Всего через несколько дней она отправилась в путь, купила себе билет на самолет, как всегда, только для одной себя, и вернулась через неделю. Бенжамин иногда осторожно пытался выспросить, что она делала в этих путешествиях, а мама отвечала: «Да не знаю». По ее словам, она загорала, иногда встречала каких-то приятных собеседников, но в основном была одна. Как-то, вернувшись, она рассказала, что за все время путешествия не перемолвилась ни с кем ни словечком. Бенжамин подумал, что рассказывать такое неловко, это признак неудачи, одиночества, но мама очень этим гордилась. Она радовалась, была просто вне себя от счастья – она не раскрывала рта, чтобы поговорить с кем-нибудь, целых семь дней! Мама снова засела с газетой в руках, коричневая от загара, обдумывая новое путешествие. Бенжамину казалось неестественным то, что она ни разу не позвала его с собой, но для нее это было нормально, само самой подразумевалось, что она поедет одна. Их короткие встречи, заполненные тишиной. Каждый раз, приезжая к маме, он быстро уезжал, потому что ему нужно было в туалет, после каждой встречи с ней у него болел живот. Он долго молча сидел на унитазе, переживая спазмы в животе.
Казалось, что они постоянно следят друг за другом, кроме тех моментов, когда они выпивали вместе. Кажется, именно тогда, сидя за пивом в одном из местных ресторанчиков, они могли расслабиться в компании друг друга. Они немного ели и напивались допьяна, после закрытия ресторана пересекали улицу и заходили в паб. Там они выпивали еще. Они сидели среди молодежи, студентов, которых привлекло дешевое пиво и нестрогое соблюдение возрастных ограничений. Громкая музыка, мамины заплывающие глаза, набирающий силу голос, она становилась развязной и немного небрежной, называла хозяина овощной лавки «черномордым», болтала всякие пошлости, прекрасно осознавая их подноготную, и Бенжамин следовал за ней, он умел играть эту роль. Самые откровенные разговоры между ними велись именно там, когда они обменивались всякими глупостями и сплетнями, и пили, пили до тех пор, пока не грубела кожа и сквозняк из двери не переставал ощущаться. Никогда, даже в самом сильном подпитии, мама не говорила о своем горе и никогда не спрашивала Бенжамина о его горе. Однажды после такого вечера, когда они выпили особенно много и вернулись домой около двух часов ночи, Бенжамин сидел в туалете, освобождая беспокойный живот, и вдруг получил смс от мамы: «Не уверена, что буду дальше в этом участвовать».
«В чем?» – написал Бенжамин.
Она не ответила. Лежа в постели, Бенжамин пытался понять, представить себе, что это могло значить.
Бенжамин позвонил в дверь, послышался стук каблуков, мама подошла к двери и открыла ее.
– Привет, дружок! – сказала мама, обнимая его. Он почувствовал аромат освежителя воздуха, которым мама опрыскивала квартиру, пытаясь избавиться от запаха табака. Аромат тропических фруктов и сигарет. Свет в квартире был приглушен, повсюду горели свечи. Он повесил куртку и заглянул внутрь. Несколько гостей: сильно накрашенная женщина средних лет, тяжелые серьги оттягивали мочки ее ушей, старая мамина коллега, насколько понял Бенжамин. Женщина в носках, одетая во все черное, «соседка с третьего этажа», – представила ее мама. На диване сидели несколько человек, они были не похожи, но точно пришли вместе. Бенжамин представился, и они объяснили, что они из маминой танцевальной группы. Они с интересом смотрели на него, улыбались ему, общались с ним, следили за ним взглядом, и Бенжамин почувствовал радость, наверное, от того, что они знали, кто он такой – мама рассказывала о нем. О танцах мама говорила очень мало. Бенжамин понял, что незадолго до Рождества мама получила по почте объявление, в котором говорилось, что группа сальсы объявляет новый набор. Она решила заглянуть туда, но Бенжамин и не знал, что она продолжает туда ходить. Мама села на диван, наполнила бокалы своих друзей-танцоров. Бенжамин увидел у окна Пьера и подошел к нему.
– Никого знакомого, – прошептал Пьер.
– Ее двери всем открыты, – сказал Бенжамин. – Неизвестно, сколько народу здесь побывало.
– Ага. И стол ломится от подарков.
Бенжамин посмотрел на три пакета. Засмеялся.
– А как дела с нашим подарком? – спросил Бенжамин.
– Все в порядке. Нильс привезет его с минуты на минуту.
