Когда ложка заскребла по дну армейского котелка из которых их кормили, в помещение вошёл «призрак», и указав на Гнилова, Слизнякова и Гадюкина, на приличном русском языке, но всё же с акцентом, произнёс:
— Вы идёте за мной.
И, как обычно, не дождавшись реакции вызванных, развернулся и вышел…
Гадюкин вместе с названными ЗПРовцами вышел из помещения, на улице во всю сияло солнце, отвыкшие от яркого света глаза сразу же начали слезиться. Главный ЗПРовец остановился, чтобы проморгаться и вытереть непроизвольно набежавшие слёзы.
— Пошевеливайся, — легонько подтолкнул его «призрак», — Хозяин ждать не любит.
Далеко идти не пришлось, их привели в соседний дом, с виду абсолютно такой же откуда ЗПРовцев только что вывели. Рядом с домом стоял припаркованный Hummer H1 Convertible, выкрашенный в защитный цвет хаки. Гнилов со своими подельниками вошёл внутрь дома, обстановка внутри была совершенно другая. Помещение в которое попали ЗПРовцы, было ярко освещено, в комнате стоял обычный круглый обеденный стол, на столе стояли бутылки с различными алкогольными напитками, судя по этикеткам на них, и различными закусками. Вокруг стола стояло четыре мягких стула, а чуть в стороне большое кресло, в котором непринуждённо положив ногу на ногу, сидел китаец, рядом стояли два «призрака». Первый раз Гнилов смог разглядеть «хамелеонов» более менее чётко. Это были люди с сильно гипертрофированными мышцами, даже под их расплывающейся перед глазами форме было заметно как они перекатываются. Оба бойца были в масках, так что лиц разглядеть не удавалось. На груди у них висели роторные пулемёты. У Гнилова отвисла челюсть, он знал, что роторные пулемёты НЕ БЫВАЮТ НОСИМЫМИ!… Но как говорится — не верь глазам своим.
«Или ребята сверхсильные, или китайцы придумали какую-то новую модель», — подумал он. Слизняков и Гадюкин тоже во все глаза смотрели на супер солдат. Видя их удивление и недоумение, китаец улыбнулся и на чистом русском языке произнёс:
— Здравствуйте, меня зовут Сяолун, я командую этими ребятками, — указал он на замерших «призраков», — Вижу, вы поражены силой и мощью наших бойцов. Да, это роторный пулемёт, слегка доработанный. Мы взяли за основу американский «Миниган -134», и добавили кое что от советских пулемётов, в частности шквального пулемёта Ивана Ильича Слостина, ну и наши конструкторы потрудились. Правда пулемёт и сейчас весит пятнадцать килограмм с боекомплектом, и отдача немалая, но наши ребята, как вы уже заметили, не слабаки. Хотите быть такими же супербойцами только скажите. Я вас не неволю, подумайте, а сейчас прошу к столу, выпейте закусите.
Гадюкина и Слизнякова, постоянно косившихся на стол с яствами, уговаривать не пришлось. Едва китаец замолчал, они кинулись к столу. Гнилов медлил…
— Ну что же Вы? Присоединяйтесь к своим товарищам, — вежливость из китайца так и пёрла.
«Слишком мягко стелет», — подумал командир ЗПРовцев, в нерешительности переводя взгляд с Сяолуна на пьющих и закусывающих подельников.
Китаец выжидающе улыбался. Наконец Гнилов не выдержал и присел за стол. Он налил себе полный стакан какого-то напитка, даже не глядя что это, и залпом выпил. Алкоголь обжёг горло и внутренности, ЗПРовец схватил кусок ветчины и корнишон и закинул закуску в рот. После третьего стакана Гнилов понял, что его, всё же, обманули. Голова стала ватной, глаза сами собой стали закрываться, последнее, что он увидел, это лежащих лицом в тарелках Гадюкина и Слизнякова…
****
— И что ты замолчал, продолжай, я весь во внимании, — сказал Святов.
