Однако Волк – не беременная женщина, не гуманист, надеющийся на возрождение рода человеческого. Его положение не способствует любви к детишкам. И «живот» у Евы еще небольшой, пройдут месяцы, прежде чем она родит, а кто ныне заглядывает так далеко?
Насытившись, Волк откинулся на спинку стула. Съел он умеренно – на столе еще осталось много чего. Глядя на его габариты, верилось в это с трудом. В его руках возникла салфетка, – невероятно! – он промокнул губы, похоже, довольный собой. Ева чувствовала: ни салфетки, ни кожаных мокасин ранее Волк не использовал, по крайней мере, ни в этом лагере. Настолько важно произвести на нее этакое впечатление? Смысл? Вдруг все это не восхитит, а вынудит ее посмотреть на Волка, как на психа? И самое главное – Волк в силах заставить Еву делать и говорить, что угодно. Где объяснение?
Волк откашлялся.
– Скажи, может ли быть так, как все это выглядит?
– Вы о чем?
– О беременности. Может быть так, что твой «живот»… – он помедлил, подбирая слова. – Непорочное зачатие?
Ева уткнулась в тарелку, приняв задумчивый вид, пожала плечами. Он ждал – его ожидание плавало в воздухе, как сигаретный дым. Она подняла на него взгляд, кивнула.
– Это может быть и так. Кажется, если б это было от того парня… Тогда живот вырос бы давно. На несколько месяцев раньше.
– Ты ведь не обманываешь? То есть, не ошибаешься в сроках?
Она подумала, что первый вопрос точнее. Она посмотрела в окно, нахмурилась, как будто подсчитывая в уме, покачала головой.
– Не должна. Хотя… в последнее время все, как в тумане. Я так боялась за него, – она погладила живот. – Я же осталась одна, затем повезло – встретила ту пару. Но я все равно боялась. И ребенку нужно питание. И чтобы я не нервничала, ничего не боялась. Тут они меня бросили, и собаки кругом.
Она мысленно остановила себя: стоп. Только излияний не надо, это похоже на оправдания. Она еще не совсем понимала, к чему ведет Волк, нужно быть осторожней.
Она грустно усмехнулась.
– Кто теперь считает дни? Они сливаются друг с другом.
Волк осклабился.
– Да уж. Непорочное зачатие… – он будто пробовал слова на вкус. – Как ты себя чувствуешь? Там у тебя все нормально?
Она кивнула.
– Только спать хочу. Да и питаться надо лучше.
– Ага-ага. Потерпи, скоро поспишь, – он помедлил, глядя на нее и что-то обдумывая. – Знаешь, мы искали тебя.
Он не спрашивал, он утверждал. Она изобразила вопросительный взгляд. И ждала продолжения.
– Один из моих людей видел тебя. Они еще не знали, что ты нам нужна, и… напугали вас. Но потом они тебя искали. Может, в том, что ты к нам пришла сама, есть скрытый смысл?
Она не знала, как лучше ответить на этот вопрос – говорить то, что он хотел услышать, было опасно – и пожала плечами.
– Ты нам нужна. Не мне лично, а всем этим людям. С виду они – сущий сброд. Им нужно только жрать и спать с женщинами. Причем, если женщины сопротивляются, так даже… забавно. Они хуже животных, но они все еще люди. Правда, все крепче и крепче забывают об этом, – он вздохнул, помедлил. – Я мог бы насадить жестокую дисциплину, подавить беспредел, но… это ненадолго. Это как перегородить бурную речку. Рано или поздно, она сломает плотину. Или найдет обходной путь. Нужно что-то другое, а не просто наставить пушку в затылок.
Он встал, выглянул в окно, прошелся, скинув вельветовую куртку. Ева решилась заговорить.
– А я что могу сделать?
Он сел на прежнее место, глядя на нее в упор.
– Ты еще не поняла?
Солнечный луч заходящего солнца, пронизав листву, коснулся лица Ивана, и он осознал, что едва не заснул. Встрепенувшись, как птица, вырвавшаяся из петли в последний миг, Иван посмотрел в сторону лагеря. Ожидание и неизвестность измотали его покрепче дороги. Пожалуй, в таком состоянии он протянет куда меньше, нежели когда шел по улицам и переулкам.
В который раз он вспомнил, как уводили Еву. Ее не трогали, не отпускали угрожающих реплик, но ему пришлось до боли вжаться щекой в кору ветви, чтобы сдержаться и не обнаружить себя. Нечто внутри твердило ему: последняя минута, когда он видит беременную жену, а этих минут могло быть больше, если бы он пошел с ней, пусть даже превратившись в раба или бегуна в «кишке», эти минуты могли превратиться в часы или даже – вдруг повезет – дни, много дней.
Еву увели утром, еще день не прошел, а казалось, что минули недели. Одиночество сжимало его, болезненно, как жвала гигантской твари, но в этом не было страха собственной смерти, ему физически не хватало присутствия Евы.
В течение дня он не раз менял позицию на дереве, правда, осторожно – он помнил о собаках внизу – и всматривался в здание, такое угрюмое и примолкшее в сравнении с тем, что он видел вчера. Он все ждал: вот-вот выйдет Ева, вокруг рассядутся бандиты, и она – вопреки всему: воспитанию, гордости, стыду – пустится в танец, который измотает ее, но измотает и бандитов. Ничего не произошло. С каждым часом невидимые жвала сдавливали его сильнее, не помогала ни здравая – вполне обоснованная – мысль, что представление откладывают до вечера, ни понимание того, что чем ближе к ночи исполнится задуманное, тем у него больше шансов. Часы давили, как плиты, и все, что они могли безмолвно обещать в будущем, все это превращалось в прах, никчемный и мешающий свободно дышать.
