[475]. Даже темнокожим детям с аппендицитом не так часто назначают обезболивание, как белокожим детям[476].
В каждом обществе к детям относятся более бережно, чем ко взрослым. Их считают невинными, безобидными и достойными заботы[477]. И тем не менее, когда Филипп Гофф показывал фотографии чернокожих детей белокожим студентам вузов, он обнаружил такую тенденцию: респонденты давали детям примерно на пять лет больше, чем им было на самом деле. Это означало, что в возрасте 13 лет подросток уже выглядел на 18 лет, и в суде ему можно было назначать наказание как взрослому[478]. Те же самые студенты не добавляли возраста белокожим детям.
В других своих экспериментах Гофф предлагал фотографию чернокожего или белокожего ребенка и дополнял ее легендой. Например, «Кушон Томпкинс, арестован по обвинению в жестоком отношении к животным. Пытался утопить соседскую кошку у себя на заднем дворе». Гофф выявил, что люди не просто воспринимали чернокожих детей как более взрослых, но и жестче обвиняли их в совершенных преступлениях[479].
Ученый полагает, что эти тенденции были связаны с тем, что полицейских обвиняли в применении излишней силы к чернокожим детям. Получив доступ к отчетам полиции в Чикаго, он обнаружил, что против меньшинств применялась сила в той или иной форме. Применение силы ранжировалось от надевания наручников до применения оружия. Гофф выявил зависимость между применением силы к чернокожим детям: чем сильнее выражена симианизация, тем больше силы применяли офицеры. Стандартные меры предубеждения не прогнозировали использование ими силы.
Жардина узнала, что смертную казнь чаще поддерживали те, кто считал, будто чернокожие больше похожи на обезьян, чем белая раса[480]. Когда выборке представителей белой расы сказали, что «большинство осужденных – афроамериканцы», они стали гораздо активнее ратовать за высшее наказание[481]. Юрист Сэби Гошрей заявил: «Будет ли жить обвиняемый, зависит от того, насколько гуманными глазами на него посмотрят»[482].
Группы, которые ощущают на себе дегуманизацию, будут обесчеловечивать оппонентов в ответ. Так же, как израильтяне и палестинцы более склонны дегуманизировать друг друга, если им сказать о том, что противник не видит в них людей. Гипотеза самопроизвольного одомашнивания гласит, что и чернокожие будут дегуманизировать группы, представляющие для них угрозу.
Добытые экспериментальным путем доказательства реально дают основу думать, что и черно-, и белокожие проявляют больше эмпатии к физической боли незнакомцев своей расы. В одном исследовании[483] чернокожим показывали фотографию руки со светлой или темной кожей, пронзенной иглой в чувствительной зоне между большим и указательным пальцами. Они проявляли больше эмпатии, когда видели темнокожую руку. У белокожих людей все было наоборот.
В другом исследовании представительную выборку американцев попросили оценить, насколько развиты другие группы их соотечественников по восходящей шкале оценивания человека. Когда их попросили дать оценку на основании их расы и религии, белокожие, азиаты, латиносы и чернокожие активно дегуманизировали мусульман. Также друг друга дегуманизировали бело- и чернокожие[484]. Это соответствует нашим ожиданиям на случай возникновения повсеместной взаимной дегуманизации.
Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека помогает нам обосновать как наше дружелюбие, так и потенциальную жестокость. Наша способность дегуманизировать чужаков является попутным продуктом дружелюбия к членам собственной группы. Но в отличие от вислоухости и разноцветной шубки, этот попутный продукт способен вызвать катаклизмы. Если мы усматриваем угрозу в непохожих на нас лицах, мы становимся способными выключить их из нашей ментальной сети. На месте привязанности, эмпатии и сострадания образуется пустота. Когда ломается уникальный механизм доброты, сотрудничества и коммуникации, у нас появляется потенциал к ужасающей жестокости. СМИ в современном мире только усиливают и ускоряют эту тенденцию. С пугающей скоростью крупные группы могут переходить от выражения предубеждения к взаимной дегуманизации.
Каждый раз, когда я даю лекцию по самопроизвольному одомашниванию человека, кто-нибудь задает вопрос: «А нельзя ли нам просто вывести более дружелюбных людей?» Кажется очевидным, что, если секрет нашего успеха кроется в усилении дружелюбности, нужно просто провести отбор по дружелюбию внутри нашего вида. Если вы можете вывести лису или собаку со спокойным темпераментом и предрасположенностью к дружбе, то почему этого нельзя сделать с людьми? Следуя этой логике, почему невозможно вывести нужные вам характеристики, искореняя одно за другим темные проявления нашей природы?
