— Это она, — вдруг негромко сказал Алексей, глядя за спину Олега. — Не оборачивайся и не суетись. Если дед не позвонит сейчас же, а она подойдет, скажем, что обозналась. И сваливаем отсюда.
Ермилов, непринужденно улыбаясь, неторопливо встал в пол-оборота к приближавшейся от автобусной остановки женщине. Мельком бросил взгляд в ее сторону. В бежевой удлиненной куртке с красным толстой вязки шарфом поверх воротника и в такой же вязаной шапочке она выглядела довольно молодо. Она не торопилась подходить, оглядывалась.
— Ты уверен, что это она? Кажется, эта моложе.
Руденко покачал головой, и тут же зазвонил мобильный в его кармане.
— Да… Понял… Вижу, — говорил он односложно. — Она тоже.
Богна заметила их и неторопливо стала приближаться. Руденко спрятал телефон в карман и движением головы показал ей, что надо идти к кассе. Она поняла. Ее худощавое лицо с яркими губами, накрашенными красной губной помадой, выглядело изнуренным, с тенями под глазами.
Руденко за шесть билетов выложил сто двадцать левов, попросив в кассе дать все билеты в одну кабину. Проходя мимо Богны, он незаметно передал ей один из билетов. Ее советское прошлое и тесное общение с сотрудником военного атташата научили ее многому. Однако эта выучка могла у нее появиться и по другим причинам. И эти вероятные причины не нравились ни Руденко, ни Ермилову.
Красные кабинки заезжали под навес, и пассажиры, предъявив билеты, рассаживались на довольно жесткие черные диванчики друг напротив друга.
Убедившись, что Богна села во вторую кабинку, Руденко последовал за ней, предъявив один билет, остальные лежали у него в кармане. Через минуту в кабинку зашел и Ермилов. Подходили новые пассажиры, но, к удивлению сотрудника лифта, они предъявляли билеты уже в другую кабинку.
Дверцу кабины закрыли. Но все трое продолжали молчать, не сговариваясь. Ермилов сосредоточенно уставился на надпись на стенке, сделанную маркером кем-то из местных. Он так и не смог ее прочесть, но глядел внимательно, избегая взгляда Богны, сидящей напротив мужчин.
Кабинка дернулась, и началось движение в туман.
— Богна, вы хотели поговорить, — начал Руденко, как они и уславливались с Олегом.
Она достала сигареты и даже зажала одну губами, но тут же вынула ее, испачкав фильтр губной помадой.
— Я не знаю, кто вы, мне надо понимать…
— Мне кажется, вы лукавите, — мягко сказал Алексей. — Вы же догадываетесь, кто мы.
Повисла пауза, раздавалось поскрипывание от продвижения кабинки по тросам. Туман прильнул к окнам, залепил их молочным киселем, чуть разбавленным какой-то светло-серой субстанцией.
— И вас, и нас интересует один и тот же человек, — заговорил вновь Руденко. — Вас интересует его нынешнее положение, а нас только его прошлое.
Богна чуть вздрогнула.
— Вас уже спрашивали об этом? — с пониманием спросил он. — Вы чего-то боитесь?
— Я давно уже ничего не боюсь.
Ее темно-коричневые глаза выглядели не то грустными, не то усталыми. И только они выдавали ее истинный возраст. Что-то во внешности Богны было магнетическим. Ее слишком бледная для здешних мест кожа, эти гипнотизирующие глаза, приятный, слегка низковатый тембр голоса, ее болгарский язык, чуть смешной для русского уха и в то же время завораживающий. Ермилов, разглядывая женщину исподтишка, не испытал удивления, почему Петров попался к ней на удочку.
— Это он вас послал ко мне? — с надеждой спросила она.
Ермилов переглянулся с Руденко. Им в голову не приходило, что она может просто-напросто не знать, что Александр Петров был осужден в СССР за предательство. Знала ли она, что он уехал в Штаты?
— Не совсем. Александр сейчас в Америке.
— Те люди… которые ко мне приезжали неделю назад, я так и подумала, что они американцы. Они сказали, что мне стоит рассказать в подробностях, с кем встречался Александр в моем присутствии. Это связано с русскими, дескать, от них, то есть от вас, исходит угроза для Саши.
— Вы поверили им? — усмехнулся Руденко. — А если я вам скажу, что Александр сейчас сидит в американской тюрьме? И вот это реальная угроза для него.
— За что он сидит? — она смяла сигарету и бросила ее на пол кабинки.
— Вот это правильный вопрос. И мы бы хотели знать. И помочь, — слукавил Руденко. — И нас волнует тот же вопрос, что и американцев. Я чувствую по вашей ироничной интонации, что с ними вы не стали откровенничать.
— Именно поэтому за мной ходят, приглядывают, подглядывают и подслушивают. Их взбесило, что я отказалась с ними разговаривать и даже на порог не пустила.
— Как вы сейчас ушли от их людей? — спросил Олег по-русски. Он не все понимал из их разговора, но общий смысл схватывал вполне.
Она повернулась к нему с интересом.
— Это уж мое дело, — она перешла на русский с сильным акцентом. — Давно я не говорила по-русски. Так вас волнует тот же вопрос? Зачем? Чем это может помочь Александру? Я не знала, что он в Америке.
