Вспомнил, как посетил этот храм с каким-то стариком и как мне удалось скрыть свой уровень и сымитировать инициацию. Затем мы прошли в комнату без окон. Там старик заставил меня выпить два стакана какой-то розовой жидкости и пообещал рассказать что-то важное. Возможно, от этой жидкости меня и тошнило.
Что старик мне рассказал, я вспомнить не мог. Возможно, и не рассказал ничего, потому что я потерял сознание и лишь сейчас очнулся. В любом случае, что бы там ни произошло, надо было открыть глаза и посмотреть, где я нахожусь.
Я осторожно приподнял веки и увидел девушку с огненно-рыжими волосами и испуганным заплаканным лицом. Она смотрела прямо на меня и, заметив, что я открыл глаза, воскликнула:
— Robert! Endlich bist du wieder bei Bewusstsein! *
Такого я не ожидал. Я не понял, что это был за язык, и кто была эта девушка. Оглядел помещение — оно казалось похожим на смотровую или процедурную комнату. Кроме меня и рыжей незнакомки, в помещении никого не было.
Девушка была красивая, но очень уж заплаканная, возможно, у неё что-то стряслось. И ещё я понял, что она ужасно рада меня видеть. Эту мою догадку незнакомка тут же подтвердила — она крепко обняла меня, а затем расцеловала. И не просто расцеловала, а буквально покрыла поцелуями всё моё лицо: губы, лоб, щёки, глаза. При этом она продолжала плакать.
Расцеловав меня, рыжеволосая красавица улыбнулась сквозь слёзы и сказала:
— Du hast mir Angst gemacht, Robert! **
Смысла этих слов я не понял, но был уже почти уверен, что девушка обращалась ко мне на немецком языке. И ещё она называла меня Робертом.
Всё это было очень странно.
Примечания:
* Роберт! Наконец-то ты пришел в сознание! (нем.)
** Как же ты напугал меня, Роберт! (нем.)
Глава 18
Рыжеволосая красавица продолжала мне что-то рассказывать на немецком, а я смотрел на неё и пытался вспомнить, где я мог её раньше видеть. Лицо девушки казалось мне до боли знакомым. И вела она себя так, будто мы с ней были не чужими друг другу людьми, и ещё она упорно называла меня Робертом.
На всякий случай я улыбнулся девушке, и ещё раз оглядел помещение. Знакомым мне оно не показалось. Но я очень хотел знать, как я сюда попал и зачем. И почему я себя так плохо чувствовал, и что это была за девушка. Слишком много набралось вопросов, а задать их было некому — я сомневался, что эта рыжеволосая понимает по-русски.
Попытался напрячь мозги и память, но от этого у меня сразу же заболела голова, сильно заболела — до тошноты. И меня тут же вырвало на пол возле кушетки. Стало ужасно неловко, но девушку это не смутило — она лишь покачала головой, но явно не в знак осуждения, а переживая за моё самочувствие.
Стоило пойти умыться, но где это сделать, я не знал. Можно было спросить у девушки, но вот только на каком языке спрашивать? Немецкого я не знал, а по-русски обращаться к ней почему-то опасался — было странное предчувствие, что лучше этого не делать.
Пока я размышлял о том, что надо умыться, меня снова вырвало, и, к моему сожалению, легче мне после этого не стало. Тошнота, конечно, немного прошла, а вот голова заболела ещё сильнее. Было такое ощущение, будто я чем-то отравился. Я присел на кушетку и сделал несколько глубоких ровных вдохов — тошнота прошла окончательно, и мне заметно полегчало. Правда, голова всё ещё болела.
Пока я приходил в себя, девушка откуда-то принесла полотенце, протянула его мне и сказала:
— Nimm das Handtuch, Robert! *
Даже без знания языка я понял, что она предложила мне полотенце, чтобы я мог обтереть лицо. Я взял его и кивком выразил девушке благодарность. Вытер лицо.
— Тебе надо умыться, — сказала незнакомка.
Я снова кивнул в ответ и… опешил. Это было невероятно — я понял всё, что она мне сказала, и не просто общий смысл фразы, а каждое слово. При этом я осознавал, что девушка продолжала говорить по-немецки.
«Ну вот, пошли слуховые галлюцинации», — с грустью подумал я и потёр виски, в надежде, что это хоть немного ослабит головную боль.
— Ты можешь идти? — снова спросила девушка, а я вдруг понял, что вполне способен ей ответить, причём на немецком.
Выражение «ja, natürlich», означавшее «да, конечно», крутилось у меня на языке. Я не мог понять, откуда оно взялось, но я был готов его произнести. Но рисковать не стал, а лишь снова кивнул.
Рыжеволосая взяла меня под руку и задала очередной вопрос:
— Тебе помочь?
И снова на немецком, и снова я понял каждое слово. И это уже точно не было галлюцинацией — похоже, я знал немецкий язык. Но как и когда я мог его выучить? На этот вопрос ответа не было.
«Спасибо, я сам дойду, просто скажи, куда идти», — эту фразу я прокрутил в голове на русском языке и тут же перевёл её на немецкий.
Получилось довольно легко. Либо я думал, что получилось, но в любом случае фраза на немецком языке у меня сложилась. Надо было попробовать её произнести. Девушка как раз меня к этому подтолкнула очередным вопросом:
— Роберт, тебе помочь дойти до туалета?
