Над столом дежурного по полицейскому управлению висела немецкая листовка: «Германский солдат знает о каждом, кто примкнул к красным бандитам!»
Бросив быстрый взгляд вокруг, Аня положила на стол перед старшим полицейским смятую листовку с заголовком «Вести с любимой Родины».
— Господин старший полицейский! Эту листовку я нашла на огороде. — И шепотом, с мгновенной ликующей улыбкой она добавила: — Костя! Федор ждет тебя вечером в лагере — тебя вызывают в Москву! От всей души поздравляю!… До свиданья, господин старший полицейский!
И Аня ушла, оставив потрясенного, ошалевшего от радости и счастья Костю Поварова.
Закончив дежурство, Константин Поваров, худощавый, светловолосый, с тихим голосом и удивительно спокойными глазами, автоматически исполнял в этот день приказы своего начальника господина Коржикова. Он передал от него какие-то малоинтересные списки обер-бургомистру Сещи пану Малаховскому, на минуту задержался у листка, прилепленного кем-то ночью к стене дома бургомистра. Какой-то «злоумышленник» корявым ученическим почерком-написал:
У бургомистра-холуя
Туша вроде бугая,
Морда очень важная,
Да душа продажная.
Поваров усмехнулся. Похоже, очень похоже на обер-бургомистра Сещи пана Малаховского! Но лучше содрать со стены — ведь бывший учитель Малаховский может, чего доброго, узнать почерк бывшего ученика.
Далее следовало еще четверостишие:
Век не видел подлеца я
Хуже гада-полицая,
Эта пакостная рожа
На чертей на всех похожа!
А это уже известно, на чей счет!… Обидно, что ни говори! Поваров нахмурился — нелегко было все эти месяцы, очень нелегко. Но если надо? Если таков боевой приказ? Если можно с повязкой полицая большое дело делать? Он не стал дальше читать, содрал листовку.
Обер-бургомистр послал Поварова со срочным пакетом в Дубровку. Поварову это было на руку. Вернувшись в полицию, он переговорил со своим помощником Антошенковым, только что сменившимся с поста у входа в полицию.
— Ухожу, друг, на несколько дней в лес к Федору, — сказал он ему. — После Дубровки зайду в Струковку, возьму у знакомого фельдшера фиктивную справку о болезни, чтобы не хватились меня сразу тут, в полиции. А ты скажи Коржикову, что я приболел…
Над домом пролетел самолет. По звуку моторов Поваров, не глядя, привычно отметил: «хейнкель», летит на бомбежку— моторы гудят низкими басами. Когда отбомбится, моторы загудят с металлическим завыванием.
По дороге в Дубровку думал о Москве, оглядывался на необыкновенные события последних десяти месяцев…
…Это было поздней осенью сорок первого года. Под грохот барабанов и рев фанфар берлинское радио объявило всему миру, что дни большевистской столицы сочтены. Но вот захлебнулся вой фанфар, смолк барабанный бой — Красная Армия гнала немцев от Москвы.
В те зимние дни «Дядя Коля» работал в деревне механиком молотильного движка. Никто из местных жителей, знавших колхозного агронома Николая Артемьевича Никишева, не подозревал, что партия оставила его в тылу врага для подпольной работы. Ему было тогда лет сорок пять. Рыжеватая стариковская борода сильно старила его, но голубые глаза с лукавинкой глядели молодо. В нем было что-то от Кола Брюньона и от того русского мужика, который не перекрестится, пока гром не грянет. До поры до времени медлительный и с виду даже беспечный и ленивый, этот орловец в час горькой беды обнаружил вдруг такую кипучую энергию и такие редкостные таланты, о которых он и сам не подозревал.
Недаром агроном отсталого колхоза превратился позднее в начальника разведки передовой партизанской бригады… «Придет человек, — сказали ему в сорок первом, — скажет пароль: "Привет из Дятькова"…»
Как-то на молотильный ток забрел незнакомый Дяде Коле белобрысый щуплый парнишка лет пятнадцати, босой, в неопоясанной ситцевой рубахе и допотопных холщовых портах.
— Мне нужен Никишев Николай Артемьевич, — сказал паренек, теребя уздечку в руках.
— Я Никишев, — ответил Дядя Коля. — Что тебе?
— Мне говорили, дяденька, будто вы чужую буланую кобылу видали, — проговорил паренек, — а моя убежала. Не она ли? Я из соседней деревни… Привет вам из Дятькова…
Вышли они в поле. Паренек выпалил коротко, без запинки:
— Дядя Коля! Меня прислал Дядя Вася. Нужно устроить своего человека в гестапо, полицию или комендатуру. Передайте следующему связному его имя, фамилию и воинское звание.
«Наконец-то!» — обрадовался Дядя Коля. До этого он занимался лишь переправкой окруженцев через фронт, давно соскучился по настоящей работе.
Так установил связь с Дядей Колей двадцатичетырехлетний «Дядя Вася» — разведчик 10-й армии старший лейтенант Василий Алисейчик. Незадолго до того вместе с радистом Сергеем Школьниковым он перешел линию фронта в районе Кирова с заданием штаба 10-й армии — наладить разведку Сещинского аэродрома. Майор Орлов, командир бригады, располагавшейся в освобожденном партизанами городе Дятькове, выделил в распоряжение Алисейчика двух своих разведчиц — Зину Антипенкову и Шуру Чернову. Они стали держать связь с Дядей Колей.
