кну: вся ответственность за возможное кровопролитие будет целиком и полностью на совести правящего на территории Украины режима.
Теперь несколько важных, очень важных слов для тех, у кого может возникнуть соблазн со стороны вмешаться в происходящие события. Кто бы ни пытался помешать нам, а тем более создавать угрозы для нашей страны, для нашего народа, должны знать, что ответ России будет незамедлительным и приведет вас к таким последствиям, с которыми вы в своей истории еще никогда не сталкивались. Мы готовы к любому развитию событий. Все необходимые в этой связи решения приняты. Надеюсь, что я буду услышан.
Это сравнение появилось тогда во всей мировой прессе, но как не процитировать еще раз — ведь феноменально в смысле наглядности:
В течение долгого времени мы страдали от ужасной проблемы, проблемы созданной Версальским диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас. Данциг был — и есть германский город. Коридор был — и есть германский. Обе эти территории по их культурному развитию принадлежат исключительно германскому народу.
Как всегда, я пытался мирным путем добиться пересмотра, изменения этого невыносимого положения. Это — ложь, когда либеральный мир говорит, что мы хотим добиться перемен силой. По свой собственной инициативе я неоднократно предлагал пересмотреть эти невыносимые условия. Все эти предложения, как вы знаете, были отклонены — предложения об ограничении вооружений и, если необходимо, разоружении, предложения об ограничении военного производства, предложения о запрещении некоторых видов современного вооружения. Вы знаете о предложениях, которые я делал для восстановления германского суверенитета над немецкими территориями. Вы знаете о моих бесконечных попытках, которые я предпринимал для мирного урегулирования... Все они оказались напрасны.
Это речь в рейхстаге 1 сентября 1939 года. Ох, не зря его фуражка украшает главный храм Минобороны.
Мы старались. Мы пытались миром. Нас все обманывали, грубо говоря — кидали.
У нас не осталось другого выхода, и сейчас мы всех убьем. Ответственность лежит на тех, кого убивают.
IV. Первый день
В половине пятого утра ракетные удары обрушились на Киев.
РФ наступала по четырем направлениям: с территории Крыма — на Одессу и Херсон, с севера — на Киев, с северо- востока — на Харьков, с юго-востока — на украинскую часть Донбасса.
Алексей Данилов обзванивал членов СНБО по мобильным телефонам. Спикера парламента Руслана Стефанчука он предупредил о необходимости вводить в стране военное положение.
Зеленский немедленно прибыл в офис. Первый звонок — по своему мобильному — он сделал Борису Джонсону и известил его, что Украина не собирается сдаваться. Первый разговор по специальному защищенному каналу состоялся с Байденом. Заседание Рады открылось в восемь утра, к девяти приняли законы о всеобщей мобилизации и военном положении. Депутаты просили о встрече с президентом, Арахамия ответил, что это маловероятно, но написал Зеленскому СМС. Тот ответил, что ждет глав фракций у себя. Около девяти главы фракций собрались на Банковой. На первом этаже ожидали журналисты, к ним вышли Михаил Подоляк и Алексей Арестович. На четвертом Зеленский предлагал спикеру Рады переехать на запад страны, против выступили Порошенко и бывший спикер Разумков: «Россияне скажут, что власть разбежалась». Решено было Стефанчука оставить в Киеве, а вице-спикера Корниенко отправить в одну из соседних областей. В этот момент вошли офицеры службы безопасности президента и сообщили, что в Печерском районе уже орудуют ДРГ (диверсионно-разведывательные группы) русских. Зеленского отвели в бункер.
Роман Акравец и Роман Романюк («Украинская правда») писали тогда, что решение президента не покидать Киев базировалось на двух предпосылках. Во-первых, Зеленский поверил докладам своей службы безопасности, а не паническим докладам западных разведок. Ему обещали, что русские не смогут взять Киев (и, как мы уже знаем, не смогли). Во-вторых, бункер был построен во времена СССР и рассчитан на прямое попадание ядерного снаряда. Зеленский справедливо рассудил, что он защитит его надежней, чем любая из европейских столиц. В бункере с ним постоянно находился костяк команды: Ермак, его первый заместитель Кирилл Тимошенко, часто бывали министр инфраструктуры Александр Кубраков (называемый «теневым премьером») и глава фракции «Слуга народа» Давид Арахамия.
Кабинет министров решено было эвакуировать. В Киеве остались министры внутренних дел, здравоохранения, инфраструктуры, энергетики и обороны. «Украинская правда» писала тогда, что нет лучшей метафоры Украины, чем этот поезд, увозящий министров неизвестно куда, с единственным охранником, вооруженным единственным пистолетом. Я бы сказал, что это метафора не только Украины, а всего мира по состоянию на полдень 24 февраля, и этот единственный охранник — именно Украина. Но она справилась.
