Грэг, подавленный, сидел, свесив руки между коленей, глядя в пол. Иван посматривал на него, на Еву с Анной – спящие, они казались умиротворенными. Сон – брат смерти, это бесспорно, но сон так же и продлевает жизнь. Дети растут во сне, без сна человек свихнется быстрее, чем загнется от голода. Сон – это уступка Смерти, чтобы она пришла немножко позже, чем могла бы при желании: мы отдаем ей кусочки своей жизни, отрезаем приличный кусок процентов тридцать, и Смерть, и мы претворяемся, что нас это устраивает. Она не напрягается, чтобы отнять все и сразу, а мы с облегчением переводим дыхание, радуясь, что оттянули то, что все равно случится. Странное нечто, сидящее сразу на двух стульях, причем удобно устроившись. Посредник, который нужен всем.
Прервал паузу Грэг:
– Будить их?
Иван колебался. Медленно поднявшись, он посмотрел на Грэга:
– Я спущусь вниз, гляну. Мало ли… Времени маловато, но оно есть.
Грэг кивнул. Та же тщетная надежда требовала от него выждать еще чуть-чуть.
– Мы успеем, – Иван подбодрил то ли себя, то ли Грэга.
Грэга снова кивнул.
– Да. Только не задерживайся.
Иван спустился в ресторан «Русский бриллиант». В зале он остановился перед картиной на полу. Через две ночи после того, как они здесь появились, Ева обнаружила в подсобке ресторана краски. Там было всего три цвета: красный, белый, черный, но этого оказалось достаточно. Ева, не раздумывая, отдала краски Ивану. Ему предстояло коротать дежурства, он нуждался в этом физически – особенно после того, как картины он писал в воображении. Особенно после столь долгого перерыва.
На следующую ночь Иван написал картину, однако Ева ее не увидела. Видела Анна, но, поднявшись, она незаметно попросила Ивана: Ева не должна это увидеть. От картины веяло жутью. Грэг ничего не сказал, но по его лицу Иван догадался, что он согласен с Анной.
Его последняя картина? Или… ему суждено создать что-то еще? Будь Иван букмекером Прежней Жизни, он бы на себя не поставил. Горькая истина. Впрочем, сейчас картины – ничто, ему даже стало неловко, что в момент смертельной опасности для Евы и ребенка, он вообще задумался о чем-то ином.
Грэг попросил его не задерживаться, Иван слышал шуршание воды, затопляющей нижний ресторан, и все-таки он не мог не остановиться здесь хотя бы на минуту. Скорее всего, он видит в последний раз свою последнюю картину. Все, что он создал ранее, уже под водой. И те стены в российской провинции, и холст, доска, бумага в Прежней Жизни.
Иван отдельно вспомнил картины, написанные после того, как он увидел знаки. «Алый Цветок». «Добро и Зло или Две стихии». «Триптих». «Неуловимое или Скалы». «Магический реализм». Единственная картина, неподвластная воде и разрушению, была написанная во сне «Башня-маяк». Теперь сомнений не было: Иван писал Останкинскую телебашню, недалекое будущее. Быть может, эта последняя картина на полу ресторана также показывала фрагмент будущего?
Вскоре затопит и это творение. «Смерть и Жизнь»?
Основное внимание привлекали дети: две девочки и три мальчика. Дети были выписаны красным, остальное было в черно-белых тонах. Дети находились в каком-то холле, на заднем плане были сплошные окна, из которых угадывается смутная даль. Это напоминало часть смотровой площадки и вестибюль над ресторанами. Но лишь напоминало. Возможно, не с чем было сравнить? Одна девочка была маленькой – от силы полтора-два года, вторая постарше. Мальчики еще старше – семь-восемь лет. Один из них был болен – по лицу можно было рассмотреть нечто, что напоминало то ли аутизм, то ли болезнь Дауна. Мальчик вжимался в стену, затравленно поглядывая на стоящего в центре – в руках у него палка, лицо злое, самодовольное, смотрит на стоящего перед ним третьего. Тот старше его на год, худощавый, хорошо сложен. Его лицо видно лишь сбоку, не очень отчетливо, но веет от него благородством, возникает ощущение, что он заступается за больного, хотя при этом пятится, чтобы палка его не задела. Девочки испуганы, особенно старшая. Она смотрит на ребят, растеряна. Было еще кое-что. На заднем плане, под окнами – кровать, достаточно широкая, чтобы уместить двух человек. Мужчина и женщина, оба лежат на спине, укрыты с головой. То, что это мужчина и женщина, ясно по силуэтам: один крупнее, выше ростом, у второго видны холмики грудей. Родители этих детей? В любом случае они мертвы – похоже, умерли недавно, раз им накрыли лица, но еще не вынесли.
От картины действительно веяло жутью, чему способствовали и цвета. Что она означает? Что там, на картине, происходит? Понять что-то определенное Иван не смог, но с одним он был согласен: Еве на это смотреть не стоит. Возможно, таким способом подсознание готовит его к смерти?
Иван с усилием отвел взгляд от картины, заглянул в нижний ресторан. Вода заполняла его верхний ярус. Либо Иван задержался дольше, чем ему кажется, либо вода прибывала еще быстрее, чем они с Грэгом считали.
Иван поспешил наверх.
