Кировоград стал свидетелем всей трагедии, всех страданий большого сражения. Каждый десятый из воевавших в России знает Кировоград. Это было одно из тех мест, где война шла особенно ожесточенно. Немцы настроились не сдаваться, а Конев не отступал. Большой замысел Ставки заставлял его быть непреклонным. Решающие причины состояли не только из стратегических, план Конева включал завоевание жизненно важного в экономическом отношении западноукраинского города Кировоград. А добиваясь этой цели, он окружил бы в этом районе четыре немецкие дивизии.
Чтобы произвести рекогносцировку своей ненадежной позиции, генерал Байерлейн с рассвета находился с разведывательным патрулем.
Теперь было 12.00 часов. Бескрайняя снежная гладь лежала в неясном свете. Послышался шум моторов, лязг танковых гусениц — возвращалась колонна Байерлейна. Генерал выбрался из бронетранспортера, несколько раз похлопал руками: при двадцати градусах мороза в холодной командирской машине удовольствие небольшое. Потом вошел в хату и присоединился к Фоссу.
— Положение осложняется, — сказал он. Склонился над картой и объяснил: — Русские обходят Кировоград. Они уже отрезали путь снабжения с запада. Я никогда не видел ничего подобного. С танковыми колоннами движется огромная гусеница колонн снабжения, в основном на конной тяге.
Фосс кивнул:
— И я так думаю, господин генерал. Телефонная связь с корпусом потеряна. Контакта по радио тоже нет.
— А какие известия от наших сопредельных дивизий?
— Их разведка сообщает то же самое, господин генерал. И у них тоже нет связи с корпусом. Сомнений не остается—мы уже окружены. Ловушка захлопнута.
Ловушка действительно захлопнулась, и в ней было четыре дивизии — 3 и 14-я танковые дивизии, 10-я мотопехотная дивизия и 376-я пехотная дивизия.
Байерлейн подошел к печке. Он находился на Восточном фронте только десять недель. До своей первой зимней битвы, осенью 1941 года на пике немецких побед на Востоке, его перевели от русских морозов на палящее солнце африканской пустыни. Там, в немецком Африканском корпусе, он служил начальником штаба Роммеля.
Таким образом, он не пережил ни печально известной русской зимы 1941/42 года, ни отступлений 1942—1943 годов. И он перенял от Роммеля принцип, что решение боевого командира важнее приказов, подписанных на зеленом сукне стола в Ставке фюрера.
— Придется пробиваться, — сказал генерал. — Для меня Кировоград звучит слишком похоже на Сталинград.
— Я — за, — кивнул Фосс. — Но у нас строгий приказ фюрера удерживать город любой ценой.
Байерлейн отмел это возражение:
— Мы не удержим его, сидя здесь в бездействии. Через несколько дней наша боевая мощь иссякнет, а никакое снабжение теперь не проходит, у нас практически не осталось боеприпасов. Но если мы сейчас захватим инициативу, если вырвемся из окружения и будем действовать против Кировограда извне, тогда, возможно, мы и добьемся чего-нибудь. Пока у нас еще есть шанс, и сделать так наша задача. Цель танковой дивизии — мобильные боевые действия, а не оборона укрепленного района.
Таково было кредо немецких танковых командиров школы Гудериана. Байерлейн его придерживался и был полон решимости продолжать в том же духе. Ему, к счастью, не было необходимости обращаться за разрешением, поскольку в данный момент он не имел связи ни с корпусом, ни с каким-либо иным вышестоящим командованием. Связи по телетайпу тоже не было никакого ответа не поступало уже несколько часов. Это было возвращение к прежнему положению боевого командира.
Встал интересный вопрос. Ведение последней войны в значительной степени определялось прогрессом средств связи. Серьезные оперативные решения можно было передать или начать приводить в исполнение в течение нескольких минут. Передислокация крупных соединений могла быть скоординирована с молниеносной быстротой. Если в прошлом курьеры должны были загонять своих лошадей только для того, чтобы обнаружить, что все равно опоздали, теперь требовалась лишь зашифрованная радиограмма, непрослушиваемый разговор на дециметровой волне через сотни километров или диалог по телетайпу.
Однако достоинства современных средств коммуникации часто уничтожались своим недостатком — они ограничивали свободу боевых командиров во время сражений. Можно беспрестанно задавать вопросы, муштровать командиров и менять приказы, не зная местных условий. Таким образом, и на немецкой, и на русской стороне в последнюю войну инициативу боевых офицеров и командующих держали в узде. Это обстоятельство имело особенно катастрофические последствия в критических ситуациях. Сталинград — самая яркая иллюстрация, а было много и других убедительных случаев. Так неожиданный обрыв связи мог явиться для боевого командира счастливой паузой, во время которой он мог полагаться только на собственное суждение и собственную совесть солдата.
Генерал получил такую паузу в Кировограде. Командиры других дивизий, которые имели опыт Восточного фронта, не чувствовали себя способными последовать за ним. Однако он не упал духом.
Байерлейн обсудил свой план с генералом Аугустом Шмидтом, командиром 10-й мотопехотной дивизии, и договорился, что его полки возьмут на себя полосу обороны
3-й танковой дивизии.
