Поражение в Харькове свело на нет победу в Сталинграде. Звуки харьковского набата донеслись до самой Волги. Сталин приказал сильно пострадавшей 64-й армии генерала Шумилова выступать на помощь Харькову. Расстояние в тысячу километров! Ветераны Сталинградской битвы теперь должны были спасать ситуацию в Харькове.
Снова исход большого и решительного сражения висел на волоске.
— Какова настоящая боеспособность Триста сороковой стрелковой дивизии?
— В ней осталось двести семьдесят пять человек, товарищ генерал.
Только двести семьдесят пять человек из прежних двенадцати тысяч.
— А танковая бригада армии?
— Ни одного боеспособного танка, товарищ генерал.
Предвосхищая возможные дальнейшие вопросы генерала Ф.И. Голикова, командующего советским Воронежским фронтом, генерал-майор Крученкин, командующий 69-й армии, сказал:
— У меня нет ни одной боеспособной части. Ни единого танка. Моя артиллерия сократилась до сотни стволов. Ни в одной из дивизий нет больше тысячи человек.
Такова была ситуация в советской 69-й армии на 17 марта 1943 года. И от этой армии ждали, что после падения Харькова она остановит наступление на важный транспортный центр Белгород немецкого танкового корпуса СС с корпусом Рауса.
Драматичная перемена. Совсем недавно Красная Армия праздновала серию важных успехов на Южном фронте. Советские передовые танковые части вышли к Днепру. Победа манила их с другой стороны этой великой реки, судьбоносной реки русской империи, реки, текущей через ее самые богатые области.
А теперь советские армии снова отступали. И это не все. Следующие несколько недель тоже не обещали ничего хорошего. Угроза, нависшая над русскими, описывается в «Истории Великой отечественной войны» следующим образом:
«Выход немецко-фашистских войск к Белгороду нес угрозу разрушения тылов всего Центрального фронта. Продвижение врага в сторону Курска могло в случае перехода в наступление его войск с орловского плацдарма завершиться окружением крупной группировки Красной Армии западнее Курска. Пока свежие силы Красной Армии еще не подошли, положение продолжало оставаться серьезным. Враг вышел к Борисовке и с утра 17 марта начал наступление на Белгород. Соединения 69-й армии, атакованные в момент отхода на новый рубеж обороны, не смогли оказать организованного сопротивления и под угрозой окружения отступили за Северный Донец южнее Белгорода. 18 марта враг прорвался к Белгороду с юга и овладел городом».
Карта показывает, что произошло. Крупные немецкие танковые силы глубоко вклинились во фланг советского Центрального фронта, который образовал эшелонированный выступ в западном направлении. Манштейн увидел в этом шанс. Еще в первые дни марта он предлагал Гитлеру окружить с юга и севера курский выступ, на котором находилось под дюжины советских армий.
Условия для такой операции были исключительно благоприятны, поскольку контратаки немецкой 2-й армии и упорное сопротивление немецкой 2-й танковой армии севернее Курска облегчили положение и на южном крыле группы армий «Центр». Эта угроза стала ночным кошмаром для штаба Сталина. У него не оставалось сил, чтобы противостоять подобной операции.
Однако русским пришла помощь, да еще с двух сторон. Генерал-фельдмаршал фон Клюге категорически отказался передать какие-либо соединения из армий группы «Центр», настойчиво утверждая, что они будут нужны по окончании сражения. Он не понимал того, что нам теперь известно из документов, — принимая во внимание количество сил, которыми тогда располагали русские, операция просто не могла не привести к успеху.
К удаче Сталина, на поля сражений пришел наконец его могущественный союзник, «генерал Грязь». Таким образом, кульминации битвы, которую должен был составить удар 4-й танковой армии и оперативной группы «Кемпф», не случилось.
Стремительное победоносное продвижение Манштейна с Днепра к Донцу, сколь неправдоподобным оно ни кажется нам теперь, не было использовано до конца. Немецкое Верховное главнокомандование верило, будто может отложить на завтра то, что реально сегодня — и только сегодня. Таким образом, большая возможность была упущена. Немцы посадили зерно, из которого выросла катастрофа, решившая исход войны, — оставили курский выступ. Советское командование тогда освободилось от своей самой серьезной, со времен 1942 года, угрозы. Центральный фронт Сталина спасло чудо, сравнимое с чудом на Марне. И время в Курске начало работать на Сталина и против Гитлера.
Никто и не подозревал, что приняли, возможно, самое значительное решение после сталинградского. Операция «Цитадель» против курского выступа началась спустя сто одиннадцать дней. Из-за этих ста одиннадцати дней промедления немцы проиграли войну. Поскольку то, что, несмотря на все опасения, могло получиться в марте (а именно: коренной перелом в ходе войны вследствие победы Германии на курском выступе), закончилось, как мы знаем, катастрофически в следующем июле. Но в марте 1943 года эта катастрофа была еще скрыта во мраке будущего.
