— Направляются к тебе малой самолетной скоростью вкупе с аудиозаписью. Завтра получишь. Коллега попался злой на нынешнюю власть, да и на цэрэушников, которые вьются тут. Пошутил еще, что если его показания русские обнародуют, то он, пожалуй, в Россию эмигрирует. Попросит политического убежища.
— Спасибо вам, Илья Николаевич. Вы даже не представляете, как это к разу! Как там в Софии?
— Солнце вовсю. А в Москве?
— Так солнце же у вас, — пошутил со вздохом Олег.
Плотников выслушал новости, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на небольшом округло наметившемся животе.
— Спать охота, — вдруг сказал он неожиданно. — А жена взяла моду таскать меня по театрам и концертам. Под музыку или монотонные голоса со сцены так сладко спится. Жена обижается… — Петр Анатольевич вздохнул.
Ермилов понимал, что шеф, болтая о ерунде, пытается обдумать полученную информацию.
— И все-таки надо решаться на что-то. Я завтра с утра должен буду доложить руководителю Департамента и получить добро. Но необходимо выйти к начальству с конкретным предложением, которого мы пока не имеем.
— Надо пообещать Майклу неопровержимые улики, подтверждающие двойную игру Петрова, — сказал Вадим. — Это то единственное, на что он клюнет, и только тогда выведет на контакт с Гавриловым сотрудника резидентуры.
— Так в том и состоит вопрос, какие улики нам не жалко. Что на кону? — Плотников с грустью на лице пошел к кофеварке, стоящей на подоконнике. Ему хотелось спать, а не взбадриваться, но он собирался взбодриться вместе с переглянувшимися обреченно Ермиловым и Григорьевым.
Григорьев, несмотря на свой внешний невзрачный вид, флегматичный норов и заниженную самооценку, обладал несомненными достоинствами — женой-красавицей, в прошлом мастером спорта международного класса по художественной гимнастике, тремя дочками и двумя черными котами. Он рвался домой всей душой, а ясноглазый Плотников и нудный Ермилов, дотошный, как учитель греческого в дореволюционной гимназии, встали на его пути. Вадим уже понял, что эта парочка спелась.
— На кону? — переспросил Олег, поморщившись. — Мы можем взять Майкла и сотрудника резидентуры на вербовочной работе с поличным.
— Ну выдворим мы и того, и другого, — скучным тоном сказал Плотников. — Хотя Майкла, может, удастся посадить и обменять в будущем на кого-нибудь ценного, нашего. И что дальше? Пришлют нового сотрудника в резидентуру, и это осложнит жизнь операм из американского отдела.
— Есть варианты? — Вадим пожал плечами. — А почему вы думаете, что Майкл приведет известного нам разведчика, скажем, Стива Риверу? Потому что он был задействован в этом деле? Скорее всего, это будет разведчик глубокого прикрытия. Они же захотят работать на перспективу. Про Петрова забудут, когда у них на горизонте замаячит наша Кирилова — она же майор Наталья Карпушкина. Это серьезно… Ну чего вы смеетесь? — он вытянул губы трубочкой, чтобы самому не засмеяться. — Я имею в виду, что офицер ФСБ, да еще из Центрального архива, — лакомый кусочек для ЦРУ.
После слов «лакомый кусочек» засмеялся уже и Вадим.
— Ну вас! — махнул он рукой. — Серьезные же люди, полковники. А туда же!
— Что, если посулить им Петрова, но не сдавать? — вдруг спросил Ермилов. — Вывести их на конспиративную встречу, чтобы все по-взрослому, а мы с фигой в кармане явимся. Скажу, к примеру, что есть показания одного болгарина, — Олег задумался. — Допустим, моя Карпушкина давала мне стенограмму показаний болгарина о встрече Петрова с одной спецслужбой, конкретизировать не буду, с какой именно. Но не с ЦРУ. А чтобы обосновать, что стенограмма да и сама запись уже находятся в архиве, можем изменить дату беседы с болгарином. Допустим, она состоялась год назад, — он потер шею. — Нет, напрямую выводить на Кирилову его не стоит.
— Ну конечно, тебе охота самому, с шашкой наголо! — заметил Плотников.
— Да я не к тому! Глупую Карпушкину я использую в своих наглых журналистских целях. А она — влюбленная дурочка, мне таскает секретные материалы с одним условием — писать статьи так, чтобы не вывести на источник утечки. Она мне доверяет, потому что я сотрудник газеты «Красная звезда», офицер. Она — моя давняя любовь, еще, скажем, со школы, и помогла с переводом в столицу. Кому я заштатный сотрудник дивизионки здесь нужен? Выложить такую легенду Майклу. И намекнуть, что я за бабки на многое готов. Мне же надо Карпушкину обхаживать. А уже она для меня горы свернет и с другими фээсбэшниками запросто сведет.
— Руководство не одобрит, — засомневался Вадим. — Скажут, зачем засвечивать действующую сотрудницу? Кирилову, которая будет изображать Карпушкину.
— А мы и не будем засвечивать. Карпушкину наш Гаврилов использует втемную.
Теперь хихикнул сам Ермилов. Но тут же посерьезнел:
— Вот я все думаю, есть смысл нам сейчас сдавать Петрова?
— Хороший вопрос, — оживился Плотников. Он достал из шкафа три чашки и налил в них кофе. — Он нам не нужен. Вообще. Потому мы и выпустили его в Штаты.
