на трусов и носков и душ по утрам. В тот же вечер Бенжамин занялся своей гигиеной. Когда никто не видел, он просунул руку в рукав своей одежды и понюхал его. Впервые Бенжамин почувствовал запах своего пота. Внезапно ему все стало ясно.
На балконе Пьер затянулся сигаретой в последний раз, щелчком пальцев отправил ее вниз, и она полетела через край балкона, как ночной светлячок. Он вошел в комнату, молча закрыл за собой балконную дверь, за пару шагов преодолел расстояние до двери и вышел. Запах уксуса повис в комнате Бенжамина.
Бенжамин лежал в постели. Фонари на парковке зажглись и ожили, их свет пробивался сквозь жалюзи и оставлял тонкие полоски на стене. Маленькая лампа на подоконнике светила тускло, из-за чего на потолке появлялись точки, похожие на светящихся медуз в океане, Бенжамин видел таких в передаче про животных по телевизору.
Он лежал, прислушиваясь к звукам вечернего пригорода, две собаки истерически лаяли друг на друга. Какие-то подростки бежали через площадь, торопясь в метро, Бенжамин слышал их смех. Далекий, но мощный шум магистрали в нескольких километрах отсюда. Надо бы встать. Прошел уже весь день и весь вечер. Он устал, ему хотелось спать, но ведь с тем, кто столько спит, что-то не так. Он сел на кровати, потихоньку встал, было холодно, и он пошел к шкафу, чтобы достать одежду. Он слышал, как за дверью папа готовится ко сну. Когда папа занимался вечерним туалетом, он всегда выходил из ванной в коридор, чтобы почистить зубы, словно не хотел упустить ничего, что могло бы без него произойти. Потом он заходил в маленький туалет возле ванной, и лишь обнаружив, что его визит сопровождается громкими звуками, захлопывал за собой дверь, решительно и немного раздраженно, словно кто-то другой, а не он сам оставил ее открытой. Несколько раз он сплевывал в раковину, споласкивал ее и был готов. Тяжелые шаги по коридору, Бенжамин видел в щелку в двери, как папа проходил мимо, одетый в пижаму. Папа остановился и посмотрел на пол.
– Спокойной ночи! – крикнул он.
– Спокойной ночи! – отозвалась мама из гостиной.
Папа постоял немного, пытаясь уловить что-то в ее интонации, что-то, что могло бы подсказать ему, что она хочет, чтобы он еще немного побыл с ней, съел бы бутерброд, выпил рюмочку. Но она ответила коротко и определенно, он понял, что в этот раз ничего такого не подразумевается. Бенжамин слышал, как он зашел в спальню. Уже несколько лет они спали в разных комнатах, мама говорила, что причина в папином ужасном храпе. Лежа в темноте, Бенжамин следил за событиями с помощью знакомых, всегда следовавших друг за другом звуков: он слышал, как мама приглушила звук телевизора, увидел, как потемнела гостиная, когда она гасила одну за другой лампы. Мама всегда так делала, когда папа уходил спать, потому что знала, что он не сможет заснуть и через полчаса встанет, откроет дверь в спальню и захочет выглянуть в коридор, чтобы найти компанию – в ту же секунду она молниеносно выключит телевизор, и гостиная погрузится во тьму. Папа не пойдет в гостиную, лишь выйдет в коридор. А потом вернется к себе и ляжет спать. Мама еще какое-то время просидит в темноте. А затем снова включит телевизор.
Бенжамин очнулся. Он лежал в кровати, наверное, уснул и сам этого не заметил. Он наклонился, чтобы посмотреть на часы: 00:12. Он слышал, как заработал лифт, представил себе, как маленький железный куб движется в темноте, поднимаясь по шахте лифта. Он часто лежал без сна по вечерам и ночам, прислушиваясь к звукам дома, все они были ему знакомы: щелчок открывающегося дверного замка, скрип двери, забавное позвякивание дверного звонка, когда кто-то случайно задевает кнопку, глухой стук доехавшего до нужного этажа лифта. Он знал, что это возвращается Нильс, и вдруг подумал, что слышит все эти знакомые звуки в последний раз, эту уникальную музыку, принадлежащую только ему одному: тихие шаги от лифта к входной двери, позвякивание ключей, начинавшееся еще в лифте, это так типично для нашего сознательного Нильса, он хотел приготовиться заранее, не хотел терять время, отыскивая ключи у двери. Дверь открывается и снова закрывается. Бенжамин увидел брата сквозь щелку. От него шел свет, сияние внешнего мира, грузовика выпускников в этот серый июньский вечер, прохладной вечеринки с теплым пивом, объятий с девушкой в кустах, эха железнодорожных перронов, переполненных красных автобусов, следующих в пригород. Нильс стоял там в этом сиянии, недоступный, уже нездешний, легенда, которая когда-то жила в этом доме. Мама встретила его, и они пошли на кухню, Бенжамин слышал лишь обрывки разговора; он слышал, как открылся и закрылся холодильник, может, они достали эмменталь? И шорох стульев, которые они отодвинули, чтобы сесть к столу, глухое бормотание через три стены, трудно расслышать слова, но интонацию уловить вполне можно, мягкие гласные, спокойное молчание. Бенжамин успокоился, ему стало грустно, он почувствовал, как бьется сердце, он знал, что нужно встать, пока еще есть такая возможность, пойти на кухню и попросить Нильса – «останься!». Он должен сказать ему, что другого варианта просто нет, что он должен остаться, потому что, если он уедет, непонятно, что будет дальше. Он знал, что после отъезда Нильса все в конце концов разрушится. Как он сможет и дальше чинить эту семью, если одного из ее членов не будет рядом? Он знал, что отъезд Нильса опасен и для него самого. Если Нильс исчезнет, исчезнет и часть реальности, рука на плече, удерживающая его на месте. Станет меньше тех, кто может убедить Бенжамина в том, что его семья существует, что он сам существует. Не будет рядом того, с кем можно переглянуться за обеденным столом и кто молча подтвердит: «Ты существуешь. Все происходит на самом деле».