К сожалению, все дороги в данном направлении приводят к евгенике. Когда английский ученый сэр Френсис Гальтон образовал термин «евгеника» – от греческих слов «хороший» и «генофонд»[485], – мысль о селекции человека уже витала тысячелетиями. Платон писал, что рождаемость должно контролировать государство. Римское право требовало, чтобы увечных детей убивали. Охотники-собиратели во всем мире, от эскимосов до аче, убивали детей с физической или очевидной психической инвалидностью.
На заре предыдущего века евгеника была на передовых рубежах науки, в ней видели решение всех глобальных проблем. Она могла проявиться в форме пресечения возможности размножения – при помощи ограничения свободы или стерилизации, которая перестала быть сложной хирургической операцией и проводилась чуть ли не на дому.
В 1910–1940 годах американцы регулярно слышали об евгенике. О ней говорили на своих занятиях и выступлениях школьные учителя, врачи, политики и даже духовные лидеры[486]. Политики выдвигали себя как «кандидатов, соответствующих евгенике», звезды бейсбола выступали с речами об евгенике, школы и университеты включали ее как предмет в расписание, а в Союзе благочестия христианок организовали соревнование по рождению «лучших детей». Виктория Вудхалл Мартин, первый кандидат в президенты США женского пола, писала: «Первый принцип искусства выведения породы – отсеивание ущербных животных»[487]. Но возникает вопрос, кто такие эти ущербные животные?
Одной очевидной категорией стали преступники. В начале XX века считалось, что преступники – от рождения жестокие дегенераты, имеющие предрасположенность реализовывать темные стороны человеческой природы[488]. Последователи евгеники требовали не давать размножаться этим агрессивным негодяям. Поскольку склонность к преступности считалась частью природы определенных лиц, то, следовательно, ее можно передавать из поколения в поколение. Неудивительно, что первая стерилизация на почве евгеники произошла именно в тюрьмах.
Безумие также приравнивалось к врожденной жестокости. По мере того как евгеника набирала популярность, фокус ее внимания сместился с преступности на разнообразные психические заболевания. Все люди с эпилепсией, шизофренией, деменцией или IQ ниже 70 баллов считались жертвами «плохих генов» и несли в себе угрозу грядущим поколениям.
Тем не менее передовики евгеники были подвержены другому психическому расстройству, хотя и могли сойти за нормальных: они подвергали гонениям тех, кто уменьшал коллективный разум популяции, передавая свои ментальные дефекты следующему поколению. Они ввели термин «умственная отсталость» как обобщающий для всех «неугодных». Он применялся к женщинам с сомнительной репутацией, беднякам, чернокожим, незаконнорожденным детям, матерям-одиночкам – список такой длинный, что заденет абсолютно всех.
В итоге в США подверглись стерилизации более 60 000 человек. Возможно, вы уже родились, когда произошла последняя стерилизация по принуждению в 1983 году. Хотя количество стерилизованных в США представляет собой всего лишь одну седьмую стерилизованных в нацистской Германии, в США эта программа продолжалась в шесть раз дольше.
Американскую программу стерилизации взяли за образец для подражания во всем мире. Евгенические сообщества появились в 40 странах, а в некоторых из них, включая Данию, Норвегию, Финляндию, Швецию, Эстонию, Исландию и Японию, принимались законы по стерилизации[489]. Представители нацистской власти консультировались с высокопоставленными лицами, отвечающими за программу стерилизации в Калифорнии[490]. Когда они вернулись в Германию и предложили собственный закон о стерилизации, в качестве образца этой модели они взяли США.
Евгеника была обречена на провал – и не только из-за своей моральной ущербности. Хотя казалось, что селекция лис по принципу дружелюбия прошла довольно легко, она была очень жесткой. В течение многих поколений всего лишь 1 % экспериментальных лис было позволено размножаться, и критерием было их отношение к человеку[491]. В эпоху верхнего палеолита, когда наш вид прошел отбор по принципу дружелюбия, наша популяция была мизерной – наверное, меньше миллиона, и эта селекция возымела эффект на многие десятки тысяч лет.