...Первым журналистом, который посетил и подробно заснял бункер, был 38-летний тогда Дмитрий Комаров. Смешно тут то, что Комарова я знал подростком, только начинавшим репортерскую работу, и горячо одобрял его идею блога о путешествиях автостопом. Комаров таким образом почти без денег объехал весь мир, включая самые экзотические уголки, и сделал сначала один из лучших блогов в Украине, а потом стал едва ли не самым известным (ну, может, наряду с Гордоном и Влащенко, но для аудитории помоложе) телевизионным журналистом. На сегодняшний день он почти магнат, а я как был, по выражению Окуджавы, «кустарь-одиночка», так и остался. Перед Комаровым я несколько робею, он меня и не узнáет, я думаю. Это все потому, что в России не бывает вертикальной мобильности, если, конечно, ты не влез в тот карьерный лифт, входить в который полагается на карачках. Но ничего, я не в обиде. Соблазнов меньше.
Комаров снял телевизионный фильм «Год» — о годе работы Зеленского в условиях войны. Ему показали спальню, рабочий стол с фотографией семьи и бюстом Черчилля, гардероб, где висит парадный костюм — в ожидании мирного времени: до этого Зеленский будет носить камуфляж, как и подобает Верховному Главнокомандующему.
Это мощный фильм, лучшее, наверное, что снято пока о войне — двухчасовой репортаж из главных точек. Комаров первым из журналистов на танке въехал в Бучу, еще не зная, что увидит там, и первым со своей группой снимал трупы на улицах. Камера зафиксировала необратимые изменения его лица, голоса, интонации — ему первому открывалось все это. Комаров первым снял массовое захоронение в Изюме. Он первым спросил украинских военных, что было бы, если бы русские вошли в Киев. Ему ответили: украинцы взорвали бы все мосты, включая прославленный мост Патона. Уже был заминирован весь аэропорт Борисполь и залита маслом посадочная полоса, чтобы ни один самолет противника не смог приземлиться.
Комаров спрашивает Зеленского: а как вы простились с женой 24 февраля?
— Слушай, я сам умею снимать кино, — говорит Зеленский. — Не было никаких взглядов в глаза и долгих прощаний. Я знал, что мы можем больше не увидеться, она тоже знала. Я вообще люблю семью, если ты не в курсе. Но я знал, что должен делать свое дело и все остальное сейчас на втором месте.
Этот эпизод с легкой руки Washington Post вошел в анналы и упоминается во множестве источников, в том числе в интервью Елены Зеленской: она просыпается от того, что рядом с ней в постели никого нет, и видит мужа, который надевает черный костюм. На ее немой вопрос он отвечает: «Началось». На самом деле Зеленский в эту ночь если и прилег, то на час, не более. О том, что российские обстрелы вот-вот начнутся, точно знали уже и в Вашингтоне, и в Киеве.
— А когда была сказана знаменитая фраза про такси и боеприпасы?
— Утром 24 февраля. Первый звонок Байдену. Я ему еще сказал, что, если президент уехал, — это не держава.
В состояние героя проще всего шагнуть из двух положений (собственно, только из этих двух и можно). Либо за твоей спиной стоит монолитная людская стена, и ты воплощаешь ее главные качества. Либо эта людская стена стоит перед тобой, и ты один против нее. В России гораздо чаще встречается второй вариант героизма — первый ей практически незнаком. Потому что, когда ты стоишь позади толпы и гонишь ее не убой — вперед, орлы, а я за вами, я грудью постою за вашими спинáми! — это совершенно ни фига не героизм.
В этот ключевой момент войны, когда Зеленский сказал: «Мне нужны боеприпасы, а не такси» (второй самой известной фразой войны стал ответ украинских пограничников: «Русский военный корабль, иди на хуй!»), — решилась ее судьба и судьба мира, потому что системный политик на месте Зеленского мог прикинуть свои шансы и уехать. Сопротивление Украины от этого не стало бы менее отчаянным, но отчаяния в нем бы прибавилось. Зеленский выбрал не компромисс и не бегство. Зеленский выбрал военное противостояние, позицию Давида против Голиафа, и вряд ли даже сам понимал в то время, сколь масштабный выбор совершает.
Кстати, чисто психологически объяснить этот выбор нетрудно — именно потому, что Зеленский в этот день ни секунды не был один: с ним все время были люди, зависевшие от него, в диапазоне от помощников до охраны, от депутатов до министров. Вся предыдущая жизнь Зеленского была командной игрой, он был душой класса, капитаном команды, мотором и менеджером «Квартала», продюсером фильмов, он собирал команду и на президентском посту — а ведьмы уже цитировали «квартальцев»: в «Квартал» трудно войти, но еще трудней выйти. Это коллектив спаянный, цельный и надежный. Зеленский не мог уехать от своей команды. Для него нормально и естественно было отправить на запад страны жену и детей (которые вернулись сразу после отхода русских войск от Киева), но сам он публично проявить слабость не мог — актер жив, пока на него смотрят. Разумеется, это было поведение не актерское, а уже в чистом виде героическое, но актеру проще стать героем — он может его сыграть.
И он произнес главную фразу этой войны: «The fight is here; I need ammunition, not a ride».