Мы видим дальнейшее доказательство этого различия на уровне физиологической реакции на стресс в ситуации, когда надо делиться. Прежде чем проводить испытания с разделением еды, мы выявили, что уровень кортизола, гормона стресса, у бонобо возрос – вероятно, в ожидании потенциального конфликта из-за еды. Когда же мы проверили гормональный уровень шимпанзе, то реакция оказалась другой. В ожидании потенциальной конкуренции за еду у них вырос уровень тестостерона, а не кортизола. Их гормональная система была натаскана на борьбу за еду[184].
Складывается впечатление, что у шимпанзе уровень тестостерона даже в утробе выше. У млекопитающих, если мать производит большое количество андрогенов (включая тестостерон) во время беременности, второй палец ее младенца (указательный, или 2D), вероятно, будет короче, чем четвертый (безымянный, или 4D). Это соотношение называется 2D:4D. Когда мы замерили 2D:4D у шимпанзе и бонобо, то обнаружили, что у шимпанзе указательный палец фактически короче безымянного. У бонобо такого не наблюдалось. Это предполагает, что еще до рождения бонобо меньше подвергаются воздействию гормонов, которые маскулинизируют шимпанзе[185].
Когда нейробиолог Чет Шервуд взглянул на миндалевидную железу бонобо – часть мозга, реагирующую на угрозу, – он выявил, что для них характерна удвоенная плотность серотонинергического отростка в задней и центральной частях ядра миндалевидной железы в сравнении с шимпанзе[186][187]. Это означает, что серотонин – тот же самый гормон, уровень которого меняется у лис и других животных, когда их отбирают по принципу дружелюбия, – меняется и у бонобо. У одомашненных в ходе опытов животных изменение уровня серотонина было в числе первых изменений, сопутствующих усилению дружелюбия[188][189]. Выходит, что у бонобо имеются физиологические механизмы предотвращения агрессии и продвижения дружелюбия, как это происходит у домашних животных.
Одомашнивание также может оказывать влияние на наши коммуникативные способности. Чтобы увидеть, являются ли более гибкими навыки кооперативной коммуникации у бонобо, мы разработали набор когнитивных тестов из 25 игр и поиграли в них с 300 шимпанзе, бонобо, орангутангами и человеческими детьми. Мы выяснили, что почти в каждом когнитивном тесте шимпанзе и бонобо проявляли себя одинаково – за исключением того, что бонобо превзошли шимпанзе в играх, которые оценочно относились к теории сознания. Особенно чутко бонобо воспринимали направление человеческого взгляда[190][191].
Подобно одомашненным бенгальским щеглам с богатыми вокальными данными, бонобо издавали более сложные позывные кличи, чем шимпанзе. Бонобо часто применяли «чиркающие» звуки, которые имели множество значений[192]. Другим бонобо приходилось использовать контекст ситуации, чтобы вычленить значение определенного звука. Аналогичным образом мы изучаем язык – но шимпанзе так не могут.
Чтобы в целом протестировать способность бонобо и шимпанзе к сотрудничеству, мы провели другое испытание: продели веревку сквозь петли на каждой стороне планки. Еду поместили на планку, а саму планку – вне зоны досягаемости обезьян. Единственный способ достать еду – протянуть планку вперед одновременно с партнером (концы веревки приматы могли достать, но они были расположены слишком далеко друг от друга, чтобы одна и та же обезьяна смогла вытянуть оба конца). Если кто-то тянул слишком сильно или в одиночку, веревка отвязывалась и достать еду было невозможно. Успех требовал взаимодействия.
Мы провели эксперимент на шимпанзе, и несколько пар показали незаурядный результат. Они спонтанно решили проблему с первой попытки. Животные знали, когда им требуется помощь, кто самый лучший кооператор, и были в состоянии успешно провести переговоры – даже не владея нормативами и языком[193][194]. Но мы не могли взять шимпанзе из пары, которая справилась, и поставить в другую пару. Они слишком нетерпимо относились друг к другу[195].
Не могли шимпанзе также поделить еду, если она не была разложена на две кучки. И чтобы сотрудничеству шимпанзе пришел конец, стоило лишь положить всю еду в одну кучу на середину планки. Заканчивалось все тем, что один шимпанзе съедал пищу, а другой уходил или саботировал правила игры, вырывая веревку из петель. Даже несмотря на то что до этого шимпанзе успешно сотрудничали, они были не в состоянии договориться о разделении еды из одной кучи.
