— Вы же понимаете, Илья Николаевич, я бы не поехал сюда просто для того, чтобы услышать от вас, что Александр Петров, осужденный и отсидевший, эмигрировавший в Штаты, плохой парнишка. — Ермилов сказал это и взглянул мельком на Руденко. У того дернулся уголок рта от сдерживаемой улыбки. Алексей откинулся на спинку дивана, рассматривал цветы и выглядел совершенно отрешенным, словно вот-вот уснет. — В ваши обязанности входило не просто прислушиваться к домашним скандалам, происходящим за стеной, но и приглядывать за вверенным вам контингентом.
После этого Руденко сразу встрепенулся и глянул на спину Лавренева с опаской.
Илья Николаевич обернулся и посмотрел на Олега как на маленькую собачку, внезапно и больно тяпнувшую его за лодыжку.
— Знаешь что, полковник… — с расстановкой произнес Лавренев.
Но Ермилов так и не узнал, потому что неожиданно вмешался Руденко:
— Слушай, дед, ну давай попроще лицо сделай! Я из Афин притарахтел не на твои театральные представления смотреть. Цветовод-любитель! Давай ближе к Петрову. Ты еще этого полковника не знаешь, — он кивнул на Олега. — Он вместе с информацией и кадык ненароком вырвет.
— А ты его сдерживай, — серьезно попросил Лавренев.
Довольные тем, что разыграли Ермилова, они засмеялись.
— Очень смешно, — все же улыбнулся и Олег с некоторой долей облегчения. Эти двое прикинулись, что едва знакомы, а оказались старыми друзьями, если судить по беспечному обращению Руденко к Лавреневу. — Зачем было отнимать у меня время на эти шуточки. Взрослые серьезные люди.
— Уж и пошутить нельзя, — надулся Лавренев и добавил саркастически: — Особенно перед смертью, ведь мне тут кое-кто собрался вырывать кадык, а перед этим поучить работе оперативника.
— Ну извините, — согласился Олег. — Я просто рассчитывал на помощь, тем более вы так анонсируете ваше оперативное мастерство, что я начал было надеяться. Но видимо, это лишь слова.
Руденко крякнул и пошел рассматривать растения в горшках. Лавренев сверлил взглядом Олега с минуту и покачал головой.
— Наш человек, — заключил он. — Петров тебе нужен? Будет тебе Петров.
— Не знал, дед, что у тебя есть свои люди и в Си-Так, — иезуитским тоном заметил от пальмы Алексей.
— А ты болгарский не можешь выучить, — уел его Лавренев беззлобно.
Видно, у них был давний спор. Руденко досадливо отмахнулся и возразил:
— Я вполне сносно говорю.
— Вот именно что сносно.
— Товарищи разведчики, а как насчет Петрова? — робко напомнил Ермилов.
Но Руденко не унимался:
— Может, отметим встречу?
— Ты насчет водочки? — подобрел Лавренев и погрустнел: — Ниночка дома учует.
Он уселся рядом с Олегом, хлопнул его по колену так, словно старинным чугунным утюгом припечатал, который разогревали с помощью угля.
— Не грусти, полковник. Мне самому невесело. Ушли времена. Раньше были времена, а теперь моменты, даже кошка у кота просит алименты. Да-а, — и вдруг Лавренев по-настоящему посерьезнел и заговорил так, что у Ермилова уже не возникало желания противоречить: — Мы стали наблюдать за Петровым, как это делали за всеми новоприбывшими. Весьма поверхностно. Это, знаешь ли, как крупноячеистое сито. Поначалу. Надо понять, чем человек дышит, как общается, какие анекдоты рассказывает, как обстоит дело с пристрастием к алкоголю. Из этого складывается наше решение, брать ли в руки сито для мелких фракций. И мы все-таки взяли тогда Петрова под более плотное наблюдение.
— Для этого должны были быть очень веские причины, — Ермилов отпил кофе, поглядывая на умное лицо Лавренева, в котором не осталось и следа первобытности.
— И санкции из Москвы, — подсказал Руденко, присев на край подоконника.
— Разумеется, все было. Сперва Петров вел себя тихо, и мы даже начали терять к нему интерес. Образцово-показательный коммунист, жена в положении, заботливый семьянин, ходил на спортивную площадку.
— «Общеукрепляющая, утром отрезвляющая, если жив пока еще, гимнастика», — Ермилов не удержался от того, чтобы не процитировать любимого Высоцкого.
— Вот-вот, — скупо улыбнулся Лавренев. — «Отрезвляющая». Сначала стали замечать запашок от него при разговоре и в рабочее время, хотя жвачки всякие, клубничные и мятные, маскировали это отчасти. Очки у него были дымчатые, которые скрывали отсутствующий мутноватый взгляд. Однако парень-то он был толковый. Его анализ информации по линии Минобороны, который передавали через спецсвязь, отличался неординарностью. Но попивал старлей. Казалось бы, чего за грусть-печаль его одолела?
— Или просто банальный алкаш? — холодно заметил Руденко.
