– Отец Глеб, но вы же… попытаетесь уговорить его? Это не просто каприз, это… наверняка поможет. Разве нет?
Глеб кивнул.
– Надо поговорить со Старшим. Хотя не могу я ничего обещать, дитя мое.
– Вы можете попросить нашего Ученого, чтобы он как-то это обосновал. Вы как-то сказали, что он к вам прислушивается.
– Да, да, попробую. Я тебя понимаю, дитя мое.
Он ушел, Ева осталась в одиночестве, но это длилось недолго, не больше четверти часа. Она пыталась обдумать, как себя вести, когда появится Старший. То, что он появится, сомнений не было.
Старший пришел с Александром и Ученым. Пухлый и застенчивый, Ученый заменял на станции доктора, Ева несколько раз видела его. Похоже, Ученый, как и отец Глеб, мог стать невольным союзником. Он симпатизировал Еве, он не мог не оценить уникальность ее беременности.
Старший присел рядом, плечом к плечу, и заговорил, не глядя на Еву.
– Уверена, что тебе станет легче, если увидишь Ивана?
– Конечно. Я прошу не ради себя. Я понимаю… мы должны пожить отдельно. Я ни на чем не настаиваю. Но ребенок… как ни странно, он затих, стоило ему пообещать, что я поговорю с его отцом.
Старший молчал. Ева посмотрела на Ученого, тот отвел взгляд. Александр стоял на пороге спиной к ним. На Ученого посмотрел Старший.
– Что скажешь?
– Связь не родившегося ребенка с отцом – об этом знали еще в Прежней Жизни. Но… как отреагирует Ева на то, в каком состоянии Иван?
Ева встала.
– Что с ним?
Старший взял ее за руку, встал рядом.
– Не волнуйся, он жив, с ним все в порядке. Дело в другом.
Пауза. Ева не выдержала:
– В чем же?
Старший переглянулся с Ученым. Ева была уверена: прежде чем зайти к ней, они обсудили предстоящий разговор. Господи, что же с Иваном?
– Он слишком вял, как только его будят. На лице появляется сыпь, как после работы на сое. А во сне эти симптомы проходят. Сейчас он много спит, – Ученый замялся, как будто не зная, что еще сказать. – Во сне его организм борется. Мы его будим лишь для страховки, чтобы он… не приведи Господи… И чтоб покормить, осмотреть.
Ученый замялся, и за него продолжил Старший:
– Когда его будят, он почему-то заторможен, не в себе. Наш доктор пытается выяснить причины, но… как мы решили, ему нужно спать и спать. Не беспокойся. Ему все лучше, просто процесс какой-то медленный.
Ева суматошно размышляла. Настаивать, чтобы Иван бодрствовал при встрече? Или она лишь насторожит Старшего, при этом ничего не добившись? Разве ей позволят свободно поговорить с Иваном? Не лучше ли добиться для начала хотя бы возможности увидеть его спящим? Она должна усыпить их бдительность, пусть это будет первым шагом, с которого все и начнется.
– Хорошо. Это надо ребенку, не мне. Пусть он убедится, что папа жив, что с ним все хорошо. Если надо, чтобы он спал, я согласна.
Она смотрела в пол, но краем глаза заметила, – или почувствовала – как переглянулись Старший и Ученый. Она окончательно убедилась, что Иван – иначе и быть не могло – пытался вырваться на свободу, узнать, где находится Ева, но ему это не удалось. Возможно, он еще жив лишь по той причине, что приходится отцом ее ребенка.
Ей надо сделать все, чтобы Иван вытерпел, дождался нужных обстоятельств. Не сделал роковой ошибки.
Ева вытерла с его лба испарину. Казалось, Иван не спал, а был без сознания, хотя она допускала, что это ее впечатление. Дыхание ровное, не вздрагивают глаза под прикрытыми веками. Лицо осунулось, видно, что Иван изможден.
Исчезли последние сомнения: с ним что-то не так, его держат в неволе. Такое ощущение, что его «подготовили» для встречи с ней. При входе она успела рассмотреть жилье и поняла, что Ивана сюда принесли – он тут не живет. Она заметила керамическую кружку, которую могла принести на станцию лишь какая-нибудь женщина. Больше женских вещей не было, но что-то в обстановке говорило, что тут проживает хотя бы одна представительница слабого пола.
Ева решила, что запомнит дверь жилища и однажды проверит его – убедится, что не ошиблась. Быть может, даже в ближайшие дни, чтобы сомнений не осталось: противник использует не только силу и власть, но и подготовленную ложь, что, конечно, делает его опасней и слабее одновременно. Дезинформацию могут использовать не только подонки и перевертыши. Если понадобится, Ева сделает ложь своим оружием. Ради ребенка, ради отца этого ребенка. Когда мир на грани, а Прежняя Жизнь никогда не вернется, Ева готова на все, вплоть до убийства.
Собственная решимость напугала ее, но помогла взять в руки. Она знала, вернее, догадывалась, что ее ждет, – спящий Иван – и лучше потратить время не на переживания. Она сделала вид, что целует Ивана в щеку, а сама пощупала его ладонь. Ее оставили одну, странно, но факт – ни охранника, ни даже отца Глеба или Ученого. Настолько уверены, что она не разбудит Ивана? Или он не спит, и потому разбудить его нереально?
