— Да-да, именно в Заир. Я и сам удивился, что им там делать. В Киншасе им не с кем бороться. Власть там и так принадлежит им. Может, они хотят влезть в Анголу с территории Заира?
Михаил посомневался, но виду не подал. Заторопился обратно в Браззавиль. Уже с полдороги их снова накрыл дождь. Дорога расползалась так стремительно, словно она простиралась не по земной тверди, а была соткана из тумана, как морок.
— Как бы не застрять, — пробормотал Полторанин.
Он сидел за рулем, опустив боковое стекло, курил и то и дело стирал с щеки брызги, попадавшие с дороги. Петров дремал на заднем сиденье и не сразу понял, что произошло.
Он открыл глаза. Машина стояла. Вокруг кромешная темнота и тишина. Лишь оглушительно шлепали капли дождя по листьям деревьев на обочине. Свет был только от фар машины, направленный на дорогу. Однако ночь съедала свет уже через несколько метров.
Петров пытался понять, что его разбудило. Но он тут же услышал звуки выстрелов там, где таял свет фар. Александр дернулся к переднему сиденью, пытаясь нащупать автомат Михаила, который там лежал. Но автомата не нашел, так же, как и самого Полторанина. Дверца водителя была распахнута, и это пугало еще больше. В темноте кто-то вскрикнул, и Петров, вытаращив глаза в темноту, пытался понять, кто кричал.
Его подмывало пересесть за руль и умчаться куда глаза глядят. И он бы, наверное, наплевал на то, что Полторанин исчез и, возможно, с кем-то сражается в темноте, однако просто-напросто не нашел ключи в замке зажигания. Он решил, что ключи выпали и валяются на полике под педалями, но, чтобы проверить это, необходимо было выйти из машины и, повернувшись спиной к черным зарослям на обочине, поискать.
Однако выбора не оставалось, и Петров решился выйти. Стоило ему наклониться над водительским сиденьем, как кто-то ударил его сзади. Удар скользнул от шее к лопатке, но этого было достаточно, чтобы Александр потерял сознание. Он обмяк и сполз на землю. До конца не отключился, слышал, как сквозь сон, грубые голоса, говорившие на непонятном языке. Александр чувствовал, что его волокут по влажной земле. У него сразу промокли брюки и рубашка. Затем его тащили по траве и между колючих кустов, оцарапавших его лицо и открытую часть рук.
Затем он совсем отключился и очнулся, как ему показалось, через сутки. Но прошло часа два. Петров открыл глаза, чувствуя сырость всем телом. Он лежал на земляном полу. Александра не стали даже связывать, по-видимому, оценив по достоинству его слабость и неспособность оказывать достойное сопротивление.
С ним заговорили по-французски. Он ничего не понял, тогда говоривший, которого Петров не видел (незнакомец стоял спиной к масляной лампе), перешел на английский:
— Назовите свое имя.
— А вы кто? — Александр попробовал сесть на земляном полу помещения, где находился, но голова закружилась, ему стало жалко себя до слез.
Надо же было приехать в Африку, всего на месячишко, чтобы вместо надежды на будущую карьеру попасть в плен неизвестно к кому. Узнают, что советский специалист и, как во времена Великой Отечественной, сделают из русского бифштекс, вырежут звезды у него на спине и груди… Он так живо представил себе это, проклиная Полторанина, бросившего стажера на произвол судьбы, что глаза заслезились.
— Ты расскажешь, что вы делали в лагере МПЛА, иначе тебе будет очень плохо. Ты видел там Харрисона?
Петров не стал артачиться и рассказал все, что знал. При этом он без конца талдычил, что является обычным переводчиком и ничем больше. После допроса его сунули в какой-то чулан, где он мог сидеть на полу, согнувшись в три погибели. Его охватила паника, но, как он ни вопил, его никто не торопился выпускать.
Через час Александра снова стали допрашивать. Во время допроса он даже не пытался выяснить судьбу Полторанина, его волновало только свое будущее, которое казалось теперь еще более туманным. Он снова повторил историю про Харрисона, не понимая, почему этот американец-наемник так волнует француза.
А тем временем Михаил, затаившись на обочине, прижимал к себе автомат и выжидал момент, когда подойти к машине. Он сжимал ключи от автомобиля в кармане, которые, по счастью, не выронил.
Михаил не видел, как Петрова схватили, но понимал, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Беспокоило, что он не успеет добраться до машины, слишком ослаб. И хоть он, оторвав от рубашки нижний край, затянул рану на ноге, повязка слишком быстро пропиталась кровью.
Группа чернокожих остановила машину на дороге. Дали очередь перед машиной. Михаил резко ударил по тормозам, схватил автомат и выкатился из автомобиля, стреляя одиночными. Он успел укрыться на обочине, рассчитывая, что стажер выскочил с другой стороны и укрылся в зарослях.
Кто-то из нападавших вскрикнул, затем затрещали кусты, и Михаилу пришлось затаиться. Мимо него пробежали. Раздалось несколько выстрелов. Полторанин с трудом сдержался, чтобы не вскрикнуть, когда пуля попала ему в ногу.
Михаил отлежался, стянул рану обрывком ткани и, выждав, вернулся к машине. Он завел ее, развернулся и помчался обратно в лагерь МПЛА, чтобы поднять партизан на поиски пропавшего стажера. В лагере ему оказали первую помощь. Рана была сквозная.
