— Да пропади он пропадом! — севшим голосом пожелал англичанину Олег. — Я скоро смогу написать о нем книгу-биографию, начиная с его юных лет и вербовки Петрова. Кто, думаешь, выступил инициатором? Ты — профессионал, как оцениваешь их встречу в горном ресторанчике? Говорит она о чем-то конкретном?
— Пей аспирин и спи. Потом обсудим.
— И все-таки, — Олег высвободил руку из-под одеяла и протянул ее за стаканом с растворенной в нем таблеткой аспирина, ежась от противного озноба.
— Это была не первая их встреча. Обычно во время первого контакта не дают деньги и не получают материалы от завербованного агента. Подготовительная работа проводилась. Почему встреча была такая сумбурная? Почему не побоялись присутствия Богны и тех, кто за ней ходил? А они не могли этого не замечать.
— Слушай, ну Петров не разведчик…
— Ага! — Руденко сбегал на кухню, притащил тарелку с мясом. Сказал извиняющимся тоном: — Я же не больной.
— Лопай, — разрешил Олег.
Он и смотреть на еду сейчас не мог. Голова кружилась и плохо соображала, однако он пытался удержать себя на плаву сознания. Но туман, который уже рассеялся на горе Витоша, словно преследовал его и заполз в голову.
— Он не разведчик, — вернулся к разговору Руденко. — Но парень ушлый. За ним и наши приглядывали, Лавренев ведь говорил. Что же выходит, дед все прохлопал? Да и цэрэушники тоже?
— А болгарские контрразведчики?
— История умалчивает. У деда есть старые знакомые, но те наверняка будут избегать общения. Боятся. Их и так преследовали, как и ребят из Штази. Меня сейчас больше волнует, как ты будешь домой добираться в таком состоянии.
— Собьем температуру, — был настроен оптимистично Олег. — Рассказ Богны хорошо записался? Может, еще раз прослушаем?
— Спи! — велел Руденко. — Я съезжу в посольство. Дам прослушать запись деду.
Он уехал. А Ермилов, пытаясь уснуть, ворочался, сопел, одолеваемый видениями в полусне. По канатной дороге в каждой кабинке ехало по шесть мужчин в плащах и шляпах, надвинутых на глаза. Олег пытался рассмотреть их лица, но туман застилал глаза, едва ему казалось, что вот сейчас, еще мгновение, и он увидит их. Наплывал туман, серый, липкий, как сгустки паутины. А значит, есть где-то паук, который ее плетет…
Понимая, что это бред, Олег пытался мыслить здраво, но и здравые мысли приводили его своей логикой, подогретой температурой, только к странному выводу, что таких больших пауков не существует в природе, а уж продуцировать столько паутины живое существо и вовсе не смогло бы. Он запутался в своей же «логике» и провалился еще глубже. Ему чудилось что кто-то огромный и белый с распростертыми руками повалился на него и давил всем своим чудовищным весом. Как статуя Иисуса из Бразилии. Слепили вспышки, словно его кто-то фотографировал.
Возникали обрывки мыслей, становившихся навязчивыми и густыми. Сумасшедший Петров, мечущийся по комнате с мягкими стенами, коварный фотограф, нанятый цэрэушником, Линли, не стареющий, как неумолимый механизм, машина Ее Величества. Его перстень, как маяк, светил из темноты, в которой брел Олег. И свет становился все ярче и, в конце концов, превратился в ослепительный.
Ермилов поморщился и открыл глаза. Вокруг него хлопотала пухлощекая Нина Михайловна. Она, как многорукий Шива, только в женском обличье, трогала его лоб, уксусом терла ему виски, на грудь укладывала горчичники, мерила температуру, поила каким-то отваром…
— Я тебе реанимацию привез, — подал из комнаты громобойный голос Лавренев. — А то Лешка панику поднял. Помирает, говорит, полковник. Нет уж, извините, не в мое дежурство! А Нина если не залечит насмерть, то на ноги поднимет. У тебя же билет на завтрашний день. Так что полетишь, а там уже хворай у жены на руках.
«У Люськи похвораешь», — с тоской подумал Олег.
Пользуясь его беспомощностью, она начинает читать нотации: как ему продвинуться по службе, как, в конце концов, покрасить их финский домик на даче, как его достроить, чтобы не было так тесно, как воспитывать Петьку с Васькой… Лучше бы о вкусной и полезной пище… Хотя кое-какие здравые зерна в болтовне Люськи пускали ростки в слабом и податливом сознании Ермилова.
Уже через час после манипуляций Нины Михайловны больной смог сидеть и даже изъявил желание отведать чего-нибудь посущественнее отваров и таблеток. Однако ему прописали диету и сунули в руки чашку с горячим чаем и плошку с малиновым вареньем.
Когда Лавренев и Нина Михайловна, оставив рекомендации, удалились, Руденко, заметив, что взгляд Олега стал ясным и осознанным, поделился тем, что узнал от Ильи Николаевича.
