Сильно навредил левобережному гетману Брюховецкому кровавый инцидент, случившийся в апреле 1667 года в Запорожье. Возбужденные сторонники все того же неугомонного гетмана Правобережья Петра Дорошенко злодейски расправились с царским посланником к крымскому хану, стольником Лодыженским. Тень злодейского убийства, похожего на казнь стольника, была брошена на гетмана Брюховецкого, и с тех пор старый боярин-дипломат Афанасий Ордин-Нащокин стал смотреть на него с великим подозрением в казни-убийстве. Доброжелатели сообщили гетману Брюховецкому о тайных, за его спиной сношениях Тишайшего с Дорошенко – уж не для того ли, чтобы сменить его, Брюховецкого на Дорошенко… Положение до предела осложнилось в Левобережной Украине. Гетман Левобережья уподобился робкому не самодостаточному путнику по жизни, нежданно угодившему в зловонное болото: куда не ступишь, везде топко, везде пропадешь в мерзости интриг и предательств. Ведь в убийстве-казни стольника царского не разобрались – кто и зачем убил? – одно ясно, что казнь-убийство дурно пахнет, и все подозрения ложатся на гетманов… Только какого – Левобережья или Правобережья.
Надо было выбираться из болота и вони гетману Левобережья на твердую землю. Путь избран был уже проторенный и опробованный прежним изменником Москве Выговским – измена Тишайшему. В январе 1668 года Брюховецкий призвал к себе казацких полковников. Собравшиеся смотрели друг на друга с большим подозрением. Потому начали с клятвы казацкой, после чего решено было «выводить москалей». То есть бить в городах воевод с царскими людьми, гнать откупщиков-мещан и объединяться с Правобережьем гетмана Дорошенко. Вскоре об объединении всех украинских гетманов толковали на всех углах и в Чигирине, куда прибыли посланцы Брюховецкого. Утвердив соединение обеих сторон, договорились об уплате казацкой дани крымским татарам. Те должны были в случае осложнения военной ситуации защищать казаков от царя Тишайшего и его воевод, и ходить вместе с ними, татарами набегами на московские окраины. На знаковом объединительном совещании присутствовал и монах Гедеон – перешедший в иночество сын «батьки Хмеля», опустившийся предатель Юрий Хмельницкий, который грозился откопать все отцовские клады, а также клады брата Тимоша и мачехи Гелены-Мотроны, и отдать их все крымским татарам – лишь бы не быть во власти царя Тишайшего и короля Яна Казимира. Таким образом, заговор созрел совершенно. Оставалось лишь запалить огонь восстания против Москвы и ее Тишайшего царя.
В Москве, Тишайший царь, отчасти предупрежденный его любимцем послом-боярином Афанасием, почуявши недоброе, попыталась образумить Брюховецкого. Гетману из Москвы по поручению царя писали с большим упреком про казацкое и его, гетмана, непостоянство: бунтовщики, мол, кричат о намерении царя отдать Киев полякам, а сами хотят податься с Киевом и всей Украиной к татарам. Многое из того, в чем корили московские бояре и дьяки посольские Брюховецкого, било не в бровь, а в глаз. Но время наставлений прошло. Когда из Москвы увозили царскую грамотку в Гадяч, там уже обильно лилась русская кровь.
Выступление изменника-гетмана Брюховецкого и его сторонников оказалось неожиданностью для царских воевод. Еще вчера пировали за одним столом, а сегодня, не объяснившись, мятежная старшина вламывалась в их дом с саблей. Многие московские воеводы оказались застигнуты врасплох восставшими и убиты. В Гадяче, Сосницах, Прилуках, Батурине, Глухове, Новгороде-Северском и Стародубе гарнизоны были частично истреблены, порублены саблями, частично пленены для передачи татарам – на продажу на невольничьих рынках. Но в Чернигове, Переяславле, Нежине и Остре московские воеводы кое-как отбились. Сохранен был под властью Тишайшего царя и стольный град Киев.
А после интриги темных сил выяснилось, что восстание не имело плана действий и даже общих интересов. Вот тогда-то и прояснилось, что казацкое выступление не имело глубоких корней и организационных начал. Началось с того, что Брюховецкий окончательно и бесповоротно рассорился с Дорошенко, который, заручившись поддержкой части левобережных полковников, потребовал от своего соперника с Левобережья гетманскую булаву «батьки Хмеля». Возмущенный вероломством Дорошенко, Брюховецкий все символы гетманской власти не выдал сопернику, все отношения с Дорошенко прервал и погнал своих людей в Бахчисарай и Константинополь хлопотать о своем подданстве хану и султану.
Но было поздно. Правобережный гетман переиграл своего незадачливого конкурента. Когда торжествующий гетман Правобережья Дорошенко появился на левом берегу Днепра, от злосчастного неудачника Брюховецкого отступились все его сторонники. Союз старшины Левобережья с Дорошенко был скреплен разграблением гетманского скарба, а затем и показательным, в назидание потомкам-казакам убийством Брюховецкого. Случилось это 1 июня 1668 года.
