Эта ситуация заставила советское командование продолжить бои южнее Ладожского озера, чтобы все-таки выйти на Кировскую магистраль и отвоевать железнодорожный узел Мга. Без промедления начались вторая и третья фазы второго сражения на Ладоге.
Свою прежнюю роль играли два старых краеугольных форпоста немецкой обороны — опорный пункт Городок на Неве с больницей и электростанцией и с другой стороны укрепления 366-го гренадерского полка в Поселке 7, названные по имени командира полка «рубеж Венглера». Именно эти два пункта и препятствие на высоте у Синявина решили исход новой битвы.
Больница в Городке теперь являла собой лишь руины, главные крылья были разрушены, но саперы 3-й роты лейтенанта Бренделя из 240-го инженерно-саперного батальона стойко держались за эти кирпичные развалины. Значительную помощь преимущественно во время советских танковых атак оказывал 1-й дивизион 240-го артиллерийского полка под командованием майора Бауэра.
Орудия стояли на южной кромке леса «Шайдисвальд». Лейтенант Фолькман находился в больнице с самого начала сражения в качестве корректировщика огня. Раз за разом он спасал гренадеров и саперов своевременным заградительным или сосредоточенным огнем по намечавшимся участкам прорыва. В конце дня 17 января батарея по наводке Фолькмана разнесла советские исходные позиции в треугольном лесу. Вдруг связь оборвалась. Орудия больше не выпустили ни единого снаряда. Что произошло?
Радист Фолькмана снова и снова вызывал орудийные расчеты батареи. Ответа не было. Оборвалась связь и с полком.
«Я немного посплю», — сказал лейтенант и лег на койку в подвале. Дым от развалин на первом этаже проникал через коридоры и лестницы, от зловония слезились глаза, но смертельно усталый Фолькман сразу же уснул. Однако через полчаса его разбудили: «Господин лейтенант, господин лейтенант, установлена связь с полком!»
Фолькман сел: «И что случилось на батарее?»
Унтер-офицер помедлил, потом сказал: «Батарею раздавили советские танки. Погибли, видимо, все. Радист спасся в каком-то укрытии, он время от времени выходит на связь с полковником Херцем».
Лейтенант Фолькман соскочил с койки. Раздавили? Все убиты? «А орудия, что случилось с орудиями?» Унтер-офицер пожал плечами.
До позиций батареи было примерно два километра. Два километра — сначала через кольцо вокруг больницы, потом по участку, простреливаемому противником. Но Фолькман долго не раздумывал. «Я должен узнать, что случилось. Может быть, им нужна помощь. Я иду».
Он сунул за пояс пять ручных гранат, накинул на плечо автомат и вышел в ночь, один. Фолькман перебегал от дерева к дереву, от одного куста к другому, прятался в воронках и заснеженных торфяных выработках.
Дошел до линии заводской железной дороги. За ней должна быть бревенчатая дорога, которая ведет от электростанции к командному пункту дивизии в Рангуне. Теперь осторожнее. Он, должно быть, почти на месте. Тут он узнал позиции расчета № 1. За брустверами в лунном свете стояли орудия.
Фолькман перепрыгнул бруствер, нагнулся, офицер — мертв. Вокруг орудий лежали артиллеристы. Разорваны снарядами. Изрешечены автоматными пулями. Вдруг Фолькман подскочил, затаив дыхание, прислушался. Вот опять — стон. Он осторожно подполз к орудию № 4. Под станком лежал наводчик, серьезно раненный пулеметной очередью, но живой.
Фолькман шепотом заговорил с раненым. Да, он был в сознании. Когда подошли советские танки, наводчик бросился под станок. Шедшая за танками пехота скосила всех. Майор Бауэр, командир батареи, тоже был на позиции. Он, должно быть, лежит где-то совсем рядом. Фолькман поискал его. Нашел. Мертв, как и все остальные.
Как ни странно, но русские оставили орудия нетронутыми. Они, вероятно, намеревались их отбуксировать, явно думая, что они в безопасности и располагают неограниченным временем.
«Пора», — подумал Фолькман. Но сначала поспешил к медицинскому бункеру. Там было пусто. Офицер медицинской службы и его санитар лежали около орудия № 2, мертвые. У входа в бункер Фолькман нашел салазки с ремнем и одеялом, надел на себя ремень и положил на салазки наводчика. Так он отправился в обратный путь. Раненый стонал при каждом толчке смазок. Фолькман покрывался потом, несмотря на мороз в 20 градусов. Его дорогу пересекали советские дозоры. Снова и снова он падал на снег, задерживал дыхание и зажимал рукой рот раненого.
Советская артиллерия поливала снарядами болото и лес. Фолькману пришлось петлять, и он потерял направление. Теперь ему нужно было быть вдвое осторожнее, чтобы не нарваться на пулю какого-нибудь немецкого дозора.
Наконец лейтенант услышал слабые голоса. Говорили по-немецки. Он закричал. Несколько минут спустя его доставили на командный пункт соседней 96-й пехотной дивизии.
Генерал-майор Нёльдехен выслушал рассказ лейтенанта с изумлением. Орудия в порядке? Подполковник Деегенер, начальник оперативного отдела, немедленно собрал солидный штурмовой отряд саперов и гренадеров. Под руководством лейтенанта Фолькмана они пробились к позициям раздавленной батареи.