В отличие от шимпанзе, которые много месяцев тренировались и практиковались перед проведением эксперимента, бонобо были сразу готовы к сотрудничеству. Они с радостью съедали пищу вместе[196]. Когда из двух кучек еды мы сделали одну, они смогли скооперироваться. Когда мы поменяли им партнеров в паре, они снова смогли скооперироваться. И не просто поделились едой, они оставили партнеру половину.
Бонобо переиграли шимпанзе в решении этой совместной проблемы, хотя, в отличие от обученных шимпанзе, были абсолютно неосведомленными. Там, где требуется кооперация, толерантность главенствует над знанием[197].
Одомашнивание самих себя порождает многоплановые изменения. Некоторые привлекательные. Другие очаровательные. Есть и просто странные. Но единственное изменение, которое увязывает все остальные, изменение, которое приходит первым и присутствует у каждого одомашненного животного, самое важное изменение – усиление дружелюбия.
Бонобо превозносили и глумились над ними как над «пацифистами», обезьянами-хиппи. Их игнорировали, потому что многие смотрели на более привычных шимпанзе и видели в них самое достоверное отражение себя. К тому же у шимпанзе есть почти все, что есть у нас. Светлая и темная стороны. Яркий интеллект и дьявольская злоба. Нежность и способность убить на одном дыхании.
Но на свой страх и риск мы игнорируем бонобо. Из наших великих родственников-приматов бонобо сумели избежать смертельной жестокости, что разъедает всех нас. Они не убивают друг друга. И ужас в том, что, несмотря на наш интеллект, нам до них еще расти и расти[198].
4. Одомашненные умы
Могло ли случиться так, что мы самопроизвольно одомашнились? Должно ли одомашнивание благодарить уникальные когнитивные способности за то, что оно случилось? На первый взгляд это казалось надуманным. Насколько бы выдающимися ни были собаки и бонобо, изменения, наблюдаемые в их развитии по сравнению с их общими родственниками – волками и шимпанзе соответственно, кажутся ничтожными в сравнении с тем, что произошло в ходе эволюции с нашим видом.
Чем больше мы узнавали о том, каким образом одомашнивание влияет на способность к познанию животных, тем более правдоподобно выглядела эта гипотеза. Кроме того, эволюция навыков кооперативной коммуникации, наблюдаемая у собак и бонобо, является присущим для людей типом, которому мы ищем объяснение. К счастью, наши знания о развитии человека и нейробиологии продвинулись настолько, что мы можем апробировать эту гипотезу.
На способность лис к взаимодействию повлиял именно подход Беляева, который отбирал особей по их реакции на людей – дружелюбию либо страху. Существует ли данная связь в случае с людьми? Психолог Джером Каган, передовой исследователь человеческих эмоциональных реакций, изучил, как сотни людей реагировали на новые ситуации, предметы и людей – с младенческого возраста и до вуза. Когда впервые тестировалась эмоциональная реактивность четырехмесячных младенцев, он выявил огромную разницу в реакциях. Когда малышам показывали какой-то новый предмет, некоторые из них реагировали остро, выгибали спинку и плакали. У других была более спокойная реакция, они агукали и протягивали руки к новому предмету. Каган вел этих младенцев десятилетиями, проводя с ними испытания каждые несколько лет. Он выявил, что качество и интенсивность эмоциональных реакций в четырехмесячном возрасте часто могли дать прогноз, какими станут подопытные, когда повзрослеют[199].
Глубоко внутри наших полушарий мозга сидит миндалевидная железа – участок мозга, активируемый при возникновении угрозы. Каган предположил, что как у животных, так и у людей миндалевидная железа влияет на остроту эмоциональных реакций. Ученый доказал, что это не просто соответствует действительности, но и что эмоциональная реактивность людей соотносилась с тем, насколько остро или слабо они реагировали в младенческом возрасте[200].
Генри Веллман, психолог, который вычитывал нашу работу по одомашниванию, поинтересовался, имеет ли отношение выявленная Каганом вариативность эмоциональной активности к развитию теории сознания у детей. Вслед за нами Веллман аргументировал, что, если изменения остроты эмоциональных реакций у собак и лис преобразили их способность считывать чужие коммуникативные намерения, вероятно, такая же зависимость наблюдается и у детей.
Теория сознания порождает одну весьма изощренную способность: питать ложные убеждения, будто мысли другого ошибочны. Обычно это никак не проявляется, пока ребенку не исполнится четыре года. Веллман выявил, что скромны