцать, и я в состоянии сама найти дорогу.
Решив, куда пойдет, она двинулась в путь, но через некоторое время увидела, что совсем не знает окружающий лес. Чужой, страшный, он окружал со всех сторон, подавлял ужасом безвыходногосостояния. Темные стволы протягивали свои сучковатые ветви, как когтистые лапы. Мелкий кустарник цеплялся за ноги.
Уже почти полностью поддавшись панике, она хотела броситься вперед, но замерла. Слева от неё на пеньке сидела женщина. Даже в сумраке леса было видно, как она стара. Согбенная спина, покрытое морщинами лицо, скрытое тенью и старческим платком, на теле ветхая одежда.
Этого не может быть. В такое время здесь не может быть такой древней старухи. Она протерла заплаканные глаза, но ничего не изменилось. Старушка здесь, и она смотрит на неё.
- Заблудилась? – спросил её старый сухой голос. И даже такой скрипучий человеческий голос был благодатью здесь и сейчас. Она не одна, и даже если старуха ни чем ей не сможет помочь, что ж, живой человек рядом лучше, чем страх одиночества.
- Да, - она вдруг ощутила себя такой маленькой и беспомощной по сравнению с этой мудрой и древней женщиной, что слезы снова навернулись на глаза.
- Я помогу тебе, а ты поможешь ему, - загадочно сказала старуха, - иди туда, никуда не сворачивая, и придешь домой, - костлявая кисть руки с изломанными артритом суставами показала ей направление.
Старуха показала направление, противоположное тому, куда она собиралась бежать, поддавшись панике.
Ну, конечно, вот же вдалеке сквозь стволы виден её любимый кедр, на который она всегда ориентировалась. Я в пятнадцати минутах от дома и умудрилась заблудиться.
-Спасибо, бабушка, - сказала она, обернувшись, но -никого рядом нет.
И нет пня, на котором она сидела.
Нет ничего.
Все привиделось.
- Все, девочки, давайте детей, - услышала Вера голос, вырвавший её из давно забытого, из того, что было когда-то, но память не хотела возвращаться в то, чего не может быть.
помоги дай мне жизнь
Вера посмотрела на детей. Её девочка (я назову её Мариной, но вдруг ему не понравится такое имя, хотя, ему все равно, как я называю девочек, важнее, что он уже давно придумал имя мальчику, которого я не могу родить) спала, отвалившись от груди. А мальчик все еще сосал молоко, но уже вяло.
«После него сцеживать не надо», - мысленно порадовалась Вера хорошему аппетиту мальчика.
- Как его зовут? – спросила она сестру, когда отдавала ребенка.
- Пока никак.
До следующего кормления Вера думала о своем сне. Об этом событии в её жизни, которое случилось давным-давно, но из-за того, что она понимала, что такое невозможно, так же давно забытое, старательно вычеркнутое из памяти.
И всплывшее сейчас. Такое реальное, будто это было вчера, словно она только что нашла дорогу домой. Словно только что рассталась со старухой, указавшей путь.
Когда снова принесли детей, Вера сама взяла обоих, - и свою Марину и мальчика (Иван, Ваня, Ванечка, только так, и никак иначе). Приложила их к груди, умиленно глядя на их соревнование по высасыванию молока. Она любила этот процесс. Это слияние в одно целое с маленьким беззащитным созданием, которому ты нужен, который зависит от тебя. Вера улыбалась, глядя на них
и снова девка, сколько можно. Эти проклятые сикавки весь дом заполонили, проходу от них нет, – злой голос мужа, встречающий её после третьих родов, обещал бурю, но вылился всего лишь, слава богу, в одну затрещину. Она упала на диван, спасибо, господи, что он там стоит, и увидела, как муж расстегивает ремень.
- Только вонь от них одна, орут и жрать требуют, - он говорил, готовясь к тому, что происходило всегда, после каждых родов.
- Нет, нельзя, всего неделя после родов прошла, - бормотала она, удивляясь бессмысленности своего возражения. Так было после первых и вторых родов, так чему удивляться.
- Закрой рот и снимай свою трихомудь. – сказал он, - уже целую неделю я жду этого момента. Надеюсь, ты не думаешь, что я онанист какой-то.
Она лежала под ним, стараясь не обращать внимания на боль, и смотрела на Леночку, спящую в кроватке (первая и самая любимая), Сашеньку (свою вторую кровиночку) и Настеньку (третью и такую же дорогую), - у вас будет другая жизнь, полная добра и радости.
У вас будет счастье в жизни, вас будут любить.
Сделай Господи так, чтобы они никогда не узнали горя в жизни.
Чтобы для них возвращение домой было ежедневным счастьем.
Чтобы их всегда на пороге ждала любовь близких.
Вера открыла глаза. Вот тебе и раз, снова уснула во время кормления. Убедившись, что все в порядке, дети насыщаются, посмотрела на серый осенний день за окном.
Такой же серый, как моя жизнь!
Такой же холодный, как мой дом!