Мама приготовила канапе с лососем и мягким сыром и маленькие хлебцы с намазкой из морепродуктов. Несколько бутылок игристого стояли на подносе рядом с бокалами. Бенжамин огляделся. Лишь сейчас, благодаря всем этим незнакомцам, он смог увидеть квартиру со стороны. На маленькой книжной полке – книги авторов-евреев. На стене – фотография нобелевского лауреата по литературе. Попытка выглядеть просвещенной буржуазией. Бенжамину это было с детства знакомо. Братья получили элитарное воспитание, именно оно считалось экзистенциальным минимумом. Их воспитывали по высшему разряду, учили всегда держать спину прямой, обязательно молиться перед едой и пожимать маме и папе руку после окончания трапезы. Вот только денег в семье не было, точнее, денег для детей не было. Да и обучали детей вполсилы, сначала с энтузиазмом и горящими глазами, а потом сводя все на нет. Дети так и не сумели догнать в образованности своих родителей; об этом родители рассказывали разные смешные истории, анекдоты о том, как дети попали впросак из-за своего невежества. Мамина любимая история была о том, как она приготовила французскую запеканку касуллé, а дети решили, что на ужин у них будет жареная косуля! Так было, пока дети были еще маленькими, а у мамы с папой были силы и желания. Пока проект «семья» еще существовал. Потом почти все исчезло. Перестало функционировать. Они все реже ужинали вместе, и когда прекратили вовсе, этого в принципе никто и не заметил. Каждый вечер, в шесть часов, дети выходили на кухню и делали себе бутерброды на ужин, а потом молча ели их, запивая какао. Единственное, что оставалось, – воскресные обеды; мама напрягалась, стояла на кухне и макала сою в сливочный соус, чтобы придать ей правильный цвет. За обедом было много вина, но заметно это становилось, только когда мама с папой затихали и становились задумчивыми. Иногда, заканчивая трапезу, мама внезапно вскидывалась.
– Эй, вы! – кричала она, когда братья ставили пустые стаканы на тарелки и вставали. – Никто не выходит из-за стола, не поблагодарив за еду.
И тогда дети смущенно подходили один за другим, брали маму за руку и кланялись, как в те времена, которые они едва помнили.
Женщина средних лет встала с дивана, взяла в руки два бокала с шампанским, чокнулась ими. Она сказала, что у нее нет никакой официальной должности в клубе сальсы, но она выразит общее мнение о том, что мамино присутствие по четвергам для них очень ценно. Их немного, и они, конечно, не мировые чемпионы по латиноамериканским танцам, но им хорошо вместе, с годами они все очень сблизились, и они все очень рады, что мама пригласила их к себе на пятидесятилетие, и у них есть подарок от коллектива, сказала она, открывая коробку, стоявшую у дивана.
– Так как, – сказала она, выделяя каждую гласную, – ты уже стала настоящей salserita, мы все, в том числе Ларс и Ямель, которые, к сожалению, не смогли сегодня прийти, дарим тебе это.
Женщина протянула маме небольшой пакет, глаза мамы засияли, она воскликнула «хо-хо», развернула бумагу и достала черную блестящую юбку, которую тут же приложила к себе.
– Я столько раз на нее смотрела! – закричала мама и повернулась, чтобы продемонстрировать ее всем гостям.
– Ты же понимаешь, что это значит? – спросила женщина. – Мы все ждем от тебя танец!
Мама принялась отказываться, отнекиваться, компания на диване подбадривала ее, в конце концов мама сдалась и пошла в спальню, чтобы переодеться. С дивана раздалось одобрительное бормотание, Пьер отвернулся к окну, шаря в карманах в поисках сигарет. Бенжамин смотрел на полных нетерпения друзей-танцоров, эти чужие лица, которые стали так близки их маме, и подумал, что, должно быть, ошибся. Он думал, что мама закончила жить, но, возможно, она закончила жить с ними, со своей семьей.
Мама вышла под восхищенные возгласы, в новой юбке с низкой талией и высокими разрезами. Между юбкой и облегающей блузкой проглядывала тонкая полоска кожи. Бенжамин видел маленькие отметины у нее на животе, шрамы от кесаревых сечений. Он вспомнил, как в детстве лежал с мамой на диване или на кровати, и она показывала ему маленькие рубцы под пупком.
– Вот это Нильс, – сказала она и показала на один из шрамов. – А это Пьер. А вот этот, маленький, это ты.
Бенжамин осторожно кончиками пальцев трогал складки на мамином животе, ощущая тепло ее кожи.
Мама подошла к магнитофону на книжной полке, поменяла компакт-диск, в гостиной стало тихо. Заиграла музыка; сначала было ощущение, что одновременно играют слишком много инструментов, разные ритмы переплетались, пытаясь совпасть друг с другом. Мама подошла к большому ковру, лежащему посреди комнаты, остановилась возле стола с закусками, выпила вина из бокала и встала в позицию, подняв обе руки над головой, словно поправляя челку. Мама сделала первые шаги, с дивана раздались приветственные крики. Она вошла в роль, стала другой. Она поднимала колени, шагала вперед и назад, вытягивая руки в стороны, потом начала двигать нижней частью тела, словно скачет на лошади, а верхняя оставалась неподвижной. Над головой она словно крутила лассо, усиливая движение тела. Из-за слабого освещения Бенжамин не сразу заметил, что она прикрыла глаза. Сначала он подумал, что она представляет себе, будто танцует на танцполе в лучах прожекторов, а перед ней – черное море фанатов, но потом понял, что все было наоборот. Она танцевала так, словно в комнате никого не было, как в детстве в своей комнате, на кровати; она двигалась для себя, в своем абсолютном одиночестве, и именно поэтому в этот момент она была абсолютно свободна, потому что ничего не случилось. Мама открыла глаза, посмотрела на Бенжамина, протянула ему руку и вытащила его на танцпол. Он пытался увильнуть, отказаться, но мама настаивала. Ее колени были согнуты, белые бедра просвечивали в разрезах юбки. Она закрыла глаза и снова принялась танцевать сама с собой, Бенжамин не попадал в такт, он просто стоял и смотрел на то, как, словно во сне, двигается его мама. Внезапно она взглянула на него, схватила его за руку и притянула к себе. Так близко к ней он не был уже много лет, с