– У него осталось от нее не только кольцо. А меня винят в ее смерти, – вздохнул Изак.
– Такова жизнь, – возразил наемник без малейшего сочувствия. Он был другом Изака, но не собирался его ублажать. – Ты такой, какой ты есть, – для многих этого вполне достаточно, и для Хормана тоже. Он и вправду любил твою мать. Так зачем его злить?
Ответа не последовало. Изак сидел с мрачным видом, не желая признавать, что не прав.
– Отлично. Наверное, хватит о твоем отце. Ты не думаешь пойти в дворцовую гвардию? После Серебряной ночи ты можешь не спрашивать отцовского разрешения.
– А смысл? – Изак провел ногтем по желобку в деревянном бортике повозки. – Мне никогда не стать «духом» – разве им нужны такие, как я?
– Ты не будешь отверженным всю жизнь, поверь. Неужели ты думаешь, что я стал бы обучать тебя сражаться, если бы слушал других? – Карел ткнул большим пальцем в сторону следующих позади повозок. – Эти люди ничуть не похожи на фарланов. Возможно, ты не станешь знаменитым, но к тебе обязательно привыкнут. Мне приходилось сражаться в одних рядах с воинами вроде тебя, и, должен сказать, среди «духов» встречаются субъекты с характерами еще похуже, и их давно бы повесили, если бы они не бросались на врага, первыми идя в бой. Вы очень опасны, но разума у вас больше, чем кажется большинству, и командиры не могут этого не заметить. Вспомни эти мои слова, когда в один прекрасный день станешь генералом Изаком.
Ветеран улыбнулся, и Изак ответил ему улыбкой. Карел терпеть не мог дураков и бездельников. В его словах наверняка что-то было, иначе все долгие часы тренировок и учебных боев пропали бы впустую. Изак знал, что он владеет оружием лучше самого Карела – даже когда сражается лишь утяжеленной деревянной палкой, а бывший «дух» – мечом, но дело было не в этом. Все белоглазые были необычайно быстрыми, но именно эта их способность и пугала обычных людей. И Изак сталкивался со страхом других чуть ли не каждый день.
Карел постоянно повторял, что среди стражников есть и такие же, как Изак, но никто никогда их не видел. Если Карел говорил правду, значит, белоглазым не доверяли поддерживать порядок на улицах Тиры, а использовали только на войне.
– Думаю, ты прав, – признал Изак. – Просто я боюсь надеяться. Но обязательно воспользуюсь первой же возможностью отсюда уйти, даже если мне придется разорвать отца в клочья.
За подобное неуважительное высказывание по отношению к отцу ему пришлось расплатиться: Карел сильно дернул его за ухо. Любому другому стало бы больно, но Изак даже не поморщился. Каждому ребенку в караване приходилось испытать на себе силу рук Карела, и все-таки его любили, а еще больше любили его истории, но никто здесь не мог понять привязанности Карела к дикому белоглазому. Карел же на все вопросы отвечал, что увидел в Изаке сердитого юношу, каким был когда-то сам.
Погонщики представляли собой общину, члены которой были связаны кровными узами и бедностью. Большую часть года они проводили в дороге и даже в Фарлане предпочитали держаться вместе. Обоз с рождения оставался для Изака единственным домом, но здесь его не любили, и только оставшись в одиночестве, он мог почувствовать хоть какую-то связь с другими. Когда же он был не один, он чувствовал, что в равной степени благословлен и проклят богами и что люди боятся и благословения, и проклятия, выпавших на его долю. Белоглазые рождались, чтобы защищать Семь племен, но людские зависть и страх наделили их демоническими чертами, поэтому теперь в них видели символы оскверненной души Ланда. Карел недовольно поморщился.
– Ты такой же мрачный и вспыльчивый, как и твой отец. Кажется, ты унаследовал от него больше, чем обычно наследуют такие, как ты.
– А может, он просто слишком противный, – горько возразил Изак.
– Может, но с остальными он ведет себя много лучше. Беда в том, что ты похож на мать. Он видит в тебе ее черты, отчего и страдает. А если бы ты его не злил, возможно, тебе не пришлось бы все время бороться с желанием дать ему сдачи.
Изак посмотрел на Карела и встретился с его проницательным взглядом. В глазах Карела бегали веселые чертики, и Изак успокоился. Карел был единственным, кто видел его внутреннюю борьбу, и единственным, кто его понимал.
– Белоглазые во всех племенах одинаковы, – продолжал Карел, постукивая трубкой о борт повозки. Он ласково посмотрел на Изака, легкая улыбка тронула его губы. – Помнишь, я рассказывал тебе о сержанте Кулете? Он был настоящий негодяй, худший из белоглазых. Когда ему было шестнадцать, он убил всю свою семью, кроме матери, само собой. Но ведь нельзя винить вас, белоглазых, за то, что вы рождаетесь такихми большими. В том виноваты лишь боги, и многие это понимают. Как бы то ни было, командиру стражников не разрешили казнить Кулета. Жрец Нартиса заступился за него, заявив, что родинка на лице Кулета говорит о том, что его коснулась рука самого Нартиса.
Карел презрительно хмыкнул.