Ладонь Ивана была огрубелой, у основания пальцев – здоровенные шишки. Такого раньше не было. Его не просто держат в неволе, он еще и вкалывает. С одной стороны это плохо – его могут угробить раньше времени или он попадется крысам. С другой стороны он не сойдет с ума, как человек, находящийся в застенке один.
Еве захотелось расплакаться, она едва сдерживалась, хотя чувствовала, что время истекает, ее вот-вот уведут, но обнаружить что-то полезное не получалось. Кажется, она узнала все, что могла.
Внезапно в животе толкнулся ребенок. Сильно. С трудом верилось, что с такой силой может двигаться недоразвитый плод. Ева улыбнулась, ей стало спокойно. Без всякой причины. Иван жив, она жива, ребенок в ее животе хорошо себя чувствует, и у них есть шанс. То, что она его не видит, не означает, что его нет. Где-то какую-то лазейку они найдут. Пусть даже для этого придется ждать долгие дни или недели.
– Терпи, любимый, – прошептала она. – Ты должен, должен выдержать. Я ошиблась, а твоя интуиция не подвела: здесь вовсе не Царствие Небесное. Может, не Ад, но такая жизнь и привела к Катастрофе. Нам надо уйти. И мы уйдем, я обещаю. И увидим… знаки. Я что-нибудь придумаю. Дождись меня.
Ева сжала его руку, встала. Дверь открылась, заглянул Александр.
Старшего не было, назад ее проводил отец Глеб, сзади не отставал Александр.
– Как ты, дитя мое?
К горлу Евы подступил ком, она преодолела свое состояние, улыбнулась, причем искренне.
– Уже легче. Ребенок успокоился. Я чувствую, что ему хорошо, что он рад.
– Слава Господу нашему. Я рад за вас, дитя мое.
У двери ее жилища она рискнула поднять один вопрос.
– Отец Глеб, можно вас попросить об одолжении?
– Все, что смогу, дитя мое.
– Не сейчас, даже не завтра, а позже, через пару дней, через неделю… Можно меня навестят Анна и Грэг? Хотя бы Анна. Она ведь моя близкая подруга. Я бы хотела с кем-то общаться. Не для себя, для своего здоровья, а, значит, для ребенка. Это можно устроить?
– Думаю, да. Старший не сможет привести против этого обоснованных аргументов. Так что… я поговорю с ним завтра.
Ева улыбнулась. Она верила, что Анна и Грэг оказались с ней и Иваном не просто так. И она верила, что они ей чем-нибудь помогут. Надо дождаться этого момента.
30
Брошенная охранником фраза шокировала Ивана.
Он не мог в это поверить, но и ошибиться до такой степени охранник не мог. Если только не был страстным любителем преувеличений, что-то вроде личного юмора, и его напарник, знавший об этом пунктике, никак не отреагировал.
Свернувшийся калачиком Иван делал вид, что спит, как и остальные. Похоже, ему – и его собратьям по адскому труду – дали выспаться больше прежнего: сознание ясное, нет тумана, к которому он привык и сквозь который пытался поддерживать хоть какую-то умственную деятельность. Иногда им давали поспать целые сутки. Изредка эти минуты после сна – главное, проснуться незаметно для охранников – были единственной возможностью узнать, что происходит на станции.
То, что он просыпался без чьей-либо помощи, почему-то Ивана не шокировало и не удивляло. Он давно смотрел на ситуацию с точки зрения «полезно или нет». И пока возможность проснуться самому – странная и невероятная способность в этом мире – никак не могла облегчить, исправить его участь.
Иван едва не выдал себя – понадобилось усилие, чтобы не дернуться, не поднять голову. Или не переспросить охранника, шутит ли он. Они стояли в двух шагах от него, переговариваясь вполголоса, глядя в тоннель, уходящий во тьму. Они обсуждали дождь. Дождь, дождь и снова дождь. Как он надоел, где же солнце, проклятая сырость пожрет все стены на станции, все деревянное и так далее.
– Он идет уже пять месяцев. День в день.
Второй охранник на это никак не возразил. Это не было шуткой, преувеличением или ошибкой, это было констатация факта. Дождь идет пять месяцев!
Мысли Ивана заметались. Его обожгла паника, и он никак не мог успокоиться. Пять месяцев? Господи, разве такое возможно? Для него дни слились, он их давно не различает. Пожалуй, даже не используй охранники «болванку», оставь рабов в ясном сознании, как работающих на соседних «плантациях», даже в этом случае Иван не смог бы уследить за монотонной вереницей дней, похожих на однотипные вагоны длиннющего товарняка из Прежней Жизни, в котором не видно ни начала, ни конца.
Да, он здесь очень давно, но не пять же месяцев?!
Мысли физически толкали его, лежать неподвижно становилось тяжелее с каждой секундой. Ему нужно что-то делать, просто двигаться. Неужели Ева уже родила? Пять месяцев?!
Иван попытался припомнить, когда начался дождь. Он что-то напутал? Это случилось, когда они с Евой приближались к Москве. Они пришли в город вместе с доджем! Или здесь, в Москве, дождь начался еще раньше? Иван не мог припомнить какие-то факты, утверждающие, что в мегаполисе дождь пошел значительно раньше, с другой стороны до рабства он провел на станции считанные дни, а внимание отвлекали иные проблемы.