— Подожди, дай дух перевести, давно так долго не говорил, — парировал Воронёнок.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а затем продолжил:
— Вот, добрались мы до «Дальхимфарма», а там разруха полная. Ну прошлись по цехам, кое-что подсобрали, но совсем мало. Пошли искать склад готовой продукции, хранили же они где-то свои медикаменты, не сразу же по аптекам развозили. Нашли — двери открыты, препараты на полу валяются раздавленные, порошки рассыпаны, ампулы разбиты, варварство, да и только. Следов от ног много, «значит есть ещё выжившие», — думаю. Но, не понимаю я такого, ну взял ты что-то и иди спокойно дальше, зачем же пакостить; самому же, может быть, вернуться придётся. Напомнило, как ещё до эпидемии некоторые, и не знаю как их назвать, приезжали на пикник в лес, засерали место и уезжали, оставив мусор и искорёженные деревья. А потом возмущались: «Выехать на Природу некуда, кругом срач…». Так вы же этот срач и создавали… По этому поводу всегда вспоминаю «Собачье сердце» Михаила Булгакова, монолог профессора Преображенского: «Не угодно ли — калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение времени до марта 1917 года не было ни одного случая — подчёркиваю красным карандашом «ни одного»! — чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь двенадцать квартир, у меня приём. В марте семнадцатого года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, три палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила своё существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть. Так я говорю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и в валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок и ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо не стащил? Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через чёрный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор? Да, нём есть теперь калоши, и эти калоши… мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года. Да-с! Но хоть бы они их снимали на лестнице! Какого черта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай Бог памяти, потухало в течение двадцати лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц? «Разруха» — Вы говорите?! Нет! Это — мираж, дым, фикция. Что такое эта ваша «разруха»? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да её вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом?…Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, посещая уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза, бросать бумагу куда попало, и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «Бей разруху!» — я смеюсь. Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займётся прямым своим делом, разруха исчезнет сама собой…».
— Ну ты даёшь, Ведагор! Ты что, всю книгу наизусть знаешь? — восхитился Святов.
— Не всю, конечно, но на память никогда не жаловался, — ответил Воронёнок, — Извини, отвлёкся.
— Ничего, даже занятно…, - полковник смотрел на собеседника с нескрываемым интересом.
— Ладно, продолжаю. Прошлись мы по складу, кое-что на полках забрали, собрались уходить, вдруг снаружи рычание и выстрелы. Кинулись на улицу, а там пять собак окружили двоих человек в камуфляже, правда автоматы у каждого. Псы ощерились, не решаются напасть, шестая псина лежит в луже собственной крови. Увидели нас, видимо, поняли, что силы не равные и, с недовольным рычанием, потихоньку ретировались. Я с арбалетом, ребята МЧСники с СП-81, направили оружие на них. Один из мужчин произнёс:
— Вот непруха, только от собак отбились, а тут новая напасть.
И тоже автоматы на нас направили.
Радомир говорит:
— Уберите оружие, мы не собираемся воевать. Мы мирные люди.
— Ага, но ваш бронепоезд стоит на запасном пути. Сами свои пукалки спрячьте, тогда поговорим, — отвечает второй.
— Хорошо. На счёт три, опускаем стволы, — соглашаюсь я.
Оружие опустили, но настороженность не исчезла.
— Вы кто? Откуда? — спрашиваю.
— Тот же вопрос можем адресовать и вам, — отвечает первый.
Думаю: «Мы так ни до чего не договоримся»… решил пойти им на встречу, тем более, автоматы против ракетниц и арбалета, будут поэффективней.
— Ладно, — говорю, — Мы врачи из городской больницы и учёные из НИИ. Пришли сюда в поисках медикаментов.
— Ну да, а эти трое с СПшками в лётной форме, наверное, медбратья или санитары, — продолжает упорствовать первый.
— Если Вы, уважаемый не заметили, то сообщаю Вам, что это форма Авиационно-спасательного центра МЧС, о чём свидетельствуют соответствующие нашивки, — не выдержал Радомир.
— Ладно, ладно. Уговорили. Верим, что ничего против нас не замышляете. Златослав, успокойся, — проговорил второй, — Мы оружейники, приехали сюда с завода «Вымпел», что недалеко от Комсомольска-на-Амуре, испытывали новые боеприпасы, и вот застряли. Мы находились на полигоне недалеко от поселения Князе-Волконское, испытывали новые усиленные патроны, когда начались все эти треволнения… После стрельб, мужики пригласили нас на ужин, ну выпили естественно, расслабились. А тут один из офицеров говорит: «Ребята, что-то плохо мне, рук и ног не чувствую, и внутри будто бы горит всё». Ну товарищи его быстро к санинструктору повели, а он, бедолага, еле передвигается, повис на них и ногами едва перебирает. Под утро проснулись от громкого бормотания и хрипов, смотрим — ещё двое в бреду, горячие, сыпь по телу, суставы опухли. Мы санинструктора вызываем, санчасти на полигоне нет — или в Анастасьевку или в Хабаровск везти больных надо. Прибежал фельдшер, говорит, что у этих двоих те же симптомы что и у первого, которого вчера в Хабаровск отправили. Погрузили и этих в машину, и срочно в госпиталь, никто не поймёт что случилось… До Хабаровска тридцать с небольшим километров, вскоре вернулся наш санинструктор, говорит: «Объявили карантин. Никого в город не выпускать». Тут и приказ из управления — всем оставаться на месте до особого распоряжения, обещают прислать врачей и медикаменты. Какие уж тут испытания, сидим ждём, а