Петр Анатольевич протянул чашку на блюдце Вадиму, но тот замахал рукой.
— Я сегодня собираюсь еще поспать, как и положено нормальным людям, — возмутился Григорьев.
— Ну-ну, — снисходительно кивнул Плотников, отпив кофе. — Так то ж нормальным… Петров нам не нужен, я подчеркиваю это. Поэтому нам нет никакого интереса в том, чтобы дать ЦРУ сведения, дискредитирующие агента в их глазах. Если они их получат, Петров или будет сидеть до конца жизни, или, что наиболее вероятно, его прикончат, обставив это, как водится, таким образом: якобы коварный КГБ сводит счеты с предателем. И кто же в таком случае выиграет? Не мы. Судьба предателей так или иначе предрешена. Есть равновесие в этом мире, что ни говори. Предал, значит, сгинет либо от пьянства, либо от рук своих же хозяев, которые разыграют его как мелкую карту в большой игре, либо покончит с собой, либо угодит в психушку. Надрываются ребята-изменники, ведь трудно предавать Родину. Вот и этот умом, говорят, тронулся. Может, симулирует, чтобы жалость вызвать, а может, и правда того… — Плотников покрутил пальцем у виска.
Он допил кофе, достал пиджак из шкафа.
— Чего сидим? Расходимся по домам. Алгоритм действий мне ясен. Утром я получаю санкцию руководства. Ты, Олег, выводишь Майкла на откровенный разговор. Уже без возлияний, серьезно. Ждем их реакции и действуем. Думаю, хорошо бы фотография девушки в форме ФСБ оказалась у тебя в бумажнике. Для достоверности. Вадим, займись этим. Только девушку подбирай не из фотомоделей, а какую-нибудь более приближенную к нашей действительности.
— Хотелось бы посимпатичнее, — вмешался Олег. — А то Майкл не поймет, почему я с ума по ней схожу и готов Родину продать.
— Как правило, с ума сходят не по красавицам. Чем-то другим они цепляют, — философски заметил Плотников и вздохнул.
— Это что-то личное, — покосился на него Вадим. — А мы найдем роковую девицу… Впрочем, это технические вопросы. А чем конкретно он должен заманивать Майкла?
— Петров. Все тот же вопрос на повестке. Почует наш Гаврилов, что Майкл после слов о Карпушкиной клюнул, чтобы усилить эффект, скажет, что слышал собственными ушами запись показаний болгарина. Когда писал статью о предателе-старлее, использовал массу материалов из того же животворного карпушкинского источника. Мы ведь это обсуждали… — Плотников достал из шкафа свое черное пальто. — Уматывайте!
Ермилов пропустил вперед Григорьева, а сам задержался в кабинете шефа.
— Петр Анатольевич, завтра я встречусь с Мораном. А послезавтра утром я бы хотел съездить на поминки. Отпустите меня до обеда?
— Что за поминки? — сочувственно поглядел на него Плотников.
— Год назад погиб в Чечне мой приятель. Вот и…
— Все зависит от того, как пойдет у тебя с Майклом. Если он возьмет паузу, то съездишь. На пару часов отпущу, — сочувствие шефа улетучилось. Он подтолкнул Олега в спину, выпроваживая в коридор.
— Туда ехать часа полтора, это в Пушкино.
— Зануда ты, Ермилов. Завтра решим.
Глава шестая
— Майкл, дружище, почему здесь? Это напоминает кладбище.
Они прогуливались по дорожкам между скульптурами в парке. Сюда свозили снесенные в начале девяностых памятники Ленину, памятники с советской символикой. Потом стали добавлять новые довольно странные скульптуры. Музей под открытым небом — идея, наверное, неплохая, но подбор экспонатов, порой спонтанный, напоминал или склад декораций разных эпох, или в самом деле кладбище.
Поддувал ветерок со вспухшей от раннего половодья Москвы-реки. Кое-где еще лежал под деревьями снег, сдувшийся и словно старавшийся, чтобы его не заметили. Авось удастся уцелеть… Но яркое солнце лезло везде настырно, и под деревья, с азартом отыскивало эти слежавшиеся рыхлые и потемневшие от московской копоти, некогда пушистые и красовавшиеся в бриллиантовом блеске остатки былой зимы. И растворяло в грязные лужи. Они стекали на дорожки, оставляя соляные разводы, испаряясь уже окончательно. Мокрая земля все время булькала, щелкала, чвакала, жила своей жизнью.
— Давно сюда хотел прийти. Мне приятель рассказывал. А тебе не нравится? Ты какой-то сегодня напряженный, — заметил Майкл.
— Тут как на кладбище. Это для тебя просто скульптуры, а для меня — мое детство, юность, молодость.
— Ты коммунист? — улыбнулся американец, закинув свой белоснежный шарф на плечо.
Он прогуливался в расстегнутой кожаной куртке, ветер растрепал его кок, добавляя ему сходство с Элвисом Пресли.
Олег засмеялся и промолчал, подумав о себе, что он и в самом деле старый и костный, раз сравнивает этого американца с Элвисом, а не с кем-то из нынешних популярных американских артистов или певцов, которых и не знает вовсе.
— Помнишь, ты говорил о Петрове? — Олег сделал вид, что запамятовал о договоренности написать о нем статью, да еще и о том, что уже получил за нее часть аванса. — Я тут узнал о нем кое-что сногсшибательное. Он, оказывается, и в самом деле был не так прост. Говорили, старлей, молодой, что он там мог знать…