Отправили на поиски бойцов. Далеко увезти похитители его не могли, если Александра вообще похитили. Михаил больше всего боялся, что Петрова прикончили там же, на дороге, и бросили в кустах. Однако ни в машине, ни около нее, там, где она стояла на дороге, никаких следов крови ангольцы не нашли.
В середине ночи мапловцы вспомнили о нескольких брошенных хижинах километрах в четырех в стороне от дороги. Туда и нагрянули. Пару унитовцев уложили наповал во время штурма. Ранило и одного из партизан. Но самое главное, спасли Петрова, трясущегося от страха, потерявшего очки и дар речи. Он не мог связать двух слов. Бормотал что-то. Однако при виде раненого, окровавленного Полторанина пришел все же в себя и даже смог сесть за руль. Они добрались до Браззавиля к утру.
О своих разговорах с унитовцами, а уж тем более о своих откровениях он Михаилу не рассказал. Ни словом не обмолвился о французе, который вел допрос и исчез незадолго до появления пришедших на подмогу мапловцев.
— Неужели это случайность? — бормотал Михаил, побелев от боли. — Кто-то нас сдал. Явно не была случайностью такая засада.
Он подозревал партизан из лагеря и собирался в ближайшее время снова встретиться с их командиром, чтобы вместе вычислить предателя. Но ему и в голову не приходило, что этот самый предатель сидит сейчас с ним рядом и ведет машину.
У Петрова было время подумать, пока он сидел в хижине, в чулане. И там он вдруг вспомнил вчерашний прием, казавшийся далеким и нереальным, словно происходил в прошлой жизни. И круглолицый, сладкоречивый Тьерри всплыл в памяти. Именно ему Петров сказал о сегодняшней поездке в Кабинду. Он бы, может, и не подумал на Тьерри, если бы не допрашивающий его француз.
На следующий день, когда он навещал Полторанина в местном госпитале, узнал от Михаила то, что повергло его в окончательное уныние. И Петров решил сразу же по возвращении из госпиталя отправиться к послу с просьбой отправить его в Москву. Вчерашнее похищение и хоть и недолгое пребывание в плену позволяло ему, как считал Александр, выдвигать такие требования. Ему нанесли если не физическую, то психическую травму.
Полторанин лежал в отдельной палате с зелеными полупрозрачными жалюзи на окнах раздетый по пояс, с капельницей, игла которой была воткнута в сгиб локтя, и очень злой от бездействия.
— Что ты думаешь?! — воздел он руку, свободную от капельницы, к вошедшему Петрову. — Когда мы с тобой уехали, унитовцы ворвались в лагерь МПЛА и освободили Харрисона. У мапловцев наверняка кто-то крысятничает. Упустили такого наемника! Они собирались отправить его в Луанду и устроить показательный суд.
Михаил промолчал о том, что предложил командиру группы устроить шумиху вокруг того факта, что овимбунду привел под уздцы американца — юаровского наемника. Предлагал возить бывшего унитовца по деревням, где население еще колеблется, к кому примкнуть, по партизанским группам, чтобы он рассказывал, и чем красноречивее и кровожаднее, тем лучше. Но Харрисона похитили, а дезертира убили и, скорее всего, не в случайной перестрелке. Его хотели убить.
У Петрова возникло мимолетное желание рассказать о допросах в той хижине, о том, что именно он, трясясь от страха, рассказал человеку с французским акцентом. Однако мрачный Полторанин отпугнул своей резкостью.
«Нет, надо уезжать отсюда, и как можно быстрее, — подумал Петров, спускаясь по мокрым от бесконечного дождя ступеням госпиталя. Он открыл зонт, дошел до стоянки, отпер дверцу, бросил зонт на полик, а сам стал отлеплять листья манго с лобового стекла. Когда он отлепил очередной лист, вдруг увидел, что кто-то сидит на переднем сиденье. Петров так растерялся, что замер, не зная, что предпринять. Кричать, привлекать внимание прохожих, вызывать полицию или сотрудников посольства, просто вытолкать непрошеного гостя?
Он не знал этого человека. А тот сидел и улыбался. Причем улыбался так, что не было сомнения в его превосходстве не столько физическом, сколько моральном. Но что давало ему это превосходство?
Мужчина поманил Александра, и тот безропотно сел на водительское место.
— Месье Петров, — заговорил неожиданный пассажир на английском, — давайте прокатимся, поговорим.
— Вы кто? И почему я должен с вами куда-то ехать?
— Вы не должны. Послушайте и решите. — Он все с такой же улыбкой достал из кармана небольшой диктофон и включил.
Допрос в хижине записали так же, как и беседу с Тьерри в посольстве.
— Меня зовут Кловис, — счел нужным представиться француз.
Александр прислушался, пытаясь определить на слух, не тот ли Кловис француз, который допрашивал его в хижине. Но Кловис разговаривал с усмешкой в голосе, а вчерашний француз говорил хрипло и грубо.
Ощущение, что его снова закрыли в тесном чулане, охватило Петрова так стремительно и сильно, что он принялся хватать ртом воздух и стал лихорадочно опускать стекло на дверце машины.