Незаметно подкрались сумерки. В кроне дерева они окрепли намного быстрее. Иван спустился ниже, признав, что увидеть что-то ценное в окнах уже немыслимо. Даже днем он видел лишь изредка мелькавшие головы, но это все. Отчаяние налетало порывами ветра, будто пытаясь скинуть его с дерева. Он то успокаивался, напоминая себе, что в лагере необычная тишина, нет пьяных выкриков и умоляющих воплей несчастных наложниц, что само по себе хороший, обнадеживающий признак, то готов был спрыгнуть с дерева до наступления темноты, так сильно начинала терзать его тревога, что он бездействует, пока с Евой происходит что-то страшное и непоправимое.
Постепенно он спустился на нижнюю развилку, и лишь там осознал, что спешит, забыв о собаках. Если Иван даст себя обнаружить, он все погубит, последнюю призрачную надежду. Он вслушался в ночь, напрягая все чувства. Ничего. Вряд ли эти твари проявляют дьявольскую хитрость, затаившись в подступающей тьме.
Когда он достал веревку, сомнения остановили его. Еще рано. Если он хочет чего-то достичь, нужно выждать, когда минует полночь. Вспомнился вчерашний вечер, когда шла подготовка к забегу в «кишке». Вчера в это время уже что-то начиналось: суета, выкрики, разведение костров. Сегодня ничего похожего нет. И дело не только в Еве – наверняка вчерашнее «развлечение» происходит далеко не каждый день: с таким темпом никаких рабов не хватит. Если так, есть надежда, что собаки не явятся, раз им все равно ничего не светит – они должны это предчувствовать. Возможно, они ушли бы еще вчера, до полуночи, если бы не учуяли Ивана и Еву на дереве.
Стемнело. Небо усеяли звезды, но их свет, призрачный и немощный, положение Ивана не ухудшил. Никаких изменений не произошло. Иван какое-то время ждал, надеясь, что Ева исполнит задуманное, но надежда слабела, и он воспринимал близость неудачи первоначального плана все менее болезненно. Он смирился с этим еще днем.
Когда он спустился с дерева и убрал веревку в рюкзак, стало окончательно ясно: если даже Еве не причинили вреда, она уже ничем не поможет Ивану и самой себе. Только он извне мог что-то изменить, но что ему было под силу?
Понимая, что это больше напоминает штурм неприступной скалы, он медленно пополз к лагерю. Нескольких часовых он заметил, еще не достигнув ограды. Все-таки их слишком много, он надеялся, что бандиты более беспечны. Иван вжался в землю, мысленно настраивая себя бороться и не отступать. И ему это удалось: он почувствовал смутный, нарастающий прилив сил, ушли ненужные мысли, которые только мешали, и он уже не оценивал, а просто делал. У него была лишь эта ночь – при свете дня шансов нет абсолютно. Медленно, с частыми остановками, он пополз по периметру, отыскивая места, которые окажутся наиболее приемлемыми для того, чтобы преодолеть ограду. Днем он изучал возможные места, но не особенно на это рассчитывал. Ночью часовых больше, места их расположения меняются.
Иван преодолел половину общей протяженности ограды, оказавшись ближе к юго-западной стороне здания. Здесь за оградой была ровная и открытая местность, но именно здесь впервые оказался отрезок, где не было часовых. Северную сторону ограды закрывал густой кустарник, там один часовой находился непрерывно, второй периодически прохаживался. Возможно, юго-западная часть просматривалась из центрального выхода здания и широкого крыльца – двери выходили на юг, здесь горел костер – и казалась достаточно надежной, чтобы не оттягивать сюда лишнего человека. Быть может, сказывалась близость отхожего места, но, во-первых, Иван почти не слышал запаха, во-вторых, с другой стороны ограды был точно такой же «туалет», бандиты вряд ли были настолько восприимчивы к вони, чтобы это играло существенную роль.
Иван задержался, восстанавливая дыхание. Он выждал – здесь за долгий промежуток прошел лишь один часовой – и убедился: совершать попытку надо в этом месте. Костер освещал отрезок ограды, но его свет был обманчиво ярок. Если действовать медленно и осторожно, Иван окажется по ту сторону прежде, чем его обнаружат. Другой вопрос – как ему действовать потом, как пробраться в само здание и с какой стороны это сделать, но об этом лучше не думать.
Не вставая с земли, не поднимая голову, Иван достал небольшой алюминиевый совок. Вещица лежала у него давно, еще до того, как они с Евой встретили Анну и Грэга, он не раз думал, не выкинуть ли ее, чтобы уменьшить вес рюкзака, но все время ее было жалко. Теперь за скупердяйство себя можно благодарить. Делать подкоп руками или даже ножом – куда сложнее. Совок – тоже не лопата, но все же.
Он принялся за работу, и продвижение оказалось слишком медленным, изначально Иван рассчитывал на темп повыше. Чаще стал появляться часовой, Ивану приходилось замирать, ожидая, пока тот уйдет. Монотонность действий вновь позволила опасным мыслям проявить свое воздействие.