Провозгласив себя гетманом обеих сторон Днепра, Дорошенко выступил против князя Ромодановского. Но до сражения дело не дошло – стороны ограничились мелкими стычками. Ромодановский двинулся к Чернигову, где ему было дано знать, что атаман Демьян Многогрешный со старшиной хотят отстать от бунта и вернуться под «высокодержавную царскую руку Тишайшего».
Боярин-посол Афанасий и другие посольские дьяки его приказа рассказали своему государю смешную историю спасения князя Ромодановского. А именно, в канву трагических событий казацкого восстания 1668 года нередко вплетают смешную историю, отчасти романтическую, отчасти изменническую, в низком ее смысле. В самый разгар восстания, когда гетман «двух берегов» Дорошенко двинулся к Путивлю против князя Ромодановского, он получил пошлое, глупейшее известие о любовной измене собственной жены с каким-то казаком. Бросив свое войско, гетман-рогоносец устремился в Чигирин разбираться в семейных неурядицах с неверной женой.
Едва ли есть смысл гадать, как бы повернулось дело, останься Дорошенко при полках. Зато с определенностью можно говорить, что не один случай в лице супружеской измены и ревнивого супруга вмешался в ход событий. Тишайший хохотал в Москве над обоими изменниками православию и ему, православному государю – Дорошенко и Брюховецким:
– Одна измена к другой цепляется… Измена, как змея, шипит рядом и жалит в самый неподходящий случай… Изменишь государю, как Брюховицкий, и жизни лишишься… Победишь изменника, как изменник православию Дорошенко, получишь сам измену от супруги… Лучше не изменять и жить в ладу с собственной совестью…
22. Дела семейные царя после худых дел в Малороссии
Царь грустно размышлял о череде неувязок и худых дел в Малороссии после церковного Собора 1666-го, сместившего Никона, после русского-польского договора в Андрусово 1667-го, после отречения короля Яна Казимра от престола на Сейме… Все эти события так или иначе отражались на его правление в новой православной России молитвенного трехперстия.
Тишайший осознавал, что в разных вариантах украинской Руины – далеко не все население Малороссии горело желанием поддержать Дорошенко, сомневаясь в тех выгодах, которые он сулил. За долгие годы смуты население сел и городов разуверилось в своих гетманах и в их обещаниях: пришли усталость и стремление к стабильности, хотелось уже не польского или турецкого журавля в небе, а московскую синицу в руках. Православная Москва избавляла от религиозного утеснения, сохраняла местную автономию, наконец, защищала, обладая неизмеримо большим потенциалом, чем Запорожское Войско с мнимыми благами от крымского хана и турецкого султана. Да и не вызывало у старшины восторга обещанное покровительство султана: в этом интуитивно чувствовали зло, горше которого трудно сыскать. Наконец, Украина – это не одно только казачество. Царских воевод и писцов Тишайшего можно было не любить, но своя старшина в самоуправстве и корыстолюбии нередко оказывалась еще хуже.
С конца 1668 года между левобережными казаками и Москвой начались пересылки об условиях замирения и возвращения в подданство. В казацких отписках всю вину валили на царских воевод, а выступление объясняли утратой исконных войсковых прав и вольностей. Вольности же потеряли якобы из-за гетмана бед Брюховецкого, зачинателя жуткого кровопролития. Он за Войско не стоял и государю о недовольстве казаков не писал. Мертвый гетман Левобережья был фигурой чрезвычайно удобной, и на него теперь валили все казацкие вины – измены и корысти с лихом жестокости и разбоя – без разбору…
В том же знаковом 1668 году произошло еще одно событие: на сентябрьском сейме в Варшаве польский король Ян Казимир отрекся от престола. Это отречение возродило прежние мечты Тишайшего царя о польской короне. Если и не для себя, то хотя бы для 14-летнего сына, царевича. Однако на сей раз даже такой полонофил, как боярин-дипломат Ордин-Нащокин скептически отнесся к этой идее. Попытка утвердиться на польском престоле влекла за собой огромные финансовые расходы «покупки голосов», в то же время сулила же одни сомнительные прибытки: вечного мира все равно сыскать было нельзя, а «корону перекупят, как товар, другие претенденты». К тому же поляки, кроме вопроса по латинскому вероисповеданию, который всегда был камнем преткновения для сторон, непременно требовали у Москвы возвращения «к себе» Смоленска.
– Конечно, ни я, ни царевич не отречемся от православия, – об этом Тишайший пылко говорил старому боярину Афанасию, обеспечившему Москве успех договора в Андрусово. – И все же можно потянуть как-то с вопросом о переходе царя или царевича, претендентов на королевскую корону в латинскую веру?
– Вряд ли затяг с переходом в латинство поможет… Не можно долго тянуть… – отнекивался боярин… – На польском троне должен быть только католик… К тому же главный претендент на трон Вишневецкий… Шляхта хочет иметь на троне своего, не иностранца…
– Какие же московские государи иностранцы для поляков, боярин? Соседи и христиане, кстати…
– Верно говоришь, государь, христиане мы с поляками… Можно потянуть с латинством для царя и царевича, претендентов… пускай так. Как быть, однако, со Смоленском – готов его отдать, государь?..