Грэг уже разбудил Анну. Они сидели в обнимку, Анна сонно жмурилась, Грэг поглаживал ее по спине, по животу, что-то приговаривая.
Он встретился взглядом с Иваном.
– Я хотел разбудить Еву.
– Ничего, я сам…
Иван опустился на колени перед Евой, потормошил ее. Как ему ни хотелось будить ее медленно и нежно, сейчас против них играло время.
– Где вода? – спросила Анна.
Иван переглянулся с Грэгом и догадался, что тот не очень-то хочет говорить правду. Но Анна встанет и через пару секунд увидит уровень. Смысла говорить неправду не было.
– Нижний ресторан затоплен наполовину, – сказал Иван.
– Что? – Анна села, сон ушел окончательно.
Открыла глаза Ева. Грэг положил Анне на плечо руку.
– Успокойся. Все подготовлено. Мы разбудили вас в последний момент, но времени, поверь, достаточно… Спешить нам точно некуда.
Если Анну это успокоило, то ненамного. Поглаживая живот, она засуетилась, и Грэг смотрел на нее с виной во взгляде. Ева казалась спокойнее, она ничего не спросила, только посмотрела на Ивана, и он сказал:
– Пора подниматься выше. У нас все готово.
Минут через пятнадцать все были готовы. Выглянув в окно, Иван помедлил, подал знак, и они покинули ресторан «Высота». Ненадолго они задержались на смотровой площадке – здесь было удобно рассмотреть уровень воды.
Иван почувствовал, что Ева хочет что-то сказать, посмотрел на нее.
– Так странно, – заговорила она. – Если забыть, что вода поднялась так высоко… Кажется, что мы посреди широкого озера, на таком странном корабле. И что это в порядке вещей.
Никто не отреагировал на ее слова. Они знали, что именно находится под водой. Иван приобнял Еву, мягко увлекая ее. Ему казалось, что сквозь шум ливня он улавливает шуршание воды, затопляющей рестораны. Вода все ближе, ближе, и крепнет ощущение, что она просто отрежет пути к отступлению.
Они задержались на этаже, где располагалась блочная. Кое-как устроившись, ждали, оттягивали момент, когда придется выйти на открытую площадку, под дождь.
Спустя несколько часов вода оставила за собой сантехнический этаж и перешла к этажам, занимаемым передающими станциями.
Еще через час они перебрались на площадку.
Это казалось растянувшимся во времени кошмаром. Они забирались все выше и выше. Расстояние между площадками было практически одинаковым – по двадцать пять метров, и каждый раз они будто сдавали очередной рубеж, очередную крепостную стену, углубляясь к сердцевине осажденного города, где отступать уже станет некуда.
Через день после ухода из ресторана они поднялись на следующую открытую площадку диаметром два метра, теперь высота достигла четырехсот двадцати метров. Грэг предложил Анне и Еве соорудить в антенной части на лестнице нечто вроде гамака, но женщины отказались, решив выйти на открытую площадку. Внутри, в узком пространстве, их душила клаустрофобия. Еще неделю назад Грэг отыскал дождевики и материал, с помощью которого они с Иваном планировали соорудить небольшой навес – неважная защита от ливня, но лучше, чем ничего.
Когда женщины вышли на площадку и устроились под навесом, Анна расплакалась. Грэг прижал ее к себе, Ева вцепилась в руку Ивана. Ни у Грэга, ни у Ивана не было слов, чтобы успокоить женщин, они лишь прижимали их к себе, гладили, невидяще смотрели перед собой.
Иван подавлял желание напомнить и заговорить о знаках. Он отказывался верить, что эти сложности, расстояние, надежды, вопросы и непостижимость возникновения знаков – все это привело их на верхние площадки Останкинской телебашни лишь для того, чтобы они утонули. Банальная смерть, если задуматься, что этому предшествовало. Кроме знаков вспомнились крысы, спешащие скрыться, несмотря на то, что вокруг телебашни вода. Иван почувствовал, что вот-вот расплачется, как и Анна. Он едва сдержался, мысленно отстранившись от рухнувшей надежды. Пока он дышит, он должен поддерживать Еву.
Уровень воды неумолимо повышался, и они перебрались на следующую площадку: более четырехсот пятидесяти метров высоты и чуть более полутора метра в окружности. Иван и Грэг, выбравшись из антенной части на площадку, соорудили навес. Выше остались всего две площадки: первая на высоте четыреста семьдесят восемь метров, окружность чуть более метра, вторая – пятьсот три метра с окружностью всего восемьдесят сантиметров. Там можно сидеть, лишь свесив ноги. Ни лечь нормально, ничего. Впрочем, уже на этой площадке они не смогут расслабиться – такое чувство, что сидишь на краю обрыва, и одно неверное движение породит падение. Выше – лишь флагшток, но они его давно не видели. Его скрывали тучи.
На этой площадке они провели более суток. Ни Ева, ни Анна не соглашались заснуть, хотя сейчас это было едва ли не единственным средством избежать помешательства, ослабить сильнейшую тревогу. Как они не испытывали, например, головокружения, оставалось загадкой. Грэг, подав им пример, спал более трех часов. После него заснула Ева, положив голову Ивану на плечо. Иван гладил ее, поглядывая на воду, простиравшуюся до самого горизонта. Он с удивлением осознал, что не обращает внимания на дождь, а Ева спит, как если бы они находились под крышей.