– На мой взгляд, его скорее коснулся демон, но родинка была точно такого же синего цвета, как и двери храма, это точно. Мы постоянно подпаивали сержанта, чтобы он весь день шутил, негодник ужасно смешил меня, даже сильнее, чем твои глупые выходки. Зато трезвым он был страшно скучным и постоянно затевал драки в казарме. А вот на поле брани – сама смерть ему удивлялась! Все были рады сражаться вместе с ним в бою. Он бился как одержимый, никогда не отступал, всегда прикрывал тех, кто рядом. Возле него ты был в полной безопасности. Карел глубоко затянулся трубкой, потом потрепал Изака по голове.
– Радуйся, тебя благословили боги. Ты вспыльчивый и дерзкий, вдумчивый и бессердечный. Из белоглазых получаются прекрасные воины, потому что вы вдвое сильней и вдвое отчаяннее прочих. Только не пойми меня неправильно, ты мне как сын, но я повидал немало таких, как ты. Кроме необычных глаз вам достается то, что вы едва способны контролировать. Вероятно, для тебя это плохо, твой отец тоже не любит, чтобы им командовали, но ни один белоглазый никогда не был тихой овечкой. Слушайся отца до весны, а там станешь свободным, обещаю. Просто постарайся обуздывать характер.
– Я почему-то не чувствую благословения богов.
– Знаешь, мальчик, жизнь сурова. Ланд – жестокое место, и чтобы его усмирить, нужны белоглазые. И боги знали об этом, когда позволили родиться первому из вас. Последний из рода фарланов был задуман богами, как гласят хроники, и он вовсе не был придворным шутом.
Карел похлопал Изака по плечу и притянул к себе, чтобы заглянуть в глаза. А когда снова заговорил, в его голосе зазвучала тоска:
– Наши боги, наверное, великие и могущественные, но они никогда не были добрыми.
Изак узнал любимую поговорку старого воина. Ветеран улыбнулся.
– Ну же, перестань хмуриться. Лекция закончена.
Карел закинул ноги на перекладину и стал наслаждаться солнечным теплом, которого они не увидят многие месяцы, когда вернутся домой.
Изак повертелся на своем месте, устраиваясь поудобнее и готовясь к долгому монотонному дню. Он принялся подсчитывать, сколько месяцев осталось до его совершеннолетия. Интересно, годится ли он, чтобы его сделали «духом» В следующем году он сможет поступать как захочет, и никто не посмеет понукать его, как упрямого мула. Он уйдет отсюда. Отец устанавливает правила, пока Изак ребенок, но это не продлится вечно.
Стать «духом» было мечтой Изака, но пока он знал лишь то, что лучше Карела владеет мечом. Ему больше не требовалось учиться. А если командиры воинов окажутся такими же, как погонщики в обозе, он уйдет в другое место, возможно, станет наемником, как Карел, повидает далекие города. Многие белоглазые так и делают; некоторые не находят хорошей работы, но никогда не становятся отшельниками, не живут тихо и скромно. И миролюбивыми они тоже никогда не бывают.
Изак с головой погрузился в мечты о воинской славе, как вдруг его вывел из задумчивости звук, донесшийся спереди. Почти из всех повозок высунулись люди в надежде увидеть, что происходит. Все еще дул ароматный ветерок, но уже не мог охладить раскрасневшиеся на солнце лица. У большинства людей в караване имелись шляпы с широкими полями, но Изак обходился без головного убора. Его кожа была такой же светлой, как у остальных, но никогда не обгорала и не шелушилась, восстанавливаясь так же быстро, как заживали любые раны Изака, и мальчик видел в этом благословение богов. Зато кое-что другое в нем заставляло людей нервничать.
Слева на дереве Изак заметил двух лесных голубей, с интересом поглядывающих на обоз, и потянулся, чтобы снять из-за спины лук, но замер, когда звук раздался снова. Это был чей-то зов, и Изак поднялся на ноги, чтобы лучше видеть.
Теперь он заметил приближающегося всадника с развевающимися косами, воздевшего вверх копье. То был сигнал для Карела, который мигом вскочил в седло скакуна, до сей поры терпеливо рысившего рядом с повозкой. Вовсе не такие кони бывали у Карела, когда он принадлежал к «духам»: на этом пони было мало татуировок, свидетельствующих о породистости, и заклинаний, обращенных к богине путешественников Нифал, но конь уже немало лет верно служил хозяину. Положив руку на эфес меча, другой рукой Карел дал мальчику знак перехватить поводья повозки, а потом послал крепкого пони вперед.
Обоз все-таки остановился, наступила звенящая тишина. Здесь были почти не освоенные земли, и все чувствовали и любопытство и тревогу.
Когда Карел приблизился к всаднику, из-за поворота дороги появились другие люди: пятеро – охранники каравана, на таких же пони, как у Карела, а один, незнакомец, шел пешком. Остальные возвышались над ним, но, как ни странно, явно чувствовали себя в его присутствии неуютно.
Карел остановился и спешился, едва миновал головную повозку. Он ждал, когда подойдет незнакомец, а пока осматривался, изучая местность. Вокруг больше не видно было ни души, и все равно он не снял руку с эфеса меча. С виду Карел держался спокойно, и все же одинокий путник без коня выглядел в этих местах слишком подозрительно.