Он лежал. Чувствовал, как спина прижимается к матрасу. Он думал о том, как далеко до земли. Третий этаж. Десять метров, может быть, даже двенадцать. Не выжить, если дом рухнет, если он случайно провалится через бетон. Он посмотрел на потолок, пытаясь за что-то зацепиться, скомкал простыню, сжал подушку. А может, он улетит через потолок в свободное падение на скорости сто километров в час, прямо в океан, к светящимся медузам.
Нужно встать, нужно побежать. Но как же это сделать, если разговор ни в коем случае нельзя прерывать? Именно этого он и добивался, чтобы семья разговаривала так, как говорили сейчас мама и Нильс, чтобы они любили друг друга, чтобы все было хорошо. Обычные слова мурлыкающе звучали сквозь стены, баюкающие, наполненные любовью, приковывающие его к кровати. Он слышал, как Нильс что-то сказал, и мама рассмеялась. И вот новый звук, открывающаяся дверь – папа проснулся! Как обычно, прогулялся по квартире, чтобы найти кого-нибудь, кто с ним побудет. Мама еще не поняла, что он встал, и Бенжамин пока не слышал признаков гнева в ее голосе, никаких грубостей в ночи, разговор на кухне все такой же цельный, спокойный, доверительный. Он уловил какой-то звук, который не смог опознать. Он услышал, как что-то загрохотало по паркету, и увидел сквозь щелку Нильса, тащившего сумки к двери. Бенжамин ничего не понимал, ведь Нильс уезжал только завтра! Они же позавтракают вместе и попрощаются? Что происходит?
Он посмотрел на часы.
07:00.
Надо вставать!
Папа прошел мимо двери, уже не в пижаме, красиво одетый.
– Все взял? – спросил папа.
– Да, – ответил Нильс.
Шорох сумок, открывающаяся дверь. Бенжамин хотел закричать, но слова застряли в горле.
– Пока, дорогой мой мальчик, – сказал папа. – Береги себя. И звони нам, если сможешь.
Дверь захлопнулась.
Глава 1608:00
Небо разверзлось, на машину обрушивается проливной дождь, и вслед за дождем налетает ветер. Бенжамин замечает, как внезапно темнеет, как ветер рвет вымпелы на штангах возле входа в отель, как пригибаются, укрываясь от непогоды, прохожие на тротуаре. Возможно, этот ветер сдует город с лица земли, это шторм, который стоило бы назвать человеческим именем.
Непогода проходит так же резко, как и начинается. Братья выходят из машины, воздух после ливня чистый. Они идут по кладбищу, надгробия перепачканы землей, вода стекает по краю канавы. Проход узкий, мертвецы лежат очень плотно по обе стороны гравийной дорожки. Бенжамин и Нильс идут рядом, Пьер чуть позади, он читает вслух себе под нос имена усопших. Сообщает братьям подробности, декламирует выгравированные на камнях стихи. Особенно его привлекают дети.
– Двенадцать лет! – восклицает Пьер.
Он идет, не отрывая взгляда от надгробий, останавливается, и Бенжамин слышит его крик:
– Черт подери, а здесь вообще семилетка!
За небольшой насыпью возвышается здание из серого цемента – крематорий. Бенжамин когда-то уже был в подобном месте, на школьной экскурсии, и кое-что не может забыть до сих пор. Он видел холодильники и комнаты, где гробы размещали перед сожжением. Мертвые стояли в очереди, чтобы исчезнуть навсегда. Высокие технологии, маленькие погрузчики, перевозившие гробы туда-сюда. Жаргон персонала, их ругань и крики во время перемещения тел, словно на овощном складе. Выстроившимся в ряд у горячей печи, освещенным ее желтым светом детям показали, как въезжает в огонь гроб. Через маленькое стеклянное окошко они могли наблюдать за тем, как в огне дерево, ткань и мясо сливаются воедино, уничтожаясь. Экскурсовод крематория достал форму из нержавеющей стали, похожую на те, в которых детям подавали школьные обеды. В руках у него была лопатка на длинной ручке, которой он сгребал останки. Еще там была коробка, подходящая по размеру к печке, в которую служители складывают то, что не сгорело в огне. Зубные пломбы, гвозди гроба. Детям разрешили заглянуть в нее, служитель держал коробку в руках, потряхивая, словно внутри были конфеты. Бенжамин увидел винты, скреплявшие бедренные кости, протезы, остатки инсулиновых помп и сердечных стимуляторов, покрытую золой мелочовку смерти. Экскурсовод предупредил детей, что слабонервным не стоит на это смотреть, и некоторые ребята отвернулись к стене, но Бенжамин продолжил смотреть, когда экскурсовод сгреб то, что осталось в контейнере от человеческого скелета, – некоторые кости уцелели настолько, что удавалось угадать их контуры. Мужчина взял лопатку, чтобы отделить самые крупные останки. Затем контейнер заехал в дробилку, и когда однородный порошок засыпали в урну, Бенжамин подумал, что на самом деле то, что он считал прахом, им не было. Это были раздробленные кости.