го «природной моральности». Вряд ли стоило бы уповать на последнюю, как и прогнозировать какие-либо кардинальные изменения человеческой сущности в ближайшие столетия.
Мы живем в обществе, где (несмотря на заметные всем экономические успехи) существует очень много людей, чьи представления о социальной справедливости подверглись большим испытаниям. Эти люди хранят в себе и давние исторические, и совсем недавние психические травмы и обиды, которые не были отреагированы и, следовательно, остаются активно действующими. Это касается и титульной нации, и всех остальных. Никакой социальной терапии в этом направлении не проводилось и не проводится. В надежде, что «авось как-нибудь рассосется». Уверен, что само – не рассосется. Национальная идентификация – это последняя форма идентификации, когда уже больше нечем гордиться и нет никаких объединяющих идей.
Нельзя не замечать и другого: на фоне последовательного усиления государственно-охранительного аппарата во всех развитых странах граждане чувствуют себя все менее защищенными. Если довести этот тезис до крайности и апеллировать к преобладающим чувствам европейцев, то получится, мягко говоря, малоприятный вывод: государство еще может кого-то наказать, но в ряде случаев и ситуаций уже почти никого не может защитить, включая депутатов, мэров, банкиров, бизнесменов, олигархов и губернаторов, которых убивают десятками каждый год. Общемировой уровень преступности за последние 30 лет увеличился в 4 раза, а в самых развитых демократиях, таких как США, в 8 раз. В России – только за последние пятнадцать лет, по оценкам независимых экспертов, – также в 8 раз. Правомерен вопрос: это неизбежное следствие демократии или ее побочный эффект?
Мы почему-то упорно не хотим замечать, что не только на постсоветском пространстве, а во всем европейском мире наблюдается кризис существующей формы государственной (демократической) власти и ее институтов. Перед каждой личностью появилось слишком много угроз: экологического, техногенного, социального и криминального происхождения, от которых власть не может защитить (а точнее – от которых и она сама в ряде случаев оказывается беззащитной). В связи с этим граждане постепенно «переориентируют» свою лояльность на другие общественные институты (точнее – «организации самозащиты»): в том числе – крупные финансовые и промышленные корпорации с собственными армиями, а также этнические группы, расы, религии и т. д.21.
Чем закончилась попытка противопоставить национализму интернационализм – всем очевидно, а идея «плавильного котла» уже давно даже не упоминается. Мы почему-то не хотим видеть, что живем в обществе, где агрессивность поощряется и даже, более того, низкий уровень агрессивности, как индивидуальная или национальная черта, в некоторых случаях подается как негативное качество (например, в известных фразах «о «горячих» эстонских или финских парнях»). Естественная агрессивность сильно варьирует у различных этносов (здесь 50% наших межнациональных проблем), и ее нельзя запретить или подавить; ее можно только канализовать и окультурить.22
Нет смысла обсуждать экономику – это не наша сфера. Но мы может констатировать, что попытка совершать социальные преобразования на платформе экономизма терпит крах. Большинство из принимающих стратегические решения все еще не осознают, что люди живут, прежде всего в ментальном и духовном мире, а уже затем – в экономическом пространстве.
Многие исторические победы России и европейской цивилизации в целом были не только следствием технических достижений, а обеспечивались идеалами, ради которых можно было умирать. Есть ли такие сейчас? К информационной политике, основным действующим лицом которой стал артистический бомонд, с качественно иными стандартами морали и нравственности, еще больше вопросов. Уместно напомнить, что попытка управлять социумом посредством умалчивания, полуправды или манипуляций, как показывает недавний советский опыт, где контролировалось все, не более чем иллюзия. Еще один аспект, относящийся и к информационной, и к экономической политике: в любом социуме, наряду с высокими, существуют деградационно-паразитические потребности общества, формирующие высокодоходный спрос «на поле сиюминутных удовольствий», играющие на струнах «жажды легкого обогащения» и завлекающие барабанами «несбыточных надежд». Это нужно объективно признать и законодательно не позволять удовлетворять такие потребности.
Снисходительно-демократическое отношение к якобы существующей «свободе выбора» в этой сфере – это или иллюзия, или позиция, заведомо ориентированная на деградацию. И тогда возникает следующий вопрос: кому это выгодно?
Вряд ли нуждается в специальном обосновании еще одна простая истина: большинство современных проблем на постсоветском пространстве связаны с нравственностью и государственной моралью, предельно подорванными в процессе бездумной приватизации. Хотя определение «бездумной» применительно к узкой группе экономически грамотных и стратегически мыслящих (на фоне экономически безграмотного населения) не совсем верно.
