Пигмеи бака играли на музыкальных инструментах, и правительство Конго решило привезти их выступить на музыкальном фестивале в Браззавиле. Тогда как остальных участников разместили в гостиницах, 20 пигмеев, включая женщин и младенцев, поселили в палатке в зоопарке. Правительство настаивало, что пигмеям там будет комфортнее, поскольку зоопарк ближе к их «природной среде»[409].
Пигмеев посадили в зоопарк не впервые. В 1906 году пигмея Ота Бенгу выставляли в обезьяньем вольере зоопарка Бронкса в Нью-Йорке. Показывать туземцев в качестве экспонатов было модно в Европе и Америке в XIX и начале XX столетия. Хорошо одетые посетители дивились «отсталым расам»[410] в человеческих зоопарках. Иногда туземцев выставляли по одному, иногда группами до сотен человек; иногда им воссоздавали подобие естественной среды, а иногда помещали в клетку с животными.
Ота Бенге было 23 года, его рост равнялся 151 сантиметру, а вес 46 килограммам. Его зубы были сточены под корень, и во время показов на нем была только набедренная повязка. По понедельникам ее забирали в стирку, и ему приходилось ходить нагишом.
На территории, где находился Бенга, негде было спрятаться от тысяч посетителей, толпящихся в зоопарке и желающих на него посмотреть. Ему приходилось обращаться к охраннику, который не владел языком Бенги, чтобы тот разрешал ему иногда покидать территорию. Охранник по настроению мог согласиться. В редкие дни, когда Бенгу отпускали побродить по зоопарку, над ним издевались и пытались загнать обратно в вольер. Посетителям зоопарка нравилось наблюдать, как Бенга играет с молодым шимпанзе, и люди удивлялись, насколько они друг на друга похожи. Им казалось, что Бенга и шимпанзе говорят на одном и том же языке и иногда их трудно друг от друга отличить.
Когда Бенгу освободили из зоопарка, сначала его отправили жить в сиротский приют, а затем работать на табачную фабрику. Он поставил коронки на зубы, купил американскую одежду и выучил английский. Он не оставил письменных подтверждений своего опыта. Но нам доподлинно известно, что в возрасте 33 лет Ота Бенга соорудил ритуальный костер, вырвал из зубов коронки и застрелился.
Со времен Средневековья приобретение обезьяны из Америки, Азии и Африки показывало статус богатого человека[411], а любовь обезьян к озорству и трюкам восхищала. Философы, начиная с Аристотеля, отмечали, что обезьяны могли оказаться тем самым потерянным звеном между людьми и дикими зверями, но, казалось, никого не пугала эта близкая ассоциация.
Человекообразные приматы были совсем иными. Прошло всего несколько сотен лет, как они перестали быть легендой для людей, проживающих вдали от естественных мест их обитания. В XVII веке путешественники привозили рассказы о гигантских приматах, которые ходили на двух ногах и умели пользоваться оружием. Всех человекообразных приматов стали называть орангутангами, что в переводе с малайзийского означало «человек из леса», и их часто путали с пигмеями и фантастическими тварями, жившими в нехоженых джунглях «темного» Африканского континента[412].
Только в XVIII веке человекообразных приматов – как живых, так и мертвых – начали привозить в Европу. Прозекторы расчленяли их и исследовали, а королевские особы пялились на это чудо[413].
Это были не миниатюрные обезьянки, которых можно наряжать, потешаться над ними и водить в ошейнике на поводке. Это были неуклюжие черные павианы, которые, повзрослев и начав ходить на двух ногах, могли посмотреть человеку в глаза и отшвырнуть его на другой конец комнаты.
Робототехник Масахиро Мори предположил: чем больше роботы похожи на людей, тем больше они нам нравятся. Но он также выявил, что существует степень сходства, когда роботы – уже почти люди. В это время они вызывают чувство необъяснимого страха и отвращения. Мори называл это явление зловещей долиной[414].
Термин «зловещая долина» точно описывает чувства европейцев, когда они впервые увидели человекообразных приматов. Они писали о приматах с восхищением и ужасом, описывая их как гротескное искаженное отражение людей с яростным сексуальным драйвом и жаждой все крушить. Некоторые люди рассуждали о том, что человекообразные приматы появились в результате противоестественной половой связи между людьми и обезьянами.
Зловещая долина Мори
Когда Карл Линней в XVIII веке предпринял попытку отнести человекообразных приматов к тому же классу, что и людей, остальные ученые запротестовали и были вынуждены «защищать права человечества и оспаривать нелепую ассоциацию с настоящей обезьяной»[415]. Этот спор постоянно разгорался в течение XIX столетия, особенно после публикации работы «Происхождение человека и половой отбор» Дарвина.
