Иван хотел сказать Старшему, что он о нем думает, но сдержался. Он получит лишь новые тычки под ребра, может, что-то похуже.
– Оттащите этот кусок дерьма, – приказал Старший. – Пусть проспится. Это моя последняя поблажка.
Иван закрыл глаза. Его потянули за ноги, как мешок с продуктами. Спине от трения было неприятно, но в сравнение с разрядом из ружья это было ничто.
– Знаки вели не сюда, – пробормотал он, а перед глазами встало лицо Евы.
Ева не знала, как себя вести. Старший приходил все чаще и чаще. Сначала это были краткие визиты. Узнать, как ее состояние, уточнить, все ли у нее есть. Успокоить ее, что все в норме, а Иван скоро выздоровеет.
Сначала ее будила Полина или отец Глеб. Однако три последних раза будил ее Старший. И приходил он один. Особой разницы не было, Полина или Старший, но сегодня Ева почувствовала: теперешний визит несет в себе что-то еще.
Ребенок толкался ножкой, будто нервничал. Или спешил о чем-то предупредить маму.
– Ева… Ты хотела бы еще одного ребенка? После того, как родишь этого?
Вытащи Старший нож и приставь его к горлу Евы, это не шокировало бы ее с такой силой. Она молчала, глядя в пол, физически ощущая, как Старший пытается заглянуть ей в глаза. Как ему вообще такое пришло в голову?
Второй ребенок?!
Господи, помоги родить хотя бы этого! Второй ребенок! Ева еще ни разу – с того момента, как забеременела – не задумывалась о возможности родить еще кого-то. Даже первые роды казались отдаленным будущим, которое, конечно, наступит, однако заглянуть еще дальше немыслимо.
– Так что ты думаешь? – прервал затянувшуюся паузу Старший.
Он придал голосу несвойственную прежде мягкость, и это еще сильнее шокировало Еву.
– Что с Иваном? Когда я его увижу?
Пауза. Она ушла от вопроса на ответ, и Старший раздумывал, отвечать ли на нее вопрос или же добиться ответа на свой. Он мог надавить, но не сделал этого.
– Что-то он медленно выздоравливает. Обычно те, кто работал на сое, справлялись с этим быстрее. Теперь мы его вообще никуда не посылаем.
– Можно я его увижу?
– Это опасно, Ева. Как только это станет возможным, я лично поведу тебя к нему.
– Я так хочу увидеть его…
– Подумай о ребенке. Мы не знаем, как подействует контакт на твой плод. Полина говорила то же самое.
Снова молчание. Ева покосилась на Старшего. Он смотрел в пол, в одну точку, словно задумавшись. Ева осознала, что не верит ему. Возможно, Иван еще болен, но почему держат взаперти Еву? Почему от нее отселили Анну и Грэга? Причина, что они тоже работают на сое, казалась надуманной. Это не просто настораживало, это пугало.
– Скажите, – она уже не могла молчать, в молчании чудилась угроза. – Кто-нибудь выходит наверх? Как там сейчас?
– Выходит только отец Глеб – он молится за тех, кто в пути, кто еще не пришел к нам, но обязательно придет. Ну, и пара охранников. Чтобы уберечь отца Глеба от неприятностей.
– Так хочется посмотреть на небо… На солнце.
– Увы. Идет дождь. Он начался еще до того, как пришли вы. Солнце, к сожалению, не увидеть.
Ева больше не знала, о чем говорить, она была уверена, что Старший вернется к вопросу о втором ребенке, но он снова ее удивил. Он опустил голову, а голос звучал сдавленно – воспоминания причинили ему боль.
– У меня ведь была семья. В Прежней Жизни. Мне знакомо, что это такое: беременность жены, рождение ребенка, планы, желание, чтобы после сына родилась дочь и так далее, – он помолчал, и Еве показалось, что он приложил усилие, чтобы голос звучал нормально. – Иногда так хочется… все вернуть. Иногда… мне кажется, я не выдержу… что теперь их нет рядом. Просто свихнусь… от боли…
Ева покосилась на него. Он резко встал, словно отряхивая с себя наваждение, взгляд показался прежним.
– Извини, распустил слюни. Уверен, и тебе больно вспоминать. Мы должны отбросить прошлое. Если хотим выжить.
Он вышел.
Иван привстал, вскинул палку, ударил по тому месту, где мгновение назад сидела крыса. Попасть по ней не получилось, но это было необязательно. Главное – он прогнал тварь.
В стороне послышались еще два глухих удара. Его собратья по несчастью отгоняли собратьев крысы.
Пик крысиных попыток приблизиться и жрать сою еще не наступил, а Иван чувствовал, что скоро не поднимет палку. Сколько до окончания «смены»? Он даже представить не мог. Восприятие времени давно притупилось, час мог казаться минутой, а минута растянуться в целые сутки.
Кто вообще придумал это издевательство под названием «защитим наши посевы от врагов рода человеческого»? Старший? Ученый? И зачем? Крыс не смогли бы отогнать с десяток обдолбанных «болванкой» рабов. Когда напор оказывался серьезным, в дело вступали охранники, используя не только электрические разряды, но и огнемет. И твари – дьявол их раздери, умишком они людям не уступали – принимали эту игру. Они будто знали, что скромные одиночные вылазки позволяют перехватить хоть что-то, тогда как атака по-настоящему вызовет ответную волну огня и электричества. От палки можно увернуться, от огня – нет.