Лавренев поджал губы, но тут же отреагировал:
— Ты бы проявлял такую прыть при изучении болгарского. Любитель он был выпивки, но не алкаш. У нашего резидента имелся нюх на рабов зеленого змия. А этот пил с какой-то надсады, что ли. И вроде жена молодая, ребенка ждут, работает за границей, перспективы в его собственных руках. Никуда он особо не ездил. Около жены сидел. Потом соседи стали доносить, что ругается он с супругой. Мы подумали, что это и есть банальная причина его тяги к бутылке. Но жена уехала, и он стал погуливать. Тут уж и вообще возникла опасность, что в его загулах к нему сделает подход кто-то из разведслужб противника.
— Таки нет! — с одесским акцентом подсказал неутомимый Руденко, награжденный испепеляющим взглядом «деда».
— Таки да! Оживление в стане цэрэушников мы заметили. А они, в свою очередь, заметили ведущего себя фривольно сотрудника посольства. Но подходов не делали. Он спутался с Богной Трайковой. Она из семьи высокопоставленного болгарского чиновника. Они познакомились на приеме в посольстве. Тут уже военный атташат встрепенулся, ну и с нашей подачи, само собой, отправили этого ходока домой к жене. Насколько я помню, Петров дома затеял развод. Получил там от всех нахлобучку за аморальное поведение, подпортил себе карьеру окончательно.
Олег потер лоб, пытаясь сообразить, почему он испытывает неудовлетворенность от услышанного. Что он, собственно, хотел услышать? Если бы уже тогда, еще в советской Болгарии, наши сотрудники КГБ имели на руках факты вербовки Петрова или инициативы с его стороны по отношению к спецслужбам противника, об этом было бы указано в уголовном деле или в деле разработки предателя.
А смущало, наверное, то, что после Конго должны были быть у французов попытки выйти на Петрова. Должны. Ну или сам Петров мог попытаться восстановить контакт. Ведь выпивал, девиц обхаживал — значит, деньги пригодились бы. Или так робел? Но в Москве-то не побоялся стать инициативником — там ведь КГБ имело и вовсе неограниченные возможности, риск увеличивался многократно.
— Илья Николаевич, а вот французов вы поблизости от него не заметили? Может, на посольских мероприятиях? — все же уточнил Олег, понимая, что Лавренев сам бы сказал об этом, если бы такой факт имел место.
— А что, есть такая информация? — спросил Руденко, переглянувшись с Лавреневым.
— Предположения, — ушел от ответа Ермилов, понимая, что съездил впустую.
— Дед, а девица эта?.. — Руденко пощелкал пальцами, вспоминая. — Трайкова. Она жива?
— Чего ей сделается? — Лавренев хмыкнул. — Решил пойти по стопам Петрова? Но она уже не первой свежести. Ей около пятидесяти.
— Не похабничай, дед, — урезонил его Алексей. — Раздобудь нам ее адресок, если Богна в Софии….
— Она не захочет встречаться с представителями спецслужб, — покачал головой Лавренев.
— Так-так, — нахмурился Руденко, сдерживая улыбку. — Так ты ее уже прощупывал?
— Тьфу на тебя! Ты еще ляпни такое при Нине Михайловне. Вот приедешь к нам с Диной и Мишкой, я супруге твоей скажу, какой ты пустобрех, — Лавренев опустил голову, улыбаясь. — Раздобыл я телефон Богны. Попробовал с ней созвониться. Едва она поняла, что я русский, тут же бросила трубку.
— Почему такая реакция? — удивился Олег. — Здесь к русским плохо относятся?
— Нет. Не в этом дело. Та история, насколько нам известно, тоже не прошла для нее бесследно. Ее положение, родственные связи послужили ей охранной грамотой. За их с Петровым связью пристально наблюдали не только мы, но и местные кагэбэшники, и цэрэушники.
— А как же тесная связь нашего Комитета с их органами госбезопасности? — Ермилов не знал местных тонкостей, да они его особо и не интересовали.
Его больше занимало, с чем он прибудет в Москву, и перспективы не казались радужными. У него порой случалось такое на следствии, когда начинал буксовать. Нет свидетелей, нет улик. Есть только подозреваемый и уверенность в его виновности, которую к делу не пришьешь. А в данной ситуации подозреваемый уже сидит, но не за то и не там, и экстрадировать его не станут, даже если Россия потребует. Да и не потребует — он отбыл срок за предательство у нас. И по большому счету, уже неважно, скольким он продался. Теперь уже не так важно. Американцы пусть суетятся, ведь они были потребителями проданной Петровым информации. И не только они, как выясняется.
— Они опасались нас, мы их. Поэтому связи с нашими дипломатами, специалистами не порицались, но и не приветствовались.
— Эту Богну могли заподозрить в работе на советский КГБ, — пояснил Руденко. — А теперь все еще строже в их НСБ[20]. Верстают себя на западный манер. В прошлом году имена агентов и информаторов их советского болгарского Комитета выложили в интернет вместе с адресами и нынешними местами работы. Ату их! Это почти то же, что происходило у нас в начале девяностых, когда сдавали всех и вся с подачи американцев, когда их советники в Москве гужевались.
— А местная НСБ порой просто крышует болгарских коммерсантов. В позапрошлом году выслали четырех российских предпринимателей, чтобы расчистить поле для своих. Речь о металлургии. Короче, беспредел. А родственники коммунистических бонз… — Лавренев помял шею. — Некоторые и сейчас процветают, а некоторых затерли, за ними присматривают. Жизни у них спокойной нет. Пути на посты в правительство, на хлебные места их детям и внукам негласно закрыты.