В одной из самых равноправных культур в мире любовь между людьми и собаками выражена еще сильнее. Туземцы марту проживают в отдаленном регионе Западной Австралии, где одни из самых неблагоприятных природных условий на Земле. Марту являются традиционными земледельцами на территории размером со штат Коннектикут, простирающейся от Большой Песчаной пустыни до Вилуны. Скудная растительность, нехватка воды и палящее солнце навели голландских исследователей-первопроходцев на мысль, что земля «необитаема».
Марту, однако, являются частью обширной сети туземцев, проживающих на этой земле тысячи лет[622]. Они представляют собой одну из нескольких оставшихся ватаг охотников-собирателей и оказались в числе последних туземцев, вступивших в контакт с европейцами не раньше 1960-х годов. Они передают секреты поиска воды и картирования местности из поколения в поколение посредством сложных иллюстраций, получивших мировую известность. Марту, как и все австралийские аборигены, имеют очень глубокую и сложную связь с землей и всеми проживающими на ней животными. Эта духовная традиция называется «время творения». Выдающейся фигурой во времени творения является динго.
Как и все собаки, динго произошли от прародителя-волка, в данном случае перебравшегося в Австралию из Азии минимум 5000 лет назад. Но динго эволюционировали без радикального контроля со стороны человека, который породил самые современные породы собак. Динго занимают промежуточное место между прирученной и дикой природой: некоторые живут с людьми, тогда как другие обитают вдали от них, на природе. В отличие от одичавших домашних собак, они без нас процветают. Но и с нами им неплохо.
«Эти динго – наши прародители», – объясняет один из марту в интервью антропологу Дагу Берду.
Это не просто метафора. Марту оставляли детей вблизи лагеря, а мужчины и женщины уходили на охоту и собирательство. Старшие дети присматривали за младшими, приводили их в дом, когда те уставали. Когда дети возвращались в лагерь, их сопровождали динго. Динго срыгивали пищу, как для своих щенков, и старшие дети готовили эту обогащенную протеинами массу на огне, поддерживая малышей до прихода родителей с мясом, кореньями, орехами или ягодами для всей семьи. В ожидании родителей дети сворачивались калачиком рядом с динго, чтобы согреться, зная, что ничего плохого не случится, пока они под защитой динго.
Вероятнее всего, в малонаселенной местности собаки являлись частью человеческой семьи уже многие тысячи лет. Это необычные отношения не только со стороны динго, нянчащих и пестующих вид, который все больше охотится на них и притесняет, но и для австралийских аборигенов. В этом исключительно равноправном сообществе динго не рассматривали ни как домашних питомцев, ни как рабочую силу, здесь динго были членами семьи. Должно быть, произошло нечто, вытеснившее собак за пределы круга наших семей, и случилось это, скорее всего, примерно в период индустриализации.
Европейские породы собак были выведены на удивление недавно[623]. Люди скрещивали их в эпоху Викторианства, когда внешний вид собаки стал важнее ее предполагаемой службы. До викторианцев любую крупную собаку называли мастифом, любую охотящуюся на зайцев – гончей, любую декоративную – спаниелем[624].
Первые шоу собак проводились в конце XIX века и были предназначены для отбора «элитных» качеств, которые можно было довести до «чистокровности». Собаки-победители приносили хозяевам престиж и кругленькие суммы. Собаки превратились в товар для торговли, и к каждой породе прилагалась история о том, почему она лучше, особенно в сравнении с неблагородными собаками. Как написал в 1896 году заводчик и писатель Гордон Стейблс: «Каждый встречный-поперечный может иметь дворняжку»[625].
К собакам разных групп стали относиться как к элитарным и ущербным. Обладание потомком благородной собаки-победительницы или собаки модной породы быстро стало признаком социального статуса. Собаки хорошей породы стали воплощением власти и высокого ранга. «Породы и выведение пород стали примером порядка и иерархии, была изобретена новая традиция, если не больше того». Европейские породы собак стали продуктом культуры, настолько одержимой классовостью и иерархией, что она породила евгенику.
Помните, что ориентация на доминирование в сообществе (SDO) – мера достоверности в групповой иерархии. Если вы полностью разделяете мнение, что «у некоторых групп есть превосходство над другими», это показатель высокого SDO. Совместно с моим выпускником Уэном Жу мы создали опросник по SDO собак, где заменили слово «группа» словом «порода». Мы провели опрос, в котором просили тысячи людей оценить высказывания вроде «Некоторые породы собак имеют превосходство перед другими» и «Мы не должны обеспечивать каждой породе собак равное качество жизни».