Иван пришел к выводу, что некоторых типов – вроде самого Ивана – опасных для Старшего и его власти было жаль убивать: все-таки новые люди нечасто прибывали на станцию. В то же время их можно использовать. Оборачивать сою пленкой и мазать опасным веществом – тоже работа, на нее нужны люди. Здесь все совпадало. Потенциальные бунтари при деле, но уже не опасны. Для остальных, кто возвращается в собственное жилье, всегда есть пример, позволяющий ежедневно делать правильный выбор.
Иван сфокусировал взгляд на тьме уходящего прочь тоннеля. Оттуда приходили крысы. Там не было охранников. Единственный свободный от людей Старшего проход. Если иметь при себе огнемет? Можно ли пройти до следующей станции и уцелеть?
В этом варианте было два громадных минуса. Добыть огнемет немыслимо – хотя бы один охранник, находясь на расстоянии, недоступный, всегда следил за рабами. Он никого не подпустит. Даже при удачной попытке добыть оружие Иван не мог уйти один. Он должен бежать еще с кем-то, но это уменьшало и без того призрачные шансы, не считая, что договориться с кем-то из-за постоянного воздействия «болванки» было невозможно. И последняя неодолимая проблема: Иван не мог уйти без Евы – это не имело смыла. Однако вернуться на станцию, найти ее и уйти вместе? Казалось, легче было прорыть руками вертикальный тоннель.
Ивану хотелось разрыдаться, такая навалилась безысходность. Он поразился силе своих чувств. Сознание прояснялось, но оно еще не было достаточно «чистым», похоже, с момента появления на этом «поле» сознание таким уже не становилось. Это напоминало конец всему: надеждам, планам, попыткам освободиться, конец жизни. Конец вероятности того, что он увидит Еву, увидит, обнимет и поцелует.
Окрик вернул его к действительности. Кажется, он совершил ошибку. Его внимание, поведение, движения – все это подсказало охранникам, что он «чист», и ему пора вколоть очередную порцию.
– Этот! Видишь, оживает, сволота. Угости его порцией мороженого.
Смех. Приближающиеся шаги. Его вычислили, и впредь он постарается, чтобы его больше не выделяли из группы. Он должен выдержать! Все!
– На землю! Лицом вниз! Шевелись, придурок!
Ивану хотелось ударить палкой по земле, хотя бы как-то выплеснуть злобу и отчаяние. Он сдержался. Не поддавайся эмоциям! Покройся коркой внутри, тогда выживешь! Только так!
Что-то внутри породило перед внутренним взором громадные буквы: КАК? Как освободиться? Нереально!
Иван лег лицом вниз, замер, пытаясь расслабиться – так меньше чувствовалась боль от иглы. В плечо проникла игла. Оставалось пару секунд прежде, чем Иван не сможет думать о свободе, о чем бы то ни было. Пару секунд.
Как же отсюда вырваться? Ему вспомнились слова Евы, из Прежней Жизни, а может, она это сказала уже после Катастрофы.
Остается уповать лишь на Создателя.
Ева догадалась, что отец Глеб – каким бы странным симбиозом с властью Старшего это не казалось – действительно верит, что он – избранный Богом священник, и что люди, приходящие на эту станцию, также избраны. Непонятно, как он воспринимал жесткий контроль общины со стороны охраны, возможно, это оставалось вне его поля зрения. Либо он воспринимал это, как неизбежное зло, против которого он бессилен.
Хотя был шанс, что отец Глеб попросту двуличен, и эту его черту нелегко раскрыть.
Ева поняла, что ее положение немногим лучше, чем в банде, Иван наверняка здоров, но его изолировали против воли. Значит, что-то надо делать. Самой действовать вслепую – риск, что в дальнейшем она лишится даже теперешних призрачных шансов. Если они есть.
Пауза затягивалась, и Глеб улыбнулся.
– Ну что же ты, дитя мое? О чем ты хотела попросить?
Могла ли она сделать его своим союзником? Вряд ли. Но она могла узнать хоть что-то, хоть как-то использовать возможности самого Глеба.
– Сегодня ночью ребенок так сильно толкался… – она замолчала, будто подбирая слово.
– Хорошо, дитя мое. Это очень хорошо.
– Он разволновался, и я… пообещала ему увидеться с папой. Я сама не знаю, как это у меня вырвалось. Так вот… он успокоился, сразу же. Удивительно, правда?
В реальности было немного не так. Ребенок толкался, он все чаще проявлял себя, как будто волновался за мать. И отца. Ева боялась об этом думать. Она была уверена: он понимает ее. Но ничего анализировать она не хотела, даже мысли такой не допускала.
– Да, – согласился Глеб. – Прям знак Божий.
– Что же делать?
Глеб замялся.
– Тебе опасно находиться с Иваном, ты же знаешь.
– Бог не допустит, чтобы с моим ребенком что-то случилось. Тем более из-за его же отца. Этого не может быть, отец Глеб, и вы это знаете.
Глеб покачал головой.
– Тут еще одна причина… Безопасность. Старший прислушивается ко мне, но… оставляет решение за собой. Вот так, дитя мое.
Уже кое-что. Ева поняла, что можно покопать в этом направлении, осторожно, медленно.