Иван посмотрел на Еву, и понял, что на глазах у него выступили слезы. Страха смерти не было, он боялся лишь за Еву и ребенка. Он был готов пробежать по «кишке» подобно Грэгу десять, сто кругов наперегонки с собаками, если бы это подарило Еве жизнь и свободу. Однако никто и ничто не могло ему в этом помочь. Они угодили в ловушку, и, в отличие от того дома в маленьком городке, надежды не было вовсе. Утром бандиты, привлеченные странным поведением тварей, догадаются, что на дереве люди. Если даже собаки уйдут (хотя что может увести их отсюда?), Ивану и Еве не удастся сбежать незамеченными.
Иван прижался к спящей жене, шум снизу усиливался, и он непроизвольно – пусть и знал, что этого не случится – ждал, что она вот-вот проснется. Ему предстоит разбудить ее, когда шансы выжить оказываются минимальными, точнее нулевыми. Иван воспротивился этой мысли. Не будить? Тянуть до последнего, а она пусть спит? Выбора-то нет. Пусть лучше умрет во сне, нежели ее разорвут твари или бандиты сделают наложницей? Даже разбуди он ее, вдвоем они не спустятся вниз, пока их ждут собаки – лучше погибнуть от истощения. Заснуть вдвоем?
Или пусть бандиты найдут ее? И она выживет – все-таки у нее «живот», неужели сейчас, когда вокруг никто не рождается, подонки причинят ей вред?
Иван приник к спине Евы, вдохнул запах ее волос, сжал ее в объятиях, жадно, словно ее уже отбирали. Он понял, что это единственная альтернатива – отдать ее тем тварям за колючей проволокой. Жуткая альтернатива. Если отбросить этот один-единственный жалкий шанс, остается заснуть вместе с ней, – и больше не увидеть ее глаза, не сказать ей ни слова? – но даже это сейчас под вопросом. Чтобы сон перешел в смерть, нужно время, им понадобится два-три дня, за эти часы бандиты, привлеченные собаками, могут обнаружить женщину и мужчину на дереве, снять их и разбудить!
Отчаяние, затопившее его душу при мысли, что даже заснуть, чтобы умереть, они не смогут, вынудило Ивана так сильно прижаться к Еве, что он непроизвольно разбудил ее. Она вскинула голову, огляделась.
– Иван?
Он едва не закричал от злости на самого себя.
– Спи, спи, прошу, время еще…
– Собаки? – она дернулась, склонив голову, глядя вниз. – Что они делают?
Бесполезно, подумал он. Она все поймет! Он развернул ее к себе, обнял, целуя шею.
– Прости. Прости меня. Что не уберег.
– Нас учуяли?
Он отстранился, кивнул.
– Поспи еще немного…
Она прижалась к нему, он обнял ее, и они застыли. Собаки внизу разрывались, услышав их голоса. Иван и Ева не шевелились, не говорили, просто молчали, оба закрыв глаза, будто призывая в свои мысли пустоту, которая прогонит тревогу хотя бы на какие-то минуты.
Листья беззвучно шевелились, не мешая им. Беззвучно приближался рассвет.
20
Иван заметил в лагере движение.
Там уже обратили внимание на странное скопление собак у большого дерева. Кто-то из бандитов окликнул другого, вскоре из здания вышел Здоровяк. Он приблизился к колючей проволоке, какое-то время стоял там, разглядывая дерево. Он что-то сказал Бороде и медленно вернулся в здание. Дальше ничего не последовало, но Иван догадался, что решение загадки бандиты оставили до утра. Полумрак слабел, но еще скрывал немало мест, а рассмотреть с расстояния, кто находится на дереве, было бы нелегко даже днем. Борода и еще один бандит – оба вооруженные – остались следить за стаей и не отводили от дерева взгляда.
Иван мягко отстранился от Евы, заглянул ей в лицо. Он ожидал красноты от беззвучных слез или бледности, заметной даже в слабом свете предрассветного часа. Ничего этого не было. Она была напряжена, но вполне контролировала себя. Она встретила его взгляд.
– Надо решить, что делать, – через силу сказал Иван. – Пока не рассвело.
Ее состояние – то, как она держала себя в руках, – придало ему сил, подействовало, как некое допинг-средство. Он слегка сжал ее локоть, подбадривая, и ему померещилась на губах Евы легкая улыбка – наметилась и тут же исчезла.
– Они поняли, что на дереве кто-то есть?
Иван кивнул.
– Заснуть вдвоем, чтобы никому не достаться, мы не сможем. Есть, конечно, шанс, чтобы эти скоты не вылезут из лагеря, не прогонят собак, чтобы выяснить, кого они тут нашли. Есть, но я в это не очень-то верю, – он помолчал, собираясь с мыслями. – У нас остается один вариант: один из нас прячется в верхушке, в надежде, что его не заметят, второй спускается, как только эти скоты прогонят собак.
– Этим человеком буду я, – быстро сказала Ева.
Он замотал головой, хотя знал: без него Ева умрет, если только в течение одного-двух дней не встретит такого же одиночку, который еще не превратился в шатуна, что маловероятно. Если же Иван останется на свободе, некий призрачный шанс воссоединится с Евой остается, как и шанс, что Еву не тронут и оставят в живых, пока она хотя бы не родит. Иван знал это, но реакция была непроизвольной, она была сильнее доводов рассудка. Он не мог вот так отдать Еву, без каких-либо попыток защитить, это было выше его сил! И не должен был это делать.