В ее голосе прозвучала обида. Ведь мог он с ней связаться, мог. Из СССР сложно, а уж теперь, из Штатов…
— Так вы поможете? У нас не так много времени, еще минут пятнадцать-двадцать. Обратно с Алеко мы поедем порознь. Это для вашей же безопасности.
— Да-да, я понимаю. Вы знаете, меня несколько напрягло, что вы именно здесь назначили нашу встречу. — Она достала из кармана красные кожаные перчатки и натянула на руки. В железной кабинке, окутанной сырым туманом, становилось прохладно. — Мы с Сашей тоже часто поднимались в горы. Тут множество троп. И на горе мы отрывались от соглядатаев. Особенно летом легко затеряться в лесу. Нам нравилось ходить и по каменным речкам. Тут есть такие — русло состоит из обкатанных, почти круглых камней, — ее очевидно тревожили эти ностальгические воспоминания. Она сжимала одну руку другой, поскрипывая кожаными перчатками.
— Ну а встречи… При вас он с кем-то общался? — настаивал Руденко по инерции по-болгарски.
— Мы старались уединиться и ни с кем не общаться. Сидели в кафешках в горах. Тут было градусов на пятнадцать, а то и двадцать прохладнее чем в душной Софии. Здесь можно было дышать.
Ермилов подумал, что она чересчур увлекается лирическими отступлениями. Знает ли она что-то, помнит ли?
Богна замялась.
— Англичанин… Меня тогда смутила эта история. Но это было позже… Мы познакомились с Сашей в вашем посольстве, где было много дипломатов из разных стран. Я не помню, были ли там англичане… Я пришла по приглашению вашего советника по культуре. Довольно популярны были такие мероприятия в советском посольстве. Ваши любили вкусно угостить, приезжали артисты из Союза, и мы довольно охотно ходили. Я тогда была уже замужем.
«Так он еще и с замужней путался, — подумал Ермилов о Петрове. — Кажется, Богна им всерьез увлеклась. И она, наверное, единственная, кто по-настоящему привязался к нему. Был ли у него в жизни такой же верный человек, как она? Вряд ли. С остальными у него отношения сводились к шкурному принципу: ты — мне, я — тебе». Олег успел для себя понять сущность неглупого, ловкого и довольно обаятельного Петрова.
— Так что англичанин? Александр с ним общался при вас? — Руденко ни на минуту не забывал, с кем разговаривает, и не называл старлея по фамилии, понимая, что это будет неприятно Богне и может вызвать подозрения.
— Нет. Они разговаривали в стороне от меня.
— А как он объяснил? Вы где в это время находились? — не мог понять Олег.
— Всех деталей я уже не помню, — она отвернулась к окну и провела перчаткой по запотевшему стеклу. — Больше двадцати лет прошло…
Александр приезжал к ней почти каждые выходные. Шутил, что на личную жизнь у него только воскресенье, остальные дни недели он влачит жалкое существование без нее. Он избегал ее друзей и вообще шумных компаний. Она понимала почему. Ей он говорил, что очень засекреченный и очень важный человек. Богна догадывалась, что он пускает ей пыль в глаза, но ее все устраивало. Она рассталась с мужем, не скрывая своей увлеченности русским. И только одного боялась — того дня и часа, когда подойдет конец его командировки в Софии. Для себя она уже начала подумывать о том, чтобы уехать вместе с ним в Советский Союз.
Дед, на чьей даче у подножия горы Витоша она проводила то лето и осень, уже не раз заводил с ней душеспасительные беседы. Мрачный, высокий с густой седой шевелюрой, он сверлил ее взглядом черных глаз и остерегал не совершать необдуманных поступков. Он как чувствовал, что она готовится уехать. И предупреждал, что, если она сделает это, неприятности начнутся у всей семьи. Он разведал о Саше довольно много. Знал и его звание, и должность (задействовал своего зятя из Комитета Болгарии). По наущению деда за Богной и Александром следили, и все фотографии их гулянок с докладами наружного наблюдения попадали к нему на стол.
И все-таки, оказывая давление на внучку, дед оставлял ее на даче одну. Жизнь прожил, понимал, что, пока она не перебесится, не убедится сама, что Петров — пустышка, хоть и смазливенькая, ситуация не изменится. Но когда осознал, что любовный дурман не выветривается, дед сам организовал сквозняк, которым и вымело Петрова обратно в Союз.
Александр приезжал на дачу в пятницу вечером. Она слышала, как, скрипнув калиткой, он проходил по гравиевой дорожке, и выскакивала его встречать.
Первое время они и в самом деле были в дурмане. Никого не видели и не замечали вокруг, даже когда выходили в город или забирались в горы. Словно их окутал туман, сползший с горы Витоша. Ни о ком она не могла больше думать и говорить. Но проходили дни, недели, и Александр становился все более отстраненным. Она списывала это на его напряженную работу.
И жена его бомбардировала письмами, в которых перемежались угрозы и мольбы опомниться. Ей, конечно, уже донесли жёны сотрудников посольства. В таком деле доброхоты всегда находились.
Богна старалась его развлечь. Водила по местным ресторанам, в кино и все время ненавязчиво предлагала остаться в Болгарии. Ее дед сможет организовать все так, что у Александра не будет проблем. Это же не эмиграция на Запад. Это ведь дружественная советская Болгария. Но он уходил от разговора.