Вскоре Дядя Коля в ответ на предложение пойти работать в полицию сказал немцу-переводчику из комендатуры Отто Геллеру, с которым он успел завязать «приятельские» отношения:
— Сам я, Отто Августович, для полицейских дел староват, сами видите. Вам помоложе люди нужны. Знаю я охотника на это дело. Костя Поваров.
— Из деревни Вельская? — нахмурясь, воскликнул Геллер. И тут же похвастался своей осведомленностью: — Так он же лейтенант — связист, комсомолец с четырнадцати лет! О нем в армейской газете до войны писали — отличник боевой и политической подготовки. Я лично занес его в список неблагонадежных.
— Пустяки! Парень карьеру делал, а потом под суд угодил, дезертировал из штрафного батальона, у родителей живет — бате по хозяйству помогает. Он у бургомистра Малаховского учился, когда тот учителем здесь был. Поваров согласен поставить магарыч. Батя у него — царский солдат, ногу на фронте потерял. Староста Сещи Зинаков Гавриил Тихоныч тоже его рекомендует.
Дядя Коля не упомянул, разумеется, что Зинаков поставлен старостой именно им, Дядей Колей, и помогает нужным людям.
За сто марок Геллер устроил двадцатидвухлетнего комсомольца лейтенанта-окруженца Поварова полицейским сещинской волостной полиции. Пришлось заполнить подробную анкету: учился в сещинской школе колхозной молодежи, работал в колхозе «Пятилетка», в 1939 году мобилизован в РККА, определен в Воронежское военное училище связи, выпущен лейтенантом, попал в окружение под Вязьмой… Как-то не очень вязались со всем этим слова: «Желаю служить Великой Германии…»
Когда Геллер увидел Поварова с белой нарукавкой полицейского, он назвал его своим «крестником». Но Костя считал своим «крестным» не Геллера, а Дядю Колю.
С самого начала проявил Константин Поваров недюжинные способности. Способности не полицейского, разумеется, — советского разведчика. Он искал и находил верных и смелых людей в Сеще, Вельской, Яблони, Радичах. Зорким глазом, еще не зная, что Аня Морозова — разведчица Красной Армии, увидел Костя Поваров в этой девушке качества, необходимые подпольщице, — стойкость, мужество, верность, понял, что сможет на нее опереться. С начала сорок второго года он уже считал ее одним из своих основных помощников. Когда весной прервалась связь Позарова с Алисейчиком, то именно Аня, спасая еврейку Женю, установила с помощью своих подпольщиц новую связь с Аркадием Винницким. Позднее через Дядю Колю наладилась связь и с Федором Данченковым.
В февральские вечера, после комендантского часа, когда и немцы боялись выходить из дому, встречался Поваров с Дядей Колей или Алисейчиком на старой ветряной мельнице, на окраине села Коханова или в деревне Яблонь. Поваров хорошо ходил на лыжах, всегда успевал на связь. Алисейчик передавал его сведения через свою радиостанцию. Радист Школьников жил нелегально в поселке Березовый угол, Яблоневского сельсовета. Алисейчик связывался с Позаровым через учительницу Анну Павловну, разведчицу 5-го отряда рогнединских партизан, и Пелагею Прудникову, которая работала в Сеще в немецкой столовой.
Подобно Ане, Костя Поваров на только всего себя отдавал опасной работе — он хотел, чтобы и все близкие его делали то же. Он вовлек в подпольную работу своих братьев — пятнадцатилетнего Мишу и десятилетнего Ваню. Отец, Яков Николаевич, безногий солдат-инвалид, нередко показывал себя «германским патриотом» — несмотря на свою инвалидность, отец «старшего полицейского» запрягал лошадь и вместе с братом Василием помогал вывозить снег с аэродрома. Немцы ставили инвалида в пример другим сещинцам, не подозревая, что старый русский солдат занят важной разведывательной работой для советского командования.
Дом Поваровых в деревушке Вельской, в пяти километрах от Сещи, стал подпольной штаб-квартирой. Сюда приходили Аня, Зина Антипенкова, Шура Чернова и многие другие партизанские и армейские разведчики, действовавшие в Дубровском и Рогнединском районах.
Мать Поварова, Марфу Григорьевну, и в подполье звали «Мать» — среди подпольщиков она пользовалась беспредельным уважением и благодарной любовью. «Мать», «тетя Марфуша» — она была родной для всех. Именно она организовала «госпиталь» в своем сарае для раненых партизан. Сюда их тайно приходила лечить из деревни Радичи врач Надя Митрачкова.
Чтобы быть поближе к авиабазе, Костя переселился из деревни Вельской в Сещу, стал жить в доме красивой солдатки Ани Антошенковой-Куцановой. По совету Дяди Коли для отвода немецких глаз он быстро справил с Аней немецкую свадьбу. Дом Антошенковых стоял в том самом Первомайском переулке, в котором жили и Люся, и Паша, и поляки. Хотя полицай Поваров и не отличался никакими зверствами, Первомайский переулок да и весь поселок его люто ненавидел за белую повязку…
Аня Антошенкова, верная помощница Кости Поварова, еще недавно была первой в Сеще певуньей и плясуньей, с нравом скорее цыганским, чем брянским. Очень скоро, к молчаливому негодованию всей Сещи, стала она душой и заводилой всех полицейских вечеринок. В Аню по уши влюбился сам полицмейстер Сещи Коржиков. Этот выскочка отличался тем, что, обалдев от внезапного повышения, он всюду плевался сквозь зубы, не глядя, куда попадает. И еще он отличался необыкновенной хвастливостью, сочетавшейся с пьянством. Налакавшись, он никак не мог держать язык на привязи и, чтобы произвести впечатление на Аню, выбалтывал ей все планы арестов и обысков.