Две девичьи фигурки так и сидели на спине одного из драконов. Второй летел без седока.
Штурмфогель немного пришел в себя. Ночной ветер обвевал голову. Справа летел, мерно взмахивая крыльями, дракон Волкова. Слева – дракон крапиц. Хете не было видно нигде.
А ведь я сделал все, что хотел, подумал Штурмфогель. Все, что мог и что хотел. Войны наверху не будет. По крайней мере, в ближайшее время. По крайней мере, по этой причине. А до других причин мы докопаемся как-нибудь…
Мы.
Я уже не один.
А еще есть Лени…
…Все это время в лесу под деревьями лежало уродливое тело насекомого-Хельги. Внезапно над ним заблестели слабые язычки огня – так светится болотный газ. Тело распалось на легкие лоскуты, и из вороха этих лоскутов, как из кучи осенних листьев, поднялась маленькая девочка. Ей было на вид года четыре. Или пять. Она посидела на корточках, слабо раскачиваясь, потом встала. Из темноты к ней подошли два единорога, склонились, что-то сказали. Девочка пошла, ставя ноги по одной линии, как если бы ступала по брошенному на землю шпагату. Единороги пошли за ней, переглядываясь и улыбаясь. Они что-то знали обо всем том, что так бессмысленно, нелепо, глупо, шумно и дико творилось на дворцовой поляне…
Эпилог
До этого они весь день шатались по городу, заглядывая в кабачки и подвальчики, – два дезертира, два добровольца новой, самой маленькой в мире армии. Почему-то говорилось о пустяках: как нелегко было Штурмфогелю пробираться в Швейцарию низом, да еще в том нелегальном состоянии, в котором он оказался после своего исчезновения с места свершения подвига; о внезапном и странном союзе Гуго и Эрики, которая, лишившись своего стервозного Я, лишилась и массы отрицательных черт, – и, может быть, Гуго проявил определенную житейскую мудрость; о последних московских днях Волкова и о его побеге из-под ареста; о футболе… Уже почти ночью они осели в небольшом ночном баре неподалеку от вокзала. И здесь Штурмфогелю пришлось испытать немалое изумление.
Они сидели в самой глубине маленького, на шесть столиков, зала, в глубоком сумраке. Пили «Бифитер», до которого оба оказались большие охотники, и обменивались лишь какими-то междометиями. А потом Штурмфогель услышал знакомый голос.
За стойкой, спиной к нему, сидел седовласый мужчина в неимоверно элегантном сером костюме. Рядом с ним вилась толстенькая и весьма пьяная девица.
– О нас, математиках, говорят как о сухарях! – жарко и громко, на весь зал, шептала она. – Ложь! В любви я Эйнштейн! Я хочу быть с вами, седой красавец!
Когда «седой красавец» обернулся к ней, Штурмфогель чуть не присвистнул: это был Штирлиц из ведомства Шелленберга. Ни фига себе, подумал Штурмфогель, зашли, называется, джину выпить…
– Иди пока на улицу, – сказал Штирлиц девке. – Я сейчас выйду.
– Правда?
– Да, да…
– Поклянись.
– Чтоб я сдох! Иди, начерти пару формул. Иди…
Девка покорно и гордо удалилась, волоча горжетку по полу. А Штирлиц вдруг повернулся на высоком табурете и обратился к сидящему за его спиной человеку с портфелем на коленях и трубкой в зубах, которую он курить не умел:
– Как у вас со временем?
– А что? – подозрительно спросил тот, не разжимая зубов.
– Как у вас со временем? – в голосе Штирлица прозвучало раздражение. – Если есть десять минут, я напишу записку.
– Десять минут есть. Я как раз успею на парижский поезд. Только…
– Я напишу по-французски, левой рукой и без адреса…
– С вами страшно говорить – вы ясновидящий.
– Да какой я ясновидящий…
Штирлиц достал ручку, блокнот и задумался, как задумываются люди над очень важными письмами. Человек с портфелем вынул наконец изо рта трубку, сунул в нагрудный карман, достал из портфеля сигареты «Ронхилл», размял фильтр и только после этого закурил.
– Друг мой, – сказал Штирлиц, – сказать вам, чем сигарета отличается от папиросы?
– Спасибо, – сказал тот, – но там, где я живу, сигареты курят именно так.
– Хорошо огрызаетесь. Молодец. И не обижайтесь, – сказал Штирлиц.
– Я не обижаюсь. Напротив, мне нравится, что вы так заботливы.
– Заботлив?… – испуганно переспросил Штирлиц. Потом он встряхнул головой и стал что-то быстро царапать в блокноте.
Человек с портфелем молча ждал. Штирлиц исписал одну страницу, другую… Тот посмотрел на часы.
– Да, – сказал Штирлиц. – Я вижу.
– У меня есть еще пара минут.
– Да ладно, – Штирлиц убрал блокнот и ручку. – Вы были правы. Не стоит это тащить через границы…
И ты, Брут, подумал Штурмфогель. Все продают свой кусочек Германии – пока есть спрос. И все знают, что скоро спрос кончится.