Когда 23 марта 1943 года генерал-фельдмаршал фон Манштейн издал свой приказ по соединению в связи с победой между Днепром и Донцом, у него были все основания отметить войска и боевых командиров. Их успешные действия защитили немецкий Восточный фронт от самой большой опасности с момента начала войны. Была восстановлена связь с группой армий «Центр», а уголь Донбасса спас военную промышленность Германии. Силы Южного фронта немцев возвратились на свои прежние позиции — позиции, которые они занимали зимой 1941 — 1942 годов и с которых в 1942 году начали весеннее наступление на Кавказ и Волгу.
Эту важную главу нельзя закончить, не задавшись вопросом, почему же Сталин и его Верховное Главнокомандование, одерживая победу за победой, принимали столь ошибочные решения между 7 и 25 февраля.
Нет сомнений, что тому было несколько разных причин, однако директивы, посланные Южному фронту 21 февраля и позже, а также оценка ситуации, сделанная Юго-Западным фронтом 20 февраля, наводят на мысль, что они были введены в заблуждение данными разведки, которые считали надежными.
К такому выводу приводят и «История Великой Отечественной войны», и многочисленные мемуары. Сталин весьма доверял информации разведки, особенно если она отвечала его чаяниям. Есть основания думать, что в данном случае источником информации тоже являлся «Вертер».
В секретных донесениях швейцарского Генерального штаба, подготовленных Хаусманом и, несомненно, переданных Рёсслером Москве, с 11 февраля и впоследствии утверждалось, что в районе Донца немецкие войска отступают, остаются только крупные силы прикрытия, которыми в случае необходимости будет пожертвовано.
Так, в донесении № 284 от 16 февраля, отмеченном грифом «строго секретно», говорится:
«В районе Донца прорыв русского танкового корпуса к железной дороге и шоссе Горловка — Днепропетровск сделал невозможным последовательный отход основных немецких формирований, как то предписывалось немецким командованием. Все немецкие контратаки у Красноармейска и западнее эффекта не дали... Немцы в состоянии растерянности, беспорядочно отступают, в основном без артиллерии и боеприпасов. Немецкий план постепенного отступления основной части войск в направлении Сталино более неосуществим из-за неразберихи, возникшей в связи с прорывом русских в Шахты. Ожидаемые потери с немецкой стороны значительно превысят потери в Сталинграде. С 12 февраля снабжение по железной дороге через Горловку или Сталино невозможно: линии и станции перегружены и неуправляемы».
Директивы Сталина, отданные в то время командующим и группе армий Южного фронта, полностью соответствуют данным этого доклада.
Есть и еще. В докладе № 291 от 17 февраля, который тоже наверняка оказался в Москве, утверждается следующее: «Цель немецкого сопротивления прорыву русских у Красноармейского и западнее (имеется в виду прорыв Попова) ограничивается прикрытием отхода из излучины Донца сначала на линию от излучины Днепра к Азовскому морю, затем на линию излучина Днепра — Бердянск и, наконец, — на Нижний Днепр».
Разве не таким было мнение Сталина?
Доклад № 307 от 21 февраля: «Последствия сдачи Харькова и крах быстро организованного фронта на реке Донец оцениваются Генеральным штабом сухопутных войск как очень серьезные. С 17 февраля соединения и остатки более сорока немецких дивизий оказались под угрозой отсечения, гибели в безнадежных оборонительных боях и бесплодных контратаках, уничтожения преследующими их массами русских. В эти соединения входит почти половина всех танковых войск Германии и танков, оставшихся у немецкой армии и войск СС».
Опять позиция Сталина.
Заключительный параграф доклада: «Безразличие и фатальная безысходность быстро распространяются и весьма заметно подавляют боевой дух немецких войск во всех южных частях Восточного фронта, даже в резервах, которые еще не принимали участия в боевых действиях, но наблюдают, что происходит, со своих импровизированных позиций за линией фронта».
Разве эти драматичные сообщения, исходящие от самого высшего немецкого командования, не объясняют по-другому не объяснимые приказы, отданные Сталиным и его командующими, включая такого одаренного человека, как Ватутин? Разве они не объясняют тот беспечный азарт и игнорирование очевидных фактов с фронта? Только информациями, подученными от «Люси», можно убедительно объяснить образ действий советского руководства.
Но почему «Вертер» передавал подобную дезинформацию? Агент, который всегда поставлял «Начальнику» в Москве точные данные прямо из «Вольфшанце», Мауэрвальда или Рейхсканцелярии?
Ответ прост. Во время весенних боев между Донцом и Днепром не только тактические, но и стратегические решения по большей части принимались в штабе Манштейна, а не фюрера. Манштейн не допускал вмешательства и действовал исходя из требований момента, а не намерений «Вольфшанце». Кроме того, Гитлер в эти решающие дни был не в Растенбурге, а в Виннице с небольшим количеством сопровождающих. Большая часть личного состава немецкого Верховного главнокомандования и Ставки фюрера осталась в Восточной Пруссии — включая «Вертера» и его информаторов.