На этот раз без боя не обошлось. Русские тоже двигались в том же направлении, намереваясь забрать немецкие орудия. Но штурмовой отряд Фолькмана захватил их врасплох и занял орудийные позиции. Другой штурмовой отряд отправил туда из 240-го артиллерийского полка полковник Херц.
К рассвету все погибшие были собраны, орудийные позиции батареи укомплектованы и их оборонительные укрепления восстановлены. Огневая мощь целой батареи была спасена.
В полуразрушенном бункере командира батареи за рацией они нашли раненого героя этой схватки — обер-ефрейтора связиста Паласка. В течение всего боя на орудийных позициях он продержался у своей рации, единственный выживший на командном пункте. Рядом с бункером встал «КВ-1», который постоянно стрелял. Но Паласка снова и снова связывался с полком и смог направить на советские танки огонь других огневых позиций. Его данные были так точны, что советским танкам пришлось снова покинуть занятые позиции.
Генерал-полковнику Линдеману, командующему 18-й армией, сообщили о кровавом интермеццо на южной кромке «Шайдисвальда» при утреннем докладе. Он изучал карту в своем командном пункте. «Удастся ли удержать нашу новую оборонительную
линию в горловине, Шпет?»
Но прежде чем генерал-майор Шпет, его начальник штаба, смог ответить, Линдеман продолжил: «Нам нужно удержать Синявинские холмы! Только оттуда мы можем не допустить, или помешать, или хотя бы наблюдать движение в русском коридоре между Липкой и Шлиссельбургом. И это не все — если мы отдадим холмы, то не сможем удержать Мгу. А получив Мгу, русские получат Кировскую железную дорогу, и вся блокада Ленинграда, наша стратегическая цель, станет неэффективной».
Генерал-полковник Линдеман был совершенно прав. Маршал Ворошилов, осуществлявший координацию действий фронтов на Ладожском озере, делал все возможное и шел на любые жертвы, чтобы захватить как эти командные высоты между Волховом и Невой, так и опорные пункты на их флангах. Он хотел разорвать кольцо вокруг Ленинграда раз и навсегда.
Русские непрерывно атаковали высоты и опорные пункты в Поселке 7 и Городке. Они обстреливали их из всех видов артиллерии. Они бросали на них танковые полки. Волна за волной налетала авиация и забрасывала эти позиции бомбами. Но все напрасно. Генерал Хильперт, с 24 января командовавший в коридоре всеми войсками, оставил лес «Шайдисвальд» и торфяное болото южнее Поселка 5. Новая основная оборонительная линия шла из Городка прямо через Синявинские холмы на Поселок 7 и «рубеж Венглера».
Временами в коридоре действовало не меньше дюжины немецких дивизий. Кроме старых восточнопрусских дивизий из полосы зоны армии, в боях участвовали 5-я горная дивизия из юго-восточной части Ленинградского кольца и 28-я егерская дивизия с Волхова.
Ударная группа Хюнера держала самый уязвимый северо-восточный край Синявинских холмов. Его саперы и мотоотряд 61-й пехотной дивизии подвергались особенно яростным атакам, но ни разу не уступили русским. Справа и слева от них с такой же стойкостью сражались две другие восточнопрусские пехотные дивизии, 1 и 11-я, а с ними стрелки 28-й силезской егерской дивизии. Смертный рукопашный бой на развалинах церкви в Синявино — один из самых жестоких за всю войну.
Все попытки русских совершить прорыв к Мге через Синявино разбивались об эту «восточнопрусскую фалангу». На ледяном холоде, в метели и под ударами советской артиллерии сокращающиеся роты стояли в своих окопах, опорных пунктах и полузасыпанных воронках от снарядов. Через восемь дней безуспешных атак советское Верховное Главнокомандование осознало, что заметно не продвинулось. Торфяное болото у Синявина было усеяно телами погибших.
Члены Военного совета и командующие двух советских армий спорили с Верховным Главнокомандованием. «Это бесполезно. Мы истекаем кровью, и все равно не можем взять эти холмы. В сущности, их и нельзя взять фронтальной атакой. Немцы мощно укрепили свои позиции. Они стянули в Синявино все, чем располагают, ценой оголения своих глубоких флангов. Теперь эти фланги на Волхове, в районе Погостья и на юго-востоке кольца вокруг Ленинграда, в Колпино, угрожающе ослаблены. Вот где надо ударить!»
Логичный вывод и соблазнительный план — захват в клещи с целью двойного окружения всех немецких сил севернее и восточнее станции Мга. Если получится, то удастся не только выйти на Кировскую магистраль, но и захватить в мешок дюжину немецких дивизий. Сталин и Верховное Главнокомандование с энтузиазмом встретили план своих боевых командиров и приступили к его реализации. Однако Сталин, точно так же, как Гитлер, неизменно недооценивал своего противника. Он опять хотел добиться слишком многого слишком малыми силами.
10 февраля русские начали наступление на окружение в восточном направлении южнее Погостья и из района Колпино и Красный Бор в западном направлении.
На восточном крае наступления советская 54-я армия столкнулась с немецкой 96-й пехотной дивизией, ко