Любой нормальный гражданин с огромной симпатией воспринимает заботу государства о повышении рождаемости, защите материнства и детства. Но есть процессы, которыми мы можем управлять, и есть исторические, цивилизационные и планетарные процессы, которые мы можем только отслеживать и заблаговременно приспосабливаться к ним. По прогнозам авторитетных экспертов, к концу XXI века афро-азиатское население будет составлять не менее 85—90% планетарной популяции. Уже сейчас все «белое меньшинство» планеты оценивается в 21%, а будет 10—15%23. В ряде европейских стран от 25 до 40% (в последнем случае – в Германии) взрослого населения вообще не планируют иметь детей. Мы явно присутствуем при историческом процессе смены национальной и конфессиональной составляющей всей европейской популяции, и планирование этой новой семьи народов, скорее всего, вне нашей компетенции.
Уверен, что многие не согласятся, но наши демократические ценности сильно обветшали, более того, необходимо признать, что они во многом дискредитировали себя и уже не имеют того пафоса и привлекательности, за которые когда-то шли на баррикады и на смерть. Мы не заметили того, как после долгого периода развития по пути европейского христианского гуманизма оказались без веры и идей. Мы все еще прибегаем к высокому слогу при описании современной действительности и все чаще снисходительны к злу. Это звучит не очень убедительно, но давайте повнимательнее всмотримся в лицо современного кинематографа, который удовлетворяет наши эстетические потребности.
Нашими общими усилиями мы создали высокую духовную и материальную культуру, получившую название Европейской. Но она не единственная. Последнее столетие мы стали сначала объединять, а потом путать культуру с техническим прогрессом, а позднее технический прогресс с цивилизационным процессом, который нарциссически идентифицируется только с Европейской цивилизацией. Нет ли здесь заблуждения или даже ряда заблуждений? Действительно ли весь неевропейский мир, в котором сейчас живет 79% населения планеты, страстно желает присоединиться к нашей преимущественно благоухающей, но местами дурно пахнущей алкоголем, безверием, наркотиками, распадом семьи, проституцией, порнографией, коррупцией и продажностью цивилизации? А если они не захотят? Какое наказание ждет инакомыслящих со стороны тех, кто столетиями отстаивал право на инакомыслие? Не прослеживается ли здесь некая идея цивилизационного превосходства, которое ничуть не лучше расового или национального. Не являемся ли мы свидетелями еще одного примера «духовного варварства народов утонченной культуры»?
Исторический опыт свидетельствует, что – все империи и все цивилизации конечны. И это должно нас чему-то учить. Они обязательно приходили в упадок и «разложение»: то ли «сами по себе», то ли набеги «варваров» способствовали. А на обломках этих империй и цивилизаций появлялись новые (включая нашу – Европейскую), и, как правило, историки характеризовали это как прогресс.
Конечно, нам нарциссически хотелось бы, чтобы Европейская цивилизация, к которой мы всего несколько веков назад присоединились, была бесконечно лидирующей. Но тогда мы должны согласиться с тем, что она будет последней или, как говорили совсем недавно по другому поводу, – «высшей стадией развития Человечества». Вы хотели бы жить при последней цивилизации? Хочется надеяться: она – не последняя.
Чрезвычайно удивительно, что даже некоторые специалисты считают невозможным строго дифференцировать культуру, технический прогресс и цивилизацию. Культура – сакрального происхождения, идет от культа, а затем – из храма, она возвышенна, духовна, исходно аристократична и персонифицирована, имеет высоких носителей и формирует (соответствующие конкретной эпохе) систему ценностей, идеалы и смыслы бытия. Культура – это то, что делает людей личностями. Она никогда не была массовой и не имеет ничего общего с масс– или поп-культурой.
Технический прогресс – мирского происхождения, он ориентирован в основном на удовлетворение телесных потребностей, начиная от орудий охоты и земледелия и кончая всеми современными попытками покорения природы и народов (как части живой природы); он имеет свом методы, орудия и даже выдающиеся достижения, которыми может воспользоваться любой человек, в том числе – обезличенный. Цивилизация, в данном случае, в отличие от ее традиционного понимания как «уровня общественного развития» (идентифицируемого исключительно с европейскими стандартами) должна рассматриваться как непрерывный исторический процесс, развивающийся по своим (природным, в частном случае – социальным) законам, относительно независимым ни от культуры, ни от технического прогресса, так как все ее формы, начиная от древнейших до современных, принадлежат к единой земной цивилизации, центр которой, как свидетельствует история, постоянно перемещается в географическом и этническом пространстве планеты Земля.