Такой же бесконечный, как моё замужество!
Почему я позволяю себя унижать?
Почему позволяю так обращаться с собой?
Сон вскрыл её сознание, то, что она боялась увидеть, что прятала в тайниках своей памяти.
не бойся боли и смерти
ты мать
не давай панике взять верх и станешь сильнее
ты создатель
защити свои создания и станешь богом
встань во весь рост и сбрось обузу
ты мать
ты творец
ты бог
Вера пришла в себя только, когда детей собрали и позвали их на обед. В столовой она ела, не замечая, что ест. Она не слышала оживленно болтающих соседок по столу. Она слушала себя, ожидая прихода голоса и боясь этого. У мамы тоже появились голоса в голове, и это закончилось разлукой с ней, когда она перевалила через своё совершеннолетие. Я не хочу этого, у меня четверо детей, я не могу оставить их сиротами.
Но ничего не происходило, обед закончился и она успокоилась.
Ничего не произошло и во время очередного кормления, - ни снов, ни голосов. Вера спросила у медсестры, может ли она назвать ребенка, и, получив утвердительный ответ, сказала, что хочет назвать мальчика Ваней.
- Ну, что ж, Иван, так Иван, - улыбнулась медицинская сестра.
Ничего не происходило и в последующие дни, и Вера забыла свои сны. Она кормила детей, радовалась этому счастью и отодвигала, Господи, сделай так, чтобы этот день никогда не пришел, момент выписки. Но неумолимое время, это дьявольское изобретение, двигалось вперед, и наступили шестые сутки.
Пришел день возвращения домой.
Утром принесли детей и Вера, уже привычно, взяла обоих. Ванечка изменился за эти дни, - прибавил в весе, стал пухленьким малышом с розовой мягкой кожей, с любопытством в глазах. Не изменился только аппетит, все также он с энтузиазмом брал грудь, опорожняя её полностью.
- Что с ним будет дальше? – спросила Вера медсестру.
- Если сейчас не усыновят, то переведем в дом ребенка, а там, как повезет.
- А кто может усыновить?
нет ты не сможешь
ты должна поднять своих
нет ты не дашь мне то что я хочу
ты должнавырастить своих
ты не сможешь защитить меня
я не смогу помочь тебе
ты должна сама
нет
- Да вот, хотя бы, и вы, - сказала сестра.
- Нет, я не могу, - повторяя за кем-то, ответила Вера. – У меня и так четверо, мне их надо вырастить.
Медсестра пожала плечами и ушла.
- «Это ты со мной говоришь?» - подумала Вера, глядя на Ваню, сама, поражаясь абсурдности своей мысли. Но ответа не дождалась. Ваня работал ртом, и его глаза смотрели на её грудь.
«Это говорил мне ты», - уже утвердительно подумала Вера.
«И до этого ты со мной говорил. Это ты заставил меня вспомнить то, что я не хочу вспоминать. Зачем?»
ты можешь защитить себя и детей от него
для этого ничего не надо делать
ничего не увидеть
не заметить
не обратить внимания
ты можешь это
ты хочешь сделать это
ты уже делала это.
Она сидит на краю их постели и смотрит на тлеющий огонек забытой сигареты. Муж, выпив, заснул, держа горящую сигарету в руке, и раньше, когда такое случалось, она всегда тихонько извлекала окурок из его пальцев.
А сейчас она смотрела, как огонек подбирается к простыне. Еще мгновение и займется постель, очищающий огонь наберет силу, полыхнет во всю мощь, … и освободит её от этого ублюдка.
Она будет свободна, она сможет одна вырастить детей, она сильная.
Но страх, Господи, что я делаю, а если он проснется от боли и увидит меня сидящей рядом, ничего не делающей, он убьет меня, и мои девочки останутся без матери, толкает её вперед, и вот уже сигарета потушена.
О, Господи, спаси и сохрани, как я могла даже подумать об этом.
ты можешь
ты сделаешь
если хочешь счастья своим детям.
Загляни внутрь себя
ты знаешь, что он может сделать с твоими девочками.
Вера мчалась с молочной кухни домой, муж, наверняка, уже дома, хочет есть, а её нет. Открыла дверь, - ботинки в коридоре, - так я и знала. Заглянула в комнату и, - нет, этого не может быть, - муж отдернул руку от голенькой Леночки, лежащей в кроватке, - нет, он, наверное, проверял сухая ли она
он этого никогда не делал
ты это знаешь
ты не хочешь верить своим глазам
ты не сможешь защитить своих детей
ты должна защитить своих детей
ты мать
ты создатель
ты творец
ты бог.
Вера, ошеломленная увиденным, сидела на кровати, тупо глядя перед собой. Вскрытые пласты её памяти обрушились на неё, ломая все преграды, освобождая, (прости, Господи, что согрешу, что позволяю себе даже думать об этом) от стереотипов, от заложенной с детства покорности мужчине, который бьет, любя, от веры в победу добра без применения силы.