Многие респонденты выразили высокую степень согласия с этими иерархическими утверждениями. Те же самые люди проявляли очевидное предпочтение чистопородным собакам. Но самым удивительным стало, как они отвечали на вопросы исходной анкеты по SDO человека. Мы выяснили, что те же самые люди, которые различают жесткую иерархию среди собак, ее же видят в человеческих группах. Тенденция ориентироваться на предпочтение SDO собак шла параллельно ориентиру на SDO человека. Мы также выявили, что у собачников эта тенденция оказалась более выраженной, чем у тех, кто не имеет собак. При этом те, кто любили свою собаку и видели в ней члена семьи, имели уровень SDO гораздо ниже, чем среднестатистические люди.
Более эгалитарные охотники-собиратели, вероятно, просто принимали собак в свои семьи, как это делали аборигены марту. Скорее всего, в расцвет сельского хозяйства и индустриализации собаки из членов семьи превратились в работников, символ статусности, усиливающий социальную иерархию. По мере распространения либеральной демократии и экономического процветания собаки быстро возвращались на свое место – в наши семьи. Наш эгалитарный настрой в отношении друг друга быстро отражается на нашем восприятии лучших друзей.
Отношение к собакам также отражает, что мы можем себе позволить относительно других групп людей и животных других видов. Высокий уровень SDO собак связан с готовностью увидеть «ущербность» других человеческих групп и приравнять их к животным.
Наша дружба с собаками может оказаться самым мощным и доступным способом наведения мостов между нами и теми, кого мы считаем аутсайдерами – как людьми, так и животными. Тот, кто любит собаку, никогда не поставит под сомнение ее способность мыслить, страдать и любить. Никто, имеющий бесценный дар собачей привязанности, не подумает, что собачья любовь никчемна. Дружба – величайший в мире уравнитель. Никто не смог бы предугадать, насколько важны для нас станут собаки. Они – хищники с клыками, изменившиеся в ходе эволюции, а мы – высшие хищники эпохи палеолита. Вместо выражения страха и агрессии они потихоньку подбирались все ближе, что и привело к успеху. Через много поколений мы нашли общую почву и стали важными друг для друга.
Две ли ноги или четыре, темный или светлый окрас – им неважно, они все равно будут любить. А любовь меняет наши жизни. Во всяком случае, мою жизнь она изменила.
С тех пор как мы придумали умное оружие, позволяющее нам занимать главенствующее место, стать более сильным человеческим видом, мы уделяем интеллекту чрезмерное внимание. Мы использовали представление об интеллекте для создания линейной шкалы, позволяющей подвергать жестокости и страданиям как людей, так и животных. Моя родная собака, мой Орео, научила меня, что каждому присуща гениальность своего рода, что животные рождаются со способностями решения проблем, релевантными для их выживания.
Гений Орео открыл мне глаза на ментальный потенциал других животных. Благодаря Орео я теснее рассмотрел способности шимпанзе. Благодаря Орео я обратился к бонобо и нашел животных, способных любого незнакомца воспринимать как потенциального друга.
Любящий Орео преподнес мне самый ценный урок в жизни: мерилом жизни должны быть не побежденные враги, а приобретенные друзья.
Благодарности
Мы полагали, что первая черновая версия книги будет готова примерно к октябрю 2016 года. Черновик завершился предупреждением, что самое худшее в нашей природе будет повторно выходить на поверхность и выражаться в любом месте и в любой культуре. Но после выборов в США мы выбросили больше половины этого черновика. Мы осознали, что должны предложить решение. Настоящие решения требовали глубокого подхода и проработки научной литературы. Нам пришлось стать экспертами по социальной психологии, истории и политологии, хотя мы не были знакомы с этими сферами. Нас ожидали почти два года исследований, реструктуризации и переписывания книги, чтобы мы могли не только презентовать необыкновенное дружелюбие нашего вида, но еще и оказать помощь в размышлениях о корне наших самых мучительных проблем, а также предложить решения.
Научные споры и дебаты – это так волнительно и здорово. Несогласие часто является движущей силой исследования, ведущей к расширению нашего понимания. Ученые полагаются на скептицизм и эмпирические дебаты, поскольку видят в них дорогу правды. Хотя мы постарались предоставить богатую выборку литературы, не все ученые согласятся с тем, что мы предлагаем. В отличие от написанных нами научных работ, для простоты чтения мы не всегда освещаем альтернативные перспективы и не всегда предоставляем противоречащие данные в основном тексте. Однако мы предоставляем обширные ссылки и примечания в конце книги, которые затрагивают самые важные детали и альтернативные открытия. Если это вызывает у вас интерес, вы можете самостоятельно получить доступ к этим источниками и ознакомиться с ними