Сразу после обеда Байерлейн собрал своих офицеров. «Сегодня ночью мы прорываемся. Не для того, чтобы спасти себя, а для того, чтобы обеспечить себе оперативную свободу», — объявил генерал. Офицеры отреагировали с энтузиазмом. Тут же был отдан боевой приказ — абсолютно нетрадиционным образом, непосредственно командирам частей.
Было сформирова1 ю пять ударных групп — А, В, С, D, Е. Группа А должна была выступить в роли огненного тарана, со всеми наличными танками, ротой бронетранспортеров, саперами и самоходной артиллерией. Затем ударная группа В, состоящая из саперов, артиллерии и 3-го мотопехотного полка под командованием полковника Вельмана. В группу С вошли колонны снабжения, поврежденная техника на буксирах и раненые с медицинскими частями. Ударную группу D составлял усиленный 394-й мотопехотный полк подполковника Бойермана. Группа Е, тыловое прикрытие, состояла из танкового разведывательного батальона майора Дайхена. Прикрытие с фланга обеспечивали самоходные орудия и зенитки. Район сосредоточения — Лелековка, пригород Кировограда. Время прорыва: сумерки.
Никогда прежде дивизия не строилась так быстро, офицеры и рядовые действовали с подъемом. В 17 часов 30 минут дивизия была готова. Начальник связи отослал последнюю радиограмму в корпус и армию: «3-я танковая дивизия пробивается из кольца в северо-западном направлении, чтобы блокировать брешь во фронте и действовать в тылу противника с целью деблокады окруженного города». После этого Байерлейн объявил молчание в эфире. Никакой контрприказ уже не мог быть получен.
Стояла темная безлунная ночь. Небо было затянуто облаками. Температура —двадцать пять градусов ниже нуля. Под ногами скрипел снег.
Они двинулись. Танки образовали широкий клин. Без фар. Без открытого огня. Без единого выстрела. Генерал на своем вездеходе в лидирующей группе. Вдруг вспышки. Противотанковые орудия! Первый танк подбит. Он загорелся, пламя осветило приближающиеся колонны. Однако темнота делала очертания неясными, и все казалось больше, мощнее, многочисленнее. Русским 3-я танковая дивизия, наверное, показалась армией-привидением. Они отчаянно стреляли из всех орудий и таким образом выдали свои позиции. Люки танков захлопнулись. Атака!
Танки бешено рванулись. Их прикрывал огонь артиллерии. Саперы и гранатометчики последовали за танками. За считанные минуты передовые машины достигли советских позиций, гренадеры и саперы их зачистили. Сопротивление русских быстро ослабело. Они бросили противотанковые и зенитные орудия, отступали в беспорядке. Впоследствии пленные говорили, что внезапная атака в зловещем свете произвела впечатление гигантского наступления по крайней мере танкового корпуса и вызвала панику среди солдат, которые чувствовали себя в полной безопасности.
К рассвету дивизия прорвалась сквозь русское кольцо, понеся лишь незначительные потери — один танк и его экипаж. Отбили Владимировку и перекрыли крупную брешь. Генерал немедленно развернул дивизию и утром 8 января двинулся на Осиковату, в тыл советского кольца вокруг Кировограда.
Полный масштаб угрозы между Днепром и Бугом ясно виден на оперативной карте 47-го танкового корпуса.
7 января генерал фон Форман был вынужден эвакуировать свой передовой командный пункт на северной окраине Кировограда. Он перенес штаб в Малую Виску, на сорок пять километров западнее. Генерал не мог руководить своим исключительно мощным корпусом из семи дивизий (почти армия) среди неразберихи основной оборонительной линии, а в Малой Виске он получил общий обзор, находился рядом с железнодорожной линией из Первомайска, по которой осуществлялось снабжение, и большим аэродромом 4-го воздушного флота, где стояла авиаэскадра пикировщиков «Штука» подполковника Руделя, готовое вмешаться в борьбу на любом из угрожаемых участков.
Ночью с 8 на 9 января генерал фон Форман и его начальник штаба полковник Рейн-хард при свете свечи склонялись над картами, с первого взгляда на которые становилось понятно направление главного советского удара. Армии 1-го Украинского фронта, группа армий Ватутина, одержав победы у Киева и прорвавшись в районе Бердичева, теперь стремились на юго-восток, к бессарабскому Бугу, в тыл немецкой 8-й армии. Прорыв Конева у Кировограда представлял собой вторую часть наступления Ватутина, вторую половину клещей, и тоже был нацелен на Буг. Этот удар наносился в юго-западном направлении. Обе группировки должны были соединиться в районе Умань—Первомайск почти на румынской границе.
Если эта крупномасштабная операция закончится успешно, то не только 8-я армия будет окружена, но ее уничтожение настолько продвинет силы Малиновского, что и немецкая 6-я армия неизбежно будет обречена. Ничто в этом случае не сможет спасти от уничтожения немецкую 17-ю армию в Крыму. Фактически именно эту цель уже давно преследовал Сталин — ликвидация немецкого южного фланга, великая победа.