И потому они очень торопятся…
Штурмфогель дождался, когда уйдет связник Штирлица, когда уйдет сам Штирлиц (сейчас он попадет в цепкие лапы математички, подумал Штурмфогель не то со злорадством, не то с сочувствием), налил себе, налил Волкову, поднял рюмку на уровень глаз:
– Давай за тех, кто не дожил. По нашей вине…
– За всех, – кивнул Волков.
И они выпили, прекрасно понимая при этом, что именно каждый из них имел в виду.
Абориген
АБОРИГЕНЫ (от лат. ab origine – от начала), народ в древней Италии. По преданию, в Италию их привел Сатурн. По имени царя Латина стали называться латинами (латинянами), их страна – Лациумом. На стороне Энея воевали против Турна. На земле аборигенов-латинов был построен Рим. В более позднем употреблении коренные обитатели (люди, животные, растения) какой-либо территории, страны. В биологии чаще употребляется термин автохтоны.
Тетрадь первая
Какой это идиот сказал, что Бог, когда создавал время, создал его достаточно? А? Вот и я тоже не помню. Пословица? Может быть, и пословица, только и пословицы кто-то когда-то сочинял… Так вот, создал-то он его достаточно, а распределил чересчур уж неравномерно. Ну, согласитесь, бывают дни, недели, месяцы, без которых вполне можно было бы обойтись. То есть живёшь, конечно, и даже получаешь удовольствие, но если вынуть из этого потока сколько-то часов или дней – ты и не заметишь. А бывает наоборот.
Мне бы тогда дня четыре. Три. Всего только три. И я бы успел разобраться в ситуации, и что-то сделать, и было бы теперь всё по-другому…
Даже два. Согласен на два.
Было бы лучше?
Кто знает? Но Игнат наверняка остался бы жив. А это много значило для всех…
Не так. Не так. Это правда, но это не вся правда. Потому что время от времени я совершенно по-детски начинаю прокручивать в памяти те события – и всегда неизбежно прихожу к вопросу: а вот если бы сейчас была возможность отдать всё, что у тебя, сукина сына, есть – но взамен Игнат остался бы жив?
И я точно знаю, что отдал бы всё, последние штаны бы с себя снял…
Ни секунды не пожалев об этом.
Что интересно, в то время мы не были такими уж друзьями. И не могли быть. Он богатый – я так, серединка на половинку. Он фермер – я городской. Он нанимает меня – я на него работаю, потом расплатились и разбежались. Согласитесь, что на таком фундаменте дружбу не построишь.
А кроме того, я знал, кем был он – а он не знал, кем был я. Он – Игнат Снегирь, один из Тысячи, личный номер 094.
Я же – 1001-й. Поэтому он знал меня только как Севера. Я был для него семейным поверенным, потом учителем его дочки – ну и так, по мелочам…
Этим, собственно, все наши взаимоотношения и исчерпывались. Только потом, со временем, очень не сразу, я понял, что то место, где был он, так ничем и не заполнилось. И понял, кого я потерял и кого мы все потеряли.
То есть понятно, что тут ещё и в Кумико дело… но нет, не только. И даже не столько. Хотя и Кумико… да.
Нельзя сказать: всё началось в такой-то день. Поскольку и до того что-то продолжало происходить, и после – начиналось. Но тот день был действительно какой-то очень плотный и нервный, бывает такое. Будто все чуяли что-то неприятное там, впереди, а понять, что это такое, не могли.
Половину того дня я провёл в школе – вернее, с учениками, – потому что учебный год хоть и кончится завтра, а умения лишними никогда не окажутся.
Хотя и не все, конечно, так думают…
У меня было два класса своих: девочки средние и мальчики старшие, – и два, которые мне подкинула Тео, Теофила, человек хороший, но учитель так себе, и я даже знаю, почему: она в классе начинает играть придуманную роль, и дети это чуют. Они всё чуют.
Тео, как и многие в Дальнем, подрабатывает на ферме, и её постоянные наниматели, Шульце, прислали в школу письмо, что урожай созревает немножко раньше обычного и сбор приходится назначать вот буквально на завтра. Директор вошёл в положение, я тоже вошёл в положение, и Тео упорхнула.
Наверное, надо было мне ничего не выдумывать и тупо провести уроки, что-то рассказать или дать контрольные, и всё, и всё, война окончилась, всем спасибо! – но вот стукнуло в голову моё обычное, и я устроил Малую игру, этакую разминочку перед Большой: повёл классы в старый эллинг «ТехноБотаники» братьев Титовых, в нём уже лет десять ничего не выращивают, сквозь дыры в крыше видно небо, стены оплетены сухой одичавшей лианой, пол в провалах, и слышно, как глубоко внизу, в холоде и тьме, течёт вода – в общем, и места для игры хватит, и антураж подходящий. И ещё важный момент: ходить сюда ребятишкам одним строго запрещено, так что если помощники шерифа Падалки кого поймают…
Вот после Большой игры пороть их будет нельзя. Пока ещё – можно.
И не могу сказать, что я категорически против такого порядка вещей.
Хотя и говорят некоторые, что, мол, одичали мы тут, в пещерные времена откатились… Да, в пещерные. Когда в шкурах ходим, когда и вовсе голышом. Только не сами мы откатились.