Общепринятой формой дегуманизации является симианизация, от латинского слова simia, обозначающего человекообразную обезьяну: люди сравниваются с обезьянами. Человекообразные приматы являются для этого прекрасным инструментом, поскольку, в отличие от других животных, сравнение с которыми призвано принижать людей (крысы, свиньи и собаки), человекообразные приматы попадают в зловещую долину, вызывая у людей чувство дискомфорта и даже гадливости.
Еще в XIV веке европейцы описывали эфиопов как людей с обезьяньими мордами[416], но именно в период работорговли XV–XIX веков сравнение чернокожих людей с человекообразными приматами набрало обороты. К тому времени, когда в Европу впервые завезли человекообразного примата, из Африки через Атлантику уже вывезли миллионы людей. Почти весь XVII век большинство европейской элиты утверждало, что они не видят разницы между пигмеем, бонобо и гориллой[417].
Европейские ученые не знали, на какую ступень поставить человекообразных приматов на своей ошибочной лестнице эволюции. Они поставили на вершину человека белой расы, и наглядное сходство человекообразных приматов с человеком требовало сделать логичный шаг, что и предлагали Линней и Дарвин, – сгруппировать всех людей и приматов под классом Homo[418].
Актуальная в те дни жесткая социальная иерархия мешала слишком многим принять эту идею. Чтобы сделать наши отношения с приматами более удобоваримыми, антрополог XIX века добавил к этой лестнице еще одну ступень. Джеймс Хант писал в 1864 году: «Аналогии между приматами и неграми гораздо более многочисленны, чем между приматами и европейцами»[419]. Если человекообразные приматы были звеном между человечеством и царством животных, чернокожие могли быть промежуточным звеном между белой расой и человекообразными приматами.
Эта гипотеза давала преимущество при решении еще одной дилеммы: как примирить ужасы работорговли и мораль элитного класса. Симианизация позволяла им, не нарушая морали, исключить чернокожих из жизни, свободы и счастья, которые, по их же настоянию, являлись неотъемлемыми правами всех людей[420].
Симианизация не ограничилась работорговлей и была направлена не только на африканцев. Ирландцы подверглись симианизации со стороны британцев и американцев в XIX веке, тогда как с японцами это произошло во время Второй мировой войны. Немцы, китайцы, пруссы и евреи были симианизированы в какой-то момент[421] в ходе крупных конфликтов XX столетия.
Но когда эти характеристики вышли из моды, африканцев все продолжали изображать как человекообразных обезьян, похотливых и кровожадных. Одним из самых популярных воплощений сексуально озабоченной сумасшедшей обезьяны стал фильм «Кинг-Конг» 1933 года. В ретроспективе очевидным становится расовый подтекст. Белая женщина отправляется на тропический остров, где ее встречают темнокожие дикари под предводительством огромной черной гориллы. Горилла проявляет противоестественный сексуальный интерес к женщине, и героиня привозит черную гориллу в цивилизацию, в которую та неспособна встроиться. Белокожие мужчины убивают черную гориллу до того, как она успевает разрушить цивилизацию, и белокожая женщина беспомощно падает в объятья главного из них – естественный порядок восстановлен[422].
В 1933 году были арестованы девять темнокожих подростков по обвинению в изнасиловании двух белокожих женщин в поезде в штате Алабама. Обвинение оказалось ложным, но при фактическом отсутствии доказательств восемь из девяти мальчиков приговорили к смертной казни на электрическом стуле. По поводу самого молодого, которому исполнилось 12 лет, судьи зашли в тупик, не зная, приговорить его к смертной казни или пожизненному заключению. Линогравюра того времени изображает мальчиков, держащих обмякшее тело обнаженной белокожей женщины, что является прямой отсылкой на «Кинг-Конга».
Даже после Второй мировой войны во время движения за гражданские права нередки были карикатуры с изображением обезьяноподобных чернокожих мужчин, пристающих к белокожим женщинам. В 1959 году объявление на дверях деревенского магазина в Кэлхуне, штат Южная Каролина, гласило: «Неграм или человекообразным обезьянам вход в здание запрещен»[423]. Чтобы объяснить симианизацию других людей, на помощь часто призывают культуру[424]. Культура неизбежно пластична и в результате уязвима перед появлением некорректных убеждений, жестоких норм и неустойчивой морали. Часто проблемы, приписываемые невежеству и экономической ситуации, следует искать и исправлять в культуре.