Это потребовало серьезных усилий. В конце концов нужно было выдвинуть на позиции в северный сектор, в район Орла, 1-ю авиаэскадру, а на юге, в район Харькова, 8-й воздушный корпус с 1185 самолетами и 1-й зенитный корпус, усиленный бригадой зенитной артиллерии.
Только 1200 самолетам, приданным Манштейну, потребовалось под Харьковом 16 аэродромов. А это уже опасная концентрация.
Самолеты упаковывали в ящики как можно дальше от места назначения и накрывали импровизированными противоосколочными чехлами. Бомбы и топливо складировали в траншеях. Маскировка сетями и ветками, ежедневно проверяемая с воздуха, должна была затруднить воздушную разведку.
Затруднить обнаружение — одно дело, но полностью спрятать подобное количество воздушных сил все равно было невозможно. Даже тот факт, что основная часть машин должна была прибыть на передовые аэродромы лишь в ночь перед наступлением, вряд ли мог ввести в заблуждение любую достаточно квалифицированную воздушную разведку. Кроме того, какой прок от всех этих мер, если противник узнавал о планах фронта через хорошо организованный шпионаж в Ставке фюрера?
Русские имели информацию о дате и общем плане немецкого наступления. И они прекрасно понимали, что наземные операции будут поддерживаться массированными ударами с воздуха. Знание главных направлений наступления вместе с результатами воздушной разведки дало им хорошее представление о подготовке немцев к воздушному удару.
При первых лучах солнца 5 июля, когда формирования бомбардировщиков 17-й советской воздушной армии ревели над командным пунктом генерала Зайдемана, все говорило за успешность советского плана. Однако их расчеты не оправдались. Еще раз было продемонстрировано, что самые верные военные выкладки не могут учесть всего. Над Курском на сцену вышло нордическое божество.
Радарным установкам люфтваффе, которые носили имя богини Фрейи, удалось засечь приближение соединений противника на расстоянии более ста километров и определить направление их движения и высоту.
Эти военные радары «Фрейи» сообщили о советских самолетах в самое время. Их донесения немедленно передали частям ПВО и командным пунктам соединений истребительной авиации. На аэродромах вокруг Харькова и временных воздушных базах вокруг Белгорода они произвели эффект удара молнии. И старшие, и младшие офицеры понимали, что происходит. Вопросов не возникло.
Обратиться к командованию корпуса? Исключено, установлен запрет на переговоры в эфире. Да и какой смысл? Наступил один из тех моментов, когда нужно принимать ответственность на себя, не задавая вопросов.
То, что затем произошло на всех этих аэродромах, является образцом воинской выучки. Телефонный обмен краткими репликами между командирами соединений истребительной авиации и офицерами аэродромного обслуживания.
— Атака противника?
— Отставить график. Взлет по тревоге!
А пилоты уже бежали к своим машинам. Минутой позже истребители задвигались, подпрыгивая на временных взлетных полосах. Взревели моторы. И машины — в воздухе.
Эти несколько минут определили исход сражения. Из предрассветной дымки перед эскадрильями советских бомбардировщиков, летящих на высоте 3000 метров, внезапно выросли немецкие истребители.
В лучах восходящего солнца зрелище грандиозной воздушной битвы можно было видеть с земли. Для советских истребителей высота 2 — 3 тысячи метров была особенно невыгодной. На этой высоте немецкие истребители «Мессершмит» несомненно превосходили их. В пламени, дымя и взрываясь, советские самолеты падали на землю. Лишь несколько бомбардировщиков долетели до немецких аэродромов, да и те сбросили бомбы мимо цели, нанеся не слишком заметный ущерб.
Уже в самом начале воздушного сражения русские потеряли 120 машин. К концу дня их количество составило 432, а через сутки возросло еще на 205. Таким образом, 8-й воздушный корпус Зайдемана не только успешно отразил опасную воздушную атаку противника, но и обеспечил себе превосходство в небе над южным сектором Курской дуги.
Не встречая какого-либо противодействия, его бомбардировщики и самолеты поддержки наземных сил начали свой массированный налет на советские оборонительные линии. Волна за волной они прокладывали дорогу для немецкого наступления на земле.
Среди бомбивших советские отсечные траншеи на дороге Белгород — Обоянь перед машинами танкового корпуса СС был пилот, чье имя хорошо знали по обе стороны линии фронта, — Ганс Ульрих Рудель. Он на своей «Штуке» всегда оказывался в центре событий.
Передовые роты танкового корпуса СС находились в населенном пункте перед хорошо замаскированными противотанковыми и артиллерийскими позициями 52-й советской гвардейской стрелковой дивизии. Рудель видел вкопанные Т-34, он видел 76-мм противотанковые орудия, минометные батареи и тяжелые бронированные 152-мм самоходные орудия — гигантские пушки, впервые примененные русскими под Курском. Эту преграду, этот решающий «узел обороны» нужно было уничтожить.
«Штуки» спикировали. Их бомбы рухнули на цели. Рудель, заметив приближающуюся танковую колонну противника, когда у него уже не осталось бомб, припомнил свои прежние упражнения на «Штуке» с противотанковой пушкой. И ему в голову пришла идея, впоследствии доставившая русским сильную головную боль.