— Спасибо, я сам дойду, просто скажи, куда идти, — произнёс я на немецком и с облегчением выдохнул.
— Тебе что, даже ту память, что была, отшибло? — с ужасом воскликнула девушка.
— У меня кружится и сильно болит голова, — осторожно ответил я, боясь случайно перейти на русский. — Я сейчас плохо соображаю.
— Но ты меня-то хоть помнишь? — спросила рыжеволосая.
Вопрос был неожиданным и неприятным. Врать, что помню, не хотелось, это можно было легко проверить. Логичнее было сказать, что память у меня всё же частично отшибло, и таким образом попытаться уйти от серьёзного разговора пока действительно что-нибудь не вспомню.
— Извини, но не помню, — осторожно, всё ещё боясь перейти на русский, произнёс я.
— Надеюсь, ты шутишь? — спросила девушка испугавшись.
— Нет, Агата, мне не до шуток.
Сказав эту фразу, я ещё сильнее испугался за свой рассудок. Девушка казалась мне незнакомой, но имя её я, как выяснилось, знал. Всё это мне очень сильно не нравилось. А вот, девушка, наоборот, сразу же заулыбалась и сказала:
— Дурацкие у тебя шутки, Роберт! Я ведь поверила. Про туалет тоже соврал?
Я хотел сказать, что про туалет — чистая правда, но неожиданно понял, что отлично представляю расположение всех помещений в медпункте: от туалета до кабинета пани Митрош. Правда тут же возник вопрос: а кто такая пани Митрош? На него ответа пока не было. Но было ощущение, что ко мне большими кусками возвращается память, но при этом казалось, будто память эта не моя.
Я сходил в туалет и умылся над раковиной ледяной водой. Это помогло почти полностью прийти в себя и вспомнить ещё много чего. Умываясь, глянул в зеркало и обратил внимание, что белки глаз у меня красные. И ещё на мне была пижама. Это было странно, я хорошо помнил, что пил зелье и ложился на кушетку в майке и куртке.
Надо было возвращаться к рыжеволосой Агате, кем бы они ни была, но хотелось ещё немного потянуть время, в надежде, что я вспомню наконец-то кем она мне приходится и почему называет меня Робертом. А вот то, что в медпункте есть душевая, я уже вспомнил, поэтому вернулся в процедурную и обратился к девушке:
— Агата, мне всё ещё очень плохо — мутит, штормит и, кажется, я вот-вот потеряю сознание. Мне бы холодный душ принять. Можно?
— Да, пожалуйста, — ответила девушка.
Я отправился в душ. Голова уже почти не болела, но зато её буквально разрывало от возвращавшихся воспоминаний. Они, цепляясь одно за другое, кружились в голове и потихонечку располагались каждое на свою полочку в закромах моей памяти.
Пока стоял под прохладной струёй воды, вспомнил, как пил зелье для восстановления памяти, как перед этим уговаривал Агату его приготовить и как мне снились необычные сны. Вспомнил поединок с Шимчиком и бой с партизанами. Теперь я знал ответы на все вопросы, что мучили меня в последние дни.
Но как только я разобрался с этими вопросами, им на смену пришли другие. Сколько времени я нахожусь в Восточном? Почему у меня польские имя и фамилия? Почему я знаю немецкий язык? Когда и где я его выучил? И много-много других вопросов различной степени важности.
Ясно было лишь одно — спецоперация, в которой я принимал участие, затянулась, меня как-то перевезли в секретный подготовительный центр в Польше, и здесь меня и ещё примерно сотню ребят к чему-то готовили. И тут же пришло жуткое понимание, что в этом центре я нахожусь уже не один месяц — февраль на улице был тому подтверждением. Выходит, я проторчал в Восточном уже около полугода.
С другой стороны, немного прояснилась ситуация с немецким языком — за полгода его вполне можно было выучить, особенно если со мной поработали сильные менталисты, расширившие мою восприимчивость к новым знаниям, а после этого я пару месяцев только и занимался тем, что учил язык, а потом попал в языковую среду. Но при этом я хорошо помнил, как по прибытии в Восточный меня приветствовал на немецком майор Нидербергер, и я его понимал. Значит, я выучил язык до прибытия в центр «Ост». Но где я мог это сделать?
От этих нестыковок снова заболела голова, но уже не так сильно, как раньше. Я попытался отогнать лишние мысли и сконцентрироваться на Агате. Кто она такая, откуда я знаю, как её зовут, и почему она приготовила для меня зелье и помогает мне? Ответы на эти вопросы стоило получить до того, как я опять буду с ней разговаривать.
«Ты знаешь, как её зовут, потому что она твоя девушка», — неожиданный ответ на все вопросы, связанные с Агатой, возник в голове сам собой, и я тут же вспомнил, как и когда мы познакомились, как мы проводили время, какие были у нас отношения, что она любила и что её выводило из себя.
Агата была моей девушкой, а я её парнем. Точнее, её парнем был Роберт — я-то ощущал себя уже как Роман. Но вести себя с Агатой и всеми остальными в Восточном однозначно стоило так, будто я всё ещё оставался Робертом. И тут до меня потихоньку начало доходить, что во мне теперь будто живут две личности: Романа Андреева и Роберта Гроховски. Стало страшновато — я понял, что избавиться от Роберта и его приобретённых привычек будет нелегко.