Ева хотела что-то сказать, но он прикрыл ее рот ладонью, продолжая мотать головой из стороны в сторону. У него мелькнула мысль, не поддаться ситуации, оставить все, как есть: затаиться на дереве и не реагировать на требования бандитов. Сбросить того, кто рискнет забраться наверх.
Никудышная затея. Они начнут стрелять и не отступятся, время на их стороне: они возьмут потенциальных пленников измором.
Ева медленно отвела его руку от своих губ. Обняла его, погладила по колючему затылку, где отросли короткие волосы. Словно мать, успокаивающая своего ребенка.
– Отпусти меня. А сам спрячься. Так останется хоть какая-то надежда. Пойми, погибнем не только ты и я, но и наш ребенок. Хотя бы ради него… надо попытаться. Может, они не убьют меня, не будут издеваться, и я смогу родить. Я так этого хочу… Ради этого я готова на все. И я буду ждать тебя, надеяться, что ты как-нибудь освободишь нас.
Как я это сделаю, едва не заорал он, сжав зубы. Не выпустить этот вопрос-крик – для этого понадобилось невероятное напряжение.
– Как мне… вас освободить? – прошептал он. – Их слишком много.
Она обхватила его голову руками, заглянула в глаза.
– Если большинство из них заснет? Если я уговорю их главаря, что я, единственная беременная женщина в лагере, хочу для них станцевать? И пусть на меня посмотрят все? Как можно больше?
Пока они предавались молчанию, прижавшись друг к другу, она, оказывается, продумывала, что можно сделать. Иван в который раз подивился ее выдержке. Похоже, именно боязнь за ребенка сделала ее такой сильной.
– Я постараюсь выдержать как можно дольше, а они пусть не спят. Потом, когда все закончится, спать будут все, кроме часовых. И тогда… может, нам повезет?
Он закрыл глаза, внутри у него свирепствовала боль. Слишком много «если». К тому же собаки, колючая проволока. Одного часового хватит, чтобы остановить Ивана, как только он попытается преодолеть ограду. Он ничего не сказал вслух. Не хотелось губить надежду хотя бы у нее. Или она точно также не верила в то, что он освободит ее, и предложила хоть какой-то вариант? Ради него же? Скорее всего, так.
– Хорошо, спустишься ты, – ему стало больно от этих слов. – Так хотя бы ты… останешься в живых. А я попробую. Когда стемнеет, я… что-нибудь сделаю. Я не уйду отсюда.
Она закрыла ему губы ладонью, не дав говорить.
– Давай помолчим. Просто побудем вместе. Ты и я. И наш ребенок, – она прижалась к нему.
Иван заплакал. Он долго сдерживался, чтобы плакать беззвучно – и, чтобы Ева не видела его слез, – но не вышло, плач перешел в рыдание. Успокоившись, он глянул в сторону лагеря и занялся вещами, решая, что оставить себе. Время шло, рассвет набирал силу.
Ева тронула его за плечо.
– Пора? Взбирайся повыше.
Он покачал головой.
– Еще есть время. Я полезу наверх, как только они выйдут. Вдруг они вообще сюда не сунутся? Я лучше побуду с тобой эти минуты. Не волнуйся, я смогу забраться так, чтобы меня не заметили. Тут хорошая крона.
Она молча смотрела на него, затем кивнула. И разрыдалась. Теперь была ее очередь – так долго сдерживаемое напряжение прорвало оборону. Иван обнял Еву и гладил ее по животу, пока она не успокоилась.
Иван подтянулся еще немного, глянул вниз. Вряд ли его заметят с земли. Он мог забраться еще выше, но в этом случае был риск, что его увидят из здания, со второго или третьего этажей. Он достиг предела.
Из-за спешки Иван ободрал руки, кожу жгло, при этом он по-прежнему ощущал на спине прикосновение руки Евы, когда она, заметив оживление в лагере, вынудила его расстаться с ней. Он мог опоздать, и Ева потребовала, чтобы он спешил.
Будет ли это ее прикосновение последним? Иван сжал зубы, прикусив губу, почувствовал во рту вкус крови. Ледяной волной его обдала мысль, что собаки, даже если их прогонят бандиты, забрав Еву и не обнаружив Ивана, вернутся и снова учуют его. В этом случае он лишится даже малейшей попытки пробраться в лагерь. Об этом они с Евой не подумали – попробуй, заметь все мелочи. Впрочем, это бы ничего не изменило, кроме дополнительного напряжения: у них нет иных вариантов. Остается надеяться, что Ивана спасет высота. Или же твари уйдут отсюда, хотя бы на время. Иван попытался присесть, и у него это получилось. Неудобно, но все же кое-что. Теперь ему легче ждать темноты. День только начался, и силы ему еще понадобятся.
Он приник к биноклю, но с этой позиции даже с помощью бинокля не смог видеть сквозь листву выход из лагеря. Он рассмотрел входную дверь школы, где туда-сюда шныряли бандиты, изучил видимую часть ограды, опустил бинокль. Ему захотелось окликнуть Еву, в последний раз. Он сдержался – слишком большое расстояние между ними, его могут услышать. Собаки гавкали, но приглушенно, они тоже заметили суету в лагере, и осознали, что добыча на дереве от них ускользнет. Однако они еще не уходили.
Снизу послышались голоса, выкрики. Иван почувствовал запах дыма. Он увидел, как от входа в лагерь выдвигается десяток человек с зажженными факелами.