Разве в нормальных семьях такое бывает?
Разве так бывает, Сара?
Помоги мне. Помоги мне. Вот что это было, а не дурачество и неосторожность.
Оливия Хогарт выгнала старшую дочь за то, что она приставала к своему младшему брату. Развратная полоумная девка. Господи, какой позор! Она не причинила тебе неприятностей, Кит? Ничего не было… особенного? Ты уверен?
Кит ничего не ответил. Он стоял на лестнице и смотрел, как Сара набивает карманы плаща упаковками бумажных салфеток. Она не плакала, но собиралась зарыдать прямо на улице, а салфетки оказались под рукой, и она растерянно набирала их все больше и больше, словно не в силах остановиться, а миссис Хогарт терпеливо ждала, протягивая ей лиловый старый зонтик – снаружи хлестал ливень.
А через месяц Хогарты переехали, навсегда оставив дом, где в стене засела пуля из пистолета TEC-9.
Сигнальная ракета пропала во тьме, искры рассыпались и погасли.
Кит отложил телефон как раз в тот момент, когда Оливия деликатно приоткрыла дверь его комнаты и протиснулась внутрь, так же деликатно и будто частями – сначала выставила одну ножку, потом предплечье и плечо…
Она уселась в низенькое кресло и сложила руки на коленях.
– Собираешься в школу?
Кит кивнул. На мать ему смотреть не хотелось, и он упорно смотрел только на дно сумки, куда укладывал какие-то листы, скрепки – все, что попадалось на глаза.
– Я хотела поговорить. Папа тебе не скажет, но он очень доволен, что у тебя есть девушка.
– Надо же.
– Я говорила с ним вчера вечером и уверена, что все в порядке. Миссис Хайтауэр, конечно же, могла ошибиться. Она перепутала Минди с мальчиком, правда?
Из Минди тот еще мальчик, с ее-то сиськами, подумал Кит. Миссис Хайтауэр должна была наглотаться кислоты, чтобы так накосячить. Но такое объяснение при всей его абсурдности – просто находка.
– Тебе стоит извиниться перед папой, и все наладится, – подвела итог Оливия.
Кит обернулся. Перед ним сидела женщина с увядающим красивым лицом и любопытными детскими глазами. Милая женщина – поздний цветочек. Нежная вежливая мясорубка.
Пришлось наклониться, завернуть штанины и показать ей черные, распухшие колени с начинавшей таять желтизной, оплывающей по голеням, как ананасовое мороженое в жару.
– За это? – коротко спросил Кит.
Оливия печально посмотрела на его ноги и покачала головой.
– Ты же понимаешь, что он был вынужден тебя наказать. Он не хотел причинять тебе боль. Ты проявил такое неуважение…
– Мама! – выкрикнул Кит. – Сюда смотри! Посмотри на мои чертовы колени! Мне завтра играть! Выкладываться на полную!
Оливия вытянула руки вперед.
– Иди, я тебя обниму. Я все понимаю, деточка. Но я так воспитана – родителям нужно проявлять уважение, и мне уже поздно менять свои взгляды. Ты очень обидел папу. Просто извинись, скажи, что был неправ, попроси прощения, и такого никогда больше не повторится, я обещаю.
«Эй, парень, как тебе эта сучка? Она тупа как пробка, правда?»
– Ты просто тупая, – сказал Кит, еле сдерживаясь, чтобы не заорать во весь голос. – Тупая сука.
В безмятежных глазах Оливии проявилась тень сомнения. Словно в ее хрустальном сияющем замке на полу обнаружилось грязное пятнышко и всем своим видом продемонстрировало близость угрожающей реальности.
Киту даже показалось, что мать хотя бы на секунду покинет свой сказочный мир и наберется духу выглянуть за дверь выдуманных чертогов.
Но Оливия просто смахнула пятнышко и снова погрузилась в безмятежность.
– Ты должен вести себя хорошо, – царственно сказала она.
Выполнила свое предназначение: дала ценный и благонравный совет бунтующему отпрыску, наследнику земель и лесов, замка и титула.
– Иди к черту, – сказал Кит и выскочил за дверь, а там несколько секунд дышал глубоко и размеренно, чтобы успокоить дрожь во всем теле. По лестнице он спускался осторожно, держась за перила, и каждый шаг отдавался колючей болью где-то внутри колен, неприятно похрустывающих, словно в них открылись зубастые слюнявые пасти, грызущие окровавленные кусочки сахара.
Мистера Хогарта дома не было, и Кит прямо в прихожей высыпал на ладонь остатки таблеток, разжевал каждую, и на улицу выбрался слегка оглушенный, онемевший, словно вышедший из длительного наркоза.
Яркое солнце вспыхнуло на ресницах, обожгло роговицу.
«Тачдаун, парень. Я серьезно, ты превзошел самого себя»
– Веди себя хорошо… – пробормотал Кит, пытаясь найти в кармане ветровки ключи от машины. Ключей там не оказалось, рука беспомощно ощупывала складки, проваливаясь в какую-то бездонную дыру.
«Позови меня, когда соберешься трахнуть белокурую красотку, Кит. Не подумай ничего плохого, но я давно не видел раздетой девки младше двадцати одного. Одним глазком, договорились?»
«Твои голоса приведут тебя в ад».
«Это всего лишь твои мысли. Твои же мысли»
«Ад – это то место, где Томми будет жарить зефир и распевать песни бойскаутов. Номер семьдесят два! Номер семьдесят два! Кит Хогарт!»
Мистер Тейлор, гревшийся на пороге магазинчика с объявленной распродажей теплых пижам, на секунду остановил взгляд на высоком парне, бредущем по улице с сумкой через плечо.
«Хромает, бедняга, – подумал он, любовно поправляя объявление о скидках, – дефект бедренных суставов?»
На досуге мистер Тейлор любил почитывать медицинские энциклопедии.
Кит его не заметил. Он все еще искал ключи, и процесс этот захватил его полностью. Рука ползала по безразмерному карману-пещере и время от времени пропадала совсем. Никто больше не заводил с Китом никаких разговоров, сердце билось чуть учащенно, но на душе стало спокойно и легко.
Только где же эти чертовы ключи?
И зачем они ему понадобились?
Мало-помалу мысли приходили в порядок, мир вокруг стал четче и снова надвинулся на Кита, словно поджидал за углом, а теперь выпрыгнул из засады и преградил путь.
Вместе с яркими красками весенней зелени, с запахами утренних пекарен и птичьим гомоном, Кит так же естественно, как принимал запахи, звуки и цвета, понял и принял мысль: Сара была права.
Не в школу нужно идти, а в полицию. Там должен найтись человек, для которого изуродованные ноги Кита не повод погрозить пальчиком и приказать вести себя хорошо. Там должен найтись кто-то, кто спасет и Кита, и его мечту – мечту занять свое место в одной из команд Высшей Лиги.
Не было ничего, к чему бы Кит стремился так же сильно, и чему в угоду не скармливал бы другие возможности своей жизни. Ни друзей, ни девушки, ни хороших оценок. Все сосредоточено на футболе, и только футбол может стать пропуском в хороший колледж. На результаты тестов и творческую деятельность надеяться нечего. Творческая деятельность находится в зачаточном состоянии – Кит так и не выучил слова дурацкой пьесы, а тесты – дело наживное, но бросить спорт, чтобы засесть за учебники, значит, предать все, на что надеялся.
Себя предать. Как предал его отец и мамочка-принцесса. Они вместе придумали, как держать Кита в узде, нашли его больное место, и будут продолжать до тех пор, пока Кит не сломается окончательно.
Что это, черт возьми, значит? Кит пытался понять своих родителей, но попытки тонули в непробиваемой массе нелепиц, а Кит привык размышлять логично, и с нелепицами справляться не умел.
Он выстроил простую схемку: родители любят его (это бесспорно), они вместе вели его к реализации в спорте. Иногда наказывали, иногда мистер Хогарт перегибал палку, но все это было сделано ради Кита и его футбола.
Теперь случилось что-то такое, из-за чего они оба ставят под угрозу то, за что раньше вместе боролись. Мистер Хогарт не ударил Кита ни по голове, ни по рукам. Он держал Кита под прицелом и долго растаптывал ему колени, специально нацепив военные ботинки, в которых таскался по лесам в поисках кролика или лисицы. Он делает это каждый вечер. Приходит, вздыхает, сообщает, что ему совершенно не хочется причинять Киту боль, но…
Зачем? Может, это последнее и окончательное испытание?
Было похоже на правду и в стиле мистера Хогарта. Если сможешь преодолеть это, сынок, значит, ты стал настоящим мужчиной, таким, каким я и хотел тебя видеть. Это значит, что теперь мы с мамой будем уважать тебя. Все закончилось, курс пройден. Прими мои поздравления.
В своих размышлениях Кит все дальше и дальше уходил от идеи завернуть в полицейский участок, но участок ему уже был не нужен. Он понял – стоит только достойно отыграть матч на этих распухших, непослушных ногах, как все закончится. Так и было задумано. Потом можно будет обняться с отцом и поблагодарить его за все, что он для сына сделал. Сказать ему – спасибо, теперь я выдержу все, что угодно, ничто меня не сломит… Сказать – я люблю тебя, папа. Один раз в жизни можно сказать и такое. Перед матерью нужно извиниться сегодня же, за «тупую суку»… ей наверняка больно и обидно, а ведь она пыталась помочь, почти напрямую указывая на то, что все делается на благо и только на благо… нужно только немного потерпеть.
Держись веселее, Кит. Ты сгустил краски. У тебя все есть: талант, как минимум один друг, и лучшая девушка школы. А еще сестра, футбол, будущее, и мать с отцом.
С таким анамнезом в полицию идти попросту глупо. Наверняка скажут – парень, ты сошел с ума, ты видел по-настоящему несчастных подростков? Нет? Иди домой и молись, чтобы тебе не стать одним из них.
Проходя через мост, Кит наткнулся на Томми Митфорда, пожал ему руку и улыбнулся, а через две минуты забыл о встрече, и даже не обратил внимания на то, что Томми направляется в противоположную от школы сторону.
Томми тоже не обернулся и не остановился, чтобы перекинуться парой слов. Он был слегка оглушен ночными прогулками и нес на почту важный конверт – все то, что он, Карла и Алекс смогли выжать из банальной темы «Мой город».
В школу Томми не собирался. У него был план – отправить конверт, позавтракать в какой-нибудь закусочной и завалиться спать на берегу реки, спрятавшись под плакучими ивами, где раньше стоял индейский вигвам, сплетенный Карлой-скво из гибких длинных веток.