— Когда Илья прослушал запись, он вспомнил, что перед отсылкой Петрова в Союз старлей довольно долго встречался с Богной. И никто не препятствовал. Наши остерегались ее высокопоставленного деда, а дед Богны, по-видимому, не хотел травмировать чувства внучки. И все ждали, когда попритухнут чувства. И вдруг как гром среди ясного неба явление деда Богны в посольство. Он пошел прямиком к послу, а тот вызвал атташе. Как рассказывает Илья, атташе вернулся малиновый. Пришлось даже звать медсестру, чтобы сделала укол от подскочившего давления.
Руденко прошелся вдоль окон на лоджии и задернул шторы.
— Так вот и я, и Лавренев, мы полагаем, что дед Богны испугался связи Петрова с англичанами. И поэтому ситуация именно так разрешилась.
— Ты считаешь, у этого родственника Богны были на руках задокументированные факты контактов Петрова с английской разведкой?
— Иначе сложно объяснить, чего так долго ждал дед Богны. Жаль, что он уже умер, а то мы бы заполучили свидетеля. Однако Илья не теряет надежды раздобыть информацию от старых местных гэбэшников. Остались у него связи. Если чего-нибудь надыбает, тебе передадут.
Утром Софию накрыл туман, сырой непроглядный. Открыв шторы на балконе, Ермилов ничего не увидел. Он потер стекло, решив, что оно запотело. Однако белесый морок не исчез. Олег даже подумал, что это продолжается вчерашний бред, но он чувствовал себя почти здоровым после взбадривающих процедур Нины Михайловны. От ее горчичников остались ожоги на груди и спине, даже рубашку было больно надевать.
До отлета из Софии Олег успел купить домашним гостинцы: несколько коробок лукума, розовое масло и кожаную темно-фиолетовую куртку для Люськи.
Запись разговора с Богной он осмотрительно отправил дипломатической почтой, чтобы не тащить с собой через границу.
Глава пятая
Петрова наконец оставили в покое. Может, наблюдавший его врач счел опасным для его психического здоровья допросы. Нет, его жалеть никто не стал бы, и Александр это осознавал, пожалуй, лучше чем кто-либо.
Он давно понял для себя, что все спецслужбы — это твердокаменный механизм с несколькими подвижными узлами, но спрятанными глубоко внутри этого механизма. А снаружи бронебойный панцирь. Ничем его не прошибешь.
Сперва Петров считал, что так устроен только КГБ, но убедился, что и в других странах спецслужбы работают по такому же принципу. Войти внутрь можно, а дальше ты должен либо находиться на своем посту, в своей нише и четко выполнять команды, либо ты провалишься внутрь механизма и тебя уничтожит твоя же собственная система. Если бы не было этой жесткости, она бы перестала функционировать. Превратилась бы в сито, из которого вытекает все, что в него попадает.
Петров не был внутри системы, но соприкоснулся с ней и стал выдавать людей этой системы.
Так впервые он продал тех сотрудников, которые работали в Болгарии. Знал в лицо представителей и военного атташата и людей из резидентуры. Их фамилии, во всяком случае, те, под которыми они находились в командировке в Софии. В бытность в Конго ему еще некем было торговать, а тут он уже слегка оброс связями и опытом. Да и не с французами имел дело. Вышла на него спецслужба посерьезнее.
Джек. Этот, с холодным взглядом, представился именно так. Довольно молодой, но цепкий. И Александр сразу ощутил на себе эту цепкость. Словно Джек все время держал его за горло.
…В Софии вначале все складывалось как-то не слишком удачно. Скандалы с женой, которая подозревала его во всех смертных грехах, и небезосновательно. Душная атмосфера советской колонии, когда все друг за другом приглядывали, невозможно было ни с кем выпить, расслабиться, чтобы на следующий день об этом ни стало известно всем.
Вначале Петров старался быть крайне осторожным. Он почти не выходил в город. Дом — посольство, посольство — дом, магазин. Подспудно Александр ждал, что французы выйдут на него сами. Ведь они завербовали его в Конго и что же, затратив время и средства на вербовку, забыли, не отслеживали его перемещения?
Закралось подозрение, что они утратили к нему интерес, когда его не взяли в ГРУ. Но откуда бы к ним могли поступить эти сведения? Петров не исключал, что у них есть свои люди в Москве и они следили там за ним.
Это равнодушие со стороны французов больно ударило по его самолюбию, раздразнило аппетит. Он, может, отказался бы, если бы они снова сделали к нему подход уже здесь, в Софии… Так он утешал себя. Хотя в глубине души был уверен, что продал бы им сразу же все, что знал на тот момент. Он испытал своего рода удовлетворение тогда в Конго, когда его прижали и он вынужденно сдался.
Из принципа Петров решил предложить свои услуги кому-нибудь другому. Дождался счастливого момента, когда жена уехала в Москву, закатив напоследок очередной скандал с битьем казенной посуды. Осколок рассек ему руку, и Александр ходил на перевязки.
Уже подкатила весенняя жара, и рана на руке, довольно глубокая, мокла, никак не заживала, и у Петрова имелся отличный повод посещать местный госпиталь. Туда же наведывался англичанин из посольства, который залечивал в хирургии обожженную руку. Александр узнал об этом случайно. Сидел в коридоре, ожидая своей очереди, когда Бертон, так звали этого человека, вышел из кабинета, баюкая перебинтованную руку, бледный от боли после перевязки.