В это время на высоте 760 метров зашла первая волна самолетов поддержки наземных сил. В район цели они сбросили новые бомбы SD-1 и SD-2—большие и маленькие контейнеры в форме бомб, содержащие 180 двухкилограммовых или 360 одно килограммовых бомб. Эти контейнеры раскрывались непосредственно над землей, разбрасывая осколочные мини-бомбы по позициям противника, как дождь смерти.
Эффект был чудовищный. Орудийные расчеты на советских противотанковых позициях были уничтожены почти полностью. Холмы и долины, обороняемые усиленными 151 и 155-м гвардейскими стрелковыми полками, являли собой огромное море пламени.
В 11.00 пятьдесят немецких танков прорвали боевые порядки 155-го гвардейского стрелкового полка, повернули на запад и смяли фронт 151-го гвардейского стрелкового полка. Советский узел обороны, прикрывающий шоссе Белгород — Курск, был ликвидирован. Наступление продолжалось полным ходом.
К середине дня 6 июля полк «Фюрер» овладел деревней Лучки I, и, таким образом, танковый корпус СС генерала Хауссера на тридцать километров вклинился в полосу обороны противника. Солидная брешь на участке 6-й гвардейской армии генерала Чистякова открылась, как широкие амбарные ворота. В них Хауссер теперь бросал все, что имел. Наступление развивалось так же стремительно, как в лучшие дни блицкрига.
7 июля танки и штурмовые орудия перешли дорогу Лучки II — Тетеревино. В открывшемся пространстве батальоны рассыпались на восток и на запад. Части полков «Штандарта» и «Мертвой головы», теперь нацелившиеся на излучину реки Псел и селение Грезное, атаковали последнюю советскую оборонительную полосу перед рекой.
Среди их передовых танков была 6-я рота 1-гo танкового полка СС. Ею командовал Рудольф фон Риббентроп, сын немецкого министра иностранных дел. Танк Риббентропа шел впереди роты, расчищая путь сквозь советский район в направлении на Грезное. Ударные части полка «Германия» и роты полка «Фюрер» теперь повернули на восток и атаковали Прохоровку. Артиллерия и минометы поддерживали прорыв ключевой позиции на широком перешейке между реками Псел и Донец.
Командование Воронежского фронта не ожидало такого развития событий. По-другому не скажешь — фронт 6-й гвардейской армии больше не существовал. Лишь отдельные центры сопротивления еще держались.
Командующий издал один из тех известных генералам всех армий категоричных приказов, который выявляет высшую степень обеспокоенности. Его подписали генерал Ватутин и член Военного совета фронта Никита Хрущев. Он звучал так: «Ни при каких обстоятельствах не допустить прорыва противника на Обоянь».
Приказ был доставлен и в 1-ю танковую армию генерала Катукова. Его зачел начальник штаба генерал-майор Шалин. И Катуков немедленно перебросил в район прорыва в полосе 6-й гвардейской армии два истребительно-противотанковых полка. «Через два часа от них остались только номера», — свидетельствует генерал-лейтенант Попель, член Военного совета 1-й танковой армии.
Вечером Хрущев лично прибыл в штаб 1-й танковой армии. «Ближайшие сутки, двое, трое — самые страшные, — говорил он. — Либо пан, либо... немцы в Курске. Они на карту все ставят, для них это вопрос жизни или смерти. Надо сделать так, чтобы был вопрос только смерти, чтобы они свернули себе шею, а мы вперед пошли!»
Обсуждая ситуацию, генерал-майор Шалин заметил серьезно: «Невиданная доселе концентрация фашистских танков. Тактика танковых клиньев прежняя. Но в острие клина теперь «Тигры», «Пантеры» и мощные самоходки. Пушки «тридцать четверок» не берут лобовую броню стального гитлеровского зверья». И другой момент, на который постоянно обращал внимание Шалин в письменных докладах, — немецкие люфтваффе применяют новые самолеты штурмовой авиации, оснащенные противотанковой пушкой. Они использовались как своего рода летающая противотанковая артиллерия: пикировали с неба на танки, как ястребы — на птичий двор. Танковые контратаки, таким образом, захлебывались из-за внезапного вмешательства этих машин. Больше всего пострадало советское танковое соединение Гетмана. Двенадцать из его Т-34 были выведены из строя за очень короткое время всего одним из этих летающих противотанковых самолетов.
Отчет русского артиллерийского наблюдателя звучит почти невероятно. Атакующий самолет пикирует примерно с высоты 800 метров на ничего не подозревающую танковую колонну. Приблизительно в пятнадцати метрах от последнего танка пилот выходит из пике. Выстрел пушки, вспышка, грохот, и сквозь столб дыма от пораженного Т-34 немецкий пилот взмывает вверх. Через мгновение он пикирует снова. Всегда сзади, его пушка поражает танк за танком, неизменно избирая наиболее уязвимое место — отсек двигателя, каждое попадание в который вызывает немедленный взрыв.