Люди довели правило приматов до совершенства[227]. За последние два миллиона лет человеческий мозг фактически удвоился в размере и стал в три раза больше, чем мозг бонобо или шимпанзе. За счет этого плотность нейронов в коре мозга у нас стала выше, чем у каких бы то ни было животных. Также это объясняет беспрецедентный уровень самоконтроля, характерный для нашего вида. Возможно, по мере роста самоконтроля у людей возросла другая когнитивная сверхмощь, включая теорию сознания, планирование, аргументирование и язык – они просто включились, подобно поведенческой специфике и уникальным культурным традициям, характерным только для нашего вида.
Первая проблема, которая связана с этим сценарием, заключается в том, что как минимум 200 тысяч лет назад мозг человека практически соответствовал по размеру мозгу современного человека, но доказательства уникальных современных форм поведения человека не встречаются в ископаемых ранее чем 50 тысяч лет назад. Вторая проблема – мы были не единственными людьми с большим мозгом. Как упоминалось во введении, в то время жили как минимум пять видов людей с размером мозга, наблюдаемым у наших современников[228]. Все эти люди развились уже полмиллиона лет назад, и, скорее всего, самоконтроль у них был на том же уровне, что и у нас, или даже лучше. Но все они вымерли. Даже в период расцвета эти виды были малочисленны, а их технологии, хотя и впечатляли, оставались на одном и том же уровне. Между тем наша собственная ветвь не развивала резонансной комплексной культуры свыше 100 тысяч лет после того, как мозг приобрел современный размер и появился самоконтроль.
Эта связь между размером мозга, плотностью нейронов и самоконтролем навела меня на новые мысли о вымерших людях. Наше питание не отличалось от питания других людей: вероятно, все люди за последние 50 тысяч лет овладели огнем, готовили на нем пищу, перемещались на большие расстояния и убивали животных ради мяса. Мы стояли в стороне по размеру или плотности мозга. Другие люди, такие как неандертальцы, имели примерно такую же культуру и, возможно, сопоставимые с нашими лингвистические способности. В течение тысяч лет наши технологии также не были лучше. Но между нами и остальными существовало важное различие – чуть более 50 тысяч лет назад у нас произошло резкое расширение социальных сетей.
Самопроизвольное одомашнивание произошло как минимум 80 тысяч лет назад, до современного поведения
Социальные сети являются ключевыми во многих смыслах, но для развития технологии они незаменимы. Когда популяция утрачивает связь с более крупной социальной сетью, технология не просто перестает совершенствоваться, она может даже исчезнуть. Как сказал Майкл Томаселло, оставленный в одиночестве в пустыне ребенок будет иметь примерно такую же культуру, как шимпанзе[229]. Аборигены Тасмании оказались изолированы от материковой Австралии примерно 12 тысяч лет назад. Раскопки показывают, что до этого времени их инструменты были во многом идентичны инструментам гораздо более широкой популяции австралийских аборигенов. Но 10 тысяч лет назад, как набор инструментов материкового туземца-австралийца стал внушительным, набор инструментов тасманских аборигенов сократился всего лишь до нескольких дюжин[230].
Аналогичным образом сотни лет назад популяция эскимосов поселилась в полярном круге. Когда эпидемия выкосила население и их осталось всего лишь несколько сотен, сообщество утратило умение строить каяки, изготавливать луки и гарпуны. Эскимосы оказались в бедственном положении и не могли охотиться на северных оленей и рыбачить. Когда их обнаружило другое племя, они быстро восстановили утраченную технологию[231].
Экспансия наших социальных сетей инициировала мощную цепь обратной связи[232]. Расширяя социальные связи, мы способны совершенствовать технологию. Улучшение технологии позволяет получать больше еды при меньших усилиях, что, в свою очередь, позволяет кормить больше людей и жить в более тесных группах. Чем плотнее группа, тем лучше технология, и так далее[233][234][235].
Но что запустило эту тенденцию? Плотная заселенность может привести к инновации, но в равной степени – и к насилию, поскольку люди конкурируют за редкие ресурсы. Даже в XXI веке при всех наших технологиях быстрый рост населения может причинить ущерб окружающей среде и здравоохранению и спровоцировать волну насилия. Что держало конфликты в узде, пока технологии догоняли наши потребности? И почему такого не произошло с другими мозговитыми и культурными людьми? Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека предполагает, что дружелюбие в плейстоценовый период явилось искрой, которая разожгла технологическую революцию Homo sapiens[236].
Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека постулирует, что естественный отбор воздействовал на наш вид в пользу более дружелюбного поведения, что усиливало способность гибко сотрудничать и общаться. В течение многих поколений более успешными оказывались лица, чьим профилем гормонального набора и развития было дружелюбие и, следовательно, кооперативная коммуникация.
Эта теория дает прогноз, что мы найдем доказательства, что (а) отбор по сниженной эмоциональной реактивности и повышенному уровню толерантности связан с новыми типами способностей человека в кооперативной коммуникации и (б) изменения в нашей морфологии, физиологии и познании напоминают синдром одомашнивания, наблюдаемый у животных.
В случае с Homo sapiens этот отбор оказал влияние на человеческого предка, который уже имел крупный мозг и обладал культурой. Другие животные тоже могли пройти самопроизвольное одомашнивание, но только мы в начале этого процесса обладали ярко выраженным самоконтролем. Наша способность все тщательно взвешивать продолжала усиливаться за счет сниженной эмоциональной реактивности, появившейся вследствие самопроизвольного одомашнивания.
Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека прогнозирует выгодность социального взаимодействия благодаря усилению толерантности, как в случае с бонобо и собаками. Но также она подчеркивает нашу уникальность, потому что мы гарантированно можем подавлять свои эмоциональные реакции и просчитывать выгоду толерантности. Именно самоконтроль в сочетании со сниженной реактивностью создает характерную для человека адаптацию к уникальным формам социального познания. Одомашнивание мозга волка или гориллы впечатляет. Но волшебство происходит именно при одомашнивании мозга человека. Рождается ультракультурный вид. Должно быть, мы стали способны к уникальному типу дружелюбия, что позволило нам жить в более крупных группах, повысить плотность населения и установить теплые отношения с соседними группами. Это, в свою очередь, привело к укрупнению социальных сетей и сделало возможным передачу инноваторами своих идей большему количеству людей. Культурные изменения превратились из медленных и нестабильных в быстрые и стремительные. Это привело к кратному росту технологий и появлению современного поведения.
Если гипотеза самопроизвольного одомашнивания верна, то наш расцвет произошел не из-за того, что мы стали умнее, а из-за того, что мы стали добрее. И хотя не существует испытаний на людях, эквивалентных экспериментам Беляева на лисах, нам в одном отношении повезло – одомашнивание можно отследить по ископаемым. Если самопроизвольное одомашнивание играет главную роль в культурной революции, произошедшей около 50 тысяч лет назад, нам следует рассматривать ископаемые до этого периода. Итак, мы начали искать доказательства самопроизвольного одомашнивания в более ранний период, взяв за веху отметку 80 тысяч лет назад[237].
Отбор по принципу дружелюбия вызывает физические изменения у одомашненных животных. Если люди подверглись самопроизвольному одомашниванию, то аналогичные изменения должны были проявиться у наших предков. У дружелюбных лис отбор по принципу их поведения вызвал гормональные изменения во время развития. В свою очередь, эти гормоны повлияли на то, какими выросли эти лисы.
На самом деле существуют гормоны, которые регулируют внешность и поведение человека. По мере взросления длину вашего лица и надбровных дуг формирует тестостерон. Чем больше у нас тестостерона в пубертатный период, тем толще надбровные дуги и крупнее лицо. У мужчин чаще, чем у женщин, встречаются густые нависающие брови и крупные лица[238][239], поэтому мы относим эти черты к маскулинности.
Тестостерон выполняет в нашем организме много функций, начиная с запуска пубертатного периода и заканчивая выработкой эритроцитов. Но самую большую известность он приобрел как пусковой механизм агрессии. Непосредственно тестостерон не вызывает людскую агрессию. Люди, чей уровень тестостерона повышается искусственно, не становятся агрессивнее, хотя с некоторыми животными это происходит. Но уровень тестостерона и его взаимодействие с другими гормонами действительно модулируют агрессивные реакции во время конкуренции[240]38. Противоположный эффект наблюдается у мужчин, состоящих в долгосрочных любовных отношениях или имеющих детей-младенцев. Верные мужья и отцы имеют сниженный уровень тестостерона, что настраивает их скорее на